Зощенко
Приятно, что в своем не самом юном возрасте и при увесистой начитанности можно так упоительно знакомиться с классиками. И ведь был у меня Зощеннко в книжном шкафу, в скрытом виде, правда. Упакованный в Советскую сатирическую повесть 1920-х годов. Но был, и четверть века глаза мозолил.
ГРУСТНЫЕ ГЛАЗА
Мне нравятся весёлые люди. Нравятся сияющие глаза, звонкий смех, громкий говор. Крики.
Мне нравятся румяные девушки с коньками в руках. Или такие, знаете, в майках, в спортивных туфельках, прыгающие вверх и вниз.
Я не люблю эту самую поэзию, где грусть и печаль, и разные вздохи, и разные тому подобные меланхолические восклицания вроде: эх, ну, чу, боже мой, ох, фу-ты и так далее.
Мне даже, знаете, смешно делается, когда хвалят чего-нибудь грустное или, например, говорят при виде какой-нибудь особы:
- Ах, у неё, знаете, такие прекрасные грустные глаза. И такое печальное поэтическое личико.
Я при этом думаю:
«За что ж тут хвалить? Напротив, надо сочувствовать и надо вести названную особу на медицинский пункт, чтоб выяснить, какие болезни подтачивают её нежный организм, и почему у неё сделались печальные глаза».
Нет, у людей бывает очень странный взгляд на вещи. Восхищаться грустными вещами. Восторгаться грустными фактами. Прямо даже не понять, как это бывает.
Вот прежние интеллигенты и вообще, знаете, старая Россия как раз особенно имела такой восторг ко всему печальному. И находили чего-то в этом возвышенное.
Как у Пушкина сказано. Не помню только, как там строчки расположены. Нынешняя поэзия меня в этом смысле окончательно сбила с панталыку. Одним словом, сказано:
От ямщика
До
Первого поэта
Мы
Все
Поём
Уныло...
Печалию согрета
Гармония
И
Наших
Дев
И муз.
Очень жаль. И гордиться, так сказать, этим не приходится. Нынче мы желаем развенчать эту грусть. Мы желаем, так сказать, скинуть её с возвышенного пьедестала.
А как-то, знаете, однажды зашёл ко мне в гости мой приятель. Ну, мы с ним на ты. Вообще со школьной скамьи. Делимся новостями. И друг у друга в долг занимаем.
Вот он приходит ко мне и говорит, что он влюбился в одну особу до потери сознания и вскоре на ней женится.
И тут же начинает расхваливать предмет своей любви.
- Такая,- говорит,- она у меня красавица, такие у неё грустные глазки, что я и в жизни никогда таких не видывал. И эти,- говорит,- глазки такой, как бы сказать, колорит дают, что из хорошенькой она делается премированная красавица. Личико у неё нельзя сказать, что интересное, и носик немножко подгулял, и бровки какие-то странные - очень косматые, но зато её грустные глаза с избытком прикрывают все недостатки и делают её из дурнушки ничего себе. Я, знаешь,- говорит,- её и полюбил-то за эти самые глаза.
- Ну и дурак,- говорю я ему.- Вот и выходит, что ты форменный дурак. Прошляпился со своей женитьбой. Раз у неё грустные глаза, значит, у неё в организме чего-нибудь не в порядке - либо она истеричка, либо почками страдает, либо вообще чахоточная. Ты,- говорю,- возьми да порасспроси её хорошенько. Или поведи к врачу, посоветуйся.
Ох, тут он очень возмутился, начал швыряться вещами, кричать и срамить меня за излишнюю склонность к грубому материализму.
- Я,- говорит,- жалею, что к тебе зашёл. У меня такое было поэтическое настроение, а ты своими ручищами загрязнил моё чувство.
Стал он прощаться и уходить.
Я пытался ему рассказать, как однажды встретил в Кисловодске одного носильщика с такими грустными глазами, что можно обалдеть. И при расспросе оказалось, что у него было ущемление грыжи. И теперь он должен бросить свою профессию.
Однако приятель не стал до конца слушать и, обидевшись ещё сильней за нетактичные параллели и сравнения, холодно подал мне руку и при этом бормотал разные оскорбительные слова - дескать, ты чёрта лысого понимаешь в поэзии. Сам прошляпил красоту в жизни.
Вот проходит что-то около полгода. Я позабываю эту историю. Но вдруг однажды встречаю своего приятеля на улице.
Он идёт с расстроенным лицом и хочет не заметить меня.
Я подхожу к нему и спрашиваю, что случилось.
- Да так,- говорит,- разные неприятности. Ты мне накаркал - у жены, знаешь ли, лёгочный процесс открылся. Не знаю, теперь на юг мне её везти или в санаторию положить.
Я говорю:
- Ну, ничего, поправится. Но, конечно,- говорю,- если поправится, то не будет иметь такие грустные глаза.
Он усмехнулся, махнул рукой - дескать, отвяжись - и пошёл от меня.
И вот этой весной я встречаю его снова.
Он идёт, подняв воротничок своего пальто. Вижу - морда у него расстроенная. Глаза блестят, но смотрят грустно и даже уныло.
- Вот,- говорит,- теперь сам, чёрт возьми, захворал туберкулёзом. После гриппа. Конечно, может быть, и от жены заразился. Но вряд ли. Скорей всего от усталости захворал.
- А жена? - говорю.
Он говорит:
- Она поправилась. Только я с ней развёлся. Мне нравятся поэтические особы, а она после поправки весь свой стиль потеряла. Ходит, поёт, изменять начала на каждом шагу...
- А глаза? - говорю.
- А глаза,- говорит,- какие-то у неё буркалы стали, а не глаза. Никакой поэзии не осталось.
Тут я попрощался со своим приятелем и пошёл по своим делам. И по дороге сочувственно поглядывал на тех прохожих, у кого грустные глаза.
1932
ПАСХАЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ
Вот, братцы мои, и праздник на носу - Пасха православная. Которые верующие, те, что бараны, потащат свои куличи святить. Пущай тащат! Я не потащу. Будет. Мне, братцы, в прошлую Пасху на кулич ногой наступили.
Главное, что я замешкался и опоздал к началу. Прихожу к церковной ограде, а столы все уже заняты. Я прошу православных граждан потесниться, а они не хочут. Ругаются.
- Опоздал, - говорят, - черт такой, так и становь свой кулич на землю. Нечего тут тискаться и пихаться - куличи посроняешь.
Ну, делать нечего, поставил свой кулич на землю. Которые опоздали, все наземь ставили.
И только поставил, звоны и перезвоны начались. И вижу, сам батя с кисточкой прется. Макнет кисточку в ведерко и брызжет вокруг. Кому в рожу, кому в кулич - не разбирается. А позади бати отец-дьякон благородно выступает с блюдцем, собирает пожертвования.
- Не скупись, - говорит, - православная публика! Клади монету посередь блюдца.
Проходят они мимо меня, а отец-дьякон зазевался на свое блюдо и - хлоп ножищей в мою тарелку. У меня аж дух захватило.
- Ты что ж, - говорю, - длинногривый, на кулич-то наступаешь? В пасхальную ночь…
- Извините, - говорит, - нечаянно.
Я говорю:
- Мне с твоего извинения не шубу шить. Пущай мне теперь полную стоимость заплатят. Клади, - говорю, - отец-дьякон, деньги на кон!
Прервали шествие. Батя с кисточкой заявляется.
- Это, - говорит, - кому тут на кулич наступили?
- Мне, - говорю, - наступили. Дьякон, - говорю, - сукин кот, наступил.
Батя говорит:
- Я, - говорит, - сейчас кулич этот кисточкой покроплю. Можно будет его кушать. Все-таки духовная особа наступила…
- Нету, - говорю, - батя. Хотя всё ведерко свое на его выливай, не согласен. Прошу деньги обратно.
Ну, пря поднялась. Кто за меня, кто против меня. Звонарь Вавилыч с колокольни высовывается, спрашивает:
- Звонить, что ли, или пока перестать?
Я говорю:
- Обожди, Вавилыч, звонить. А то, - говорю, - под звон они меня тут совсем объегорят.
А поп ходит вокруг меня, что больной, и руками разводит. А дьякон, длинногривый дьявол, прислонился к забору и щепочкой мой кулич с сапога счищает. После выдают мне небольшую сумму с блюда и просят уйти, потому, дескать, мешаю им криками.
Ну, вышел я за ограду, покричал оттеда на отца дьякона, посрамил его, а после пошел. А теперь куличи жру такие, несвяченые. Вкус тот же, а неприятностей куда как меньше.
ГРУСТНЫЕ ГЛАЗА
Мне нравятся весёлые люди. Нравятся сияющие глаза, звонкий смех, громкий говор. Крики.
Мне нравятся румяные девушки с коньками в руках. Или такие, знаете, в майках, в спортивных туфельках, прыгающие вверх и вниз.
Я не люблю эту самую поэзию, где грусть и печаль, и разные вздохи, и разные тому подобные меланхолические восклицания вроде: эх, ну, чу, боже мой, ох, фу-ты и так далее.
Мне даже, знаете, смешно делается, когда хвалят чего-нибудь грустное или, например, говорят при виде какой-нибудь особы:
- Ах, у неё, знаете, такие прекрасные грустные глаза. И такое печальное поэтическое личико.
Я при этом думаю:
«За что ж тут хвалить? Напротив, надо сочувствовать и надо вести названную особу на медицинский пункт, чтоб выяснить, какие болезни подтачивают её нежный организм, и почему у неё сделались печальные глаза».
Нет, у людей бывает очень странный взгляд на вещи. Восхищаться грустными вещами. Восторгаться грустными фактами. Прямо даже не понять, как это бывает.
Вот прежние интеллигенты и вообще, знаете, старая Россия как раз особенно имела такой восторг ко всему печальному. И находили чего-то в этом возвышенное.
Как у Пушкина сказано. Не помню только, как там строчки расположены. Нынешняя поэзия меня в этом смысле окончательно сбила с панталыку. Одним словом, сказано:
От ямщика
До
Первого поэта
Мы
Все
Поём
Уныло...
Печалию согрета
Гармония
И
Наших
Дев
И муз.
Очень жаль. И гордиться, так сказать, этим не приходится. Нынче мы желаем развенчать эту грусть. Мы желаем, так сказать, скинуть её с возвышенного пьедестала.
А как-то, знаете, однажды зашёл ко мне в гости мой приятель. Ну, мы с ним на ты. Вообще со школьной скамьи. Делимся новостями. И друг у друга в долг занимаем.
Вот он приходит ко мне и говорит, что он влюбился в одну особу до потери сознания и вскоре на ней женится.
И тут же начинает расхваливать предмет своей любви.
- Такая,- говорит,- она у меня красавица, такие у неё грустные глазки, что я и в жизни никогда таких не видывал. И эти,- говорит,- глазки такой, как бы сказать, колорит дают, что из хорошенькой она делается премированная красавица. Личико у неё нельзя сказать, что интересное, и носик немножко подгулял, и бровки какие-то странные - очень косматые, но зато её грустные глаза с избытком прикрывают все недостатки и делают её из дурнушки ничего себе. Я, знаешь,- говорит,- её и полюбил-то за эти самые глаза.
- Ну и дурак,- говорю я ему.- Вот и выходит, что ты форменный дурак. Прошляпился со своей женитьбой. Раз у неё грустные глаза, значит, у неё в организме чего-нибудь не в порядке - либо она истеричка, либо почками страдает, либо вообще чахоточная. Ты,- говорю,- возьми да порасспроси её хорошенько. Или поведи к врачу, посоветуйся.
Ох, тут он очень возмутился, начал швыряться вещами, кричать и срамить меня за излишнюю склонность к грубому материализму.
- Я,- говорит,- жалею, что к тебе зашёл. У меня такое было поэтическое настроение, а ты своими ручищами загрязнил моё чувство.
Стал он прощаться и уходить.
Я пытался ему рассказать, как однажды встретил в Кисловодске одного носильщика с такими грустными глазами, что можно обалдеть. И при расспросе оказалось, что у него было ущемление грыжи. И теперь он должен бросить свою профессию.
Однако приятель не стал до конца слушать и, обидевшись ещё сильней за нетактичные параллели и сравнения, холодно подал мне руку и при этом бормотал разные оскорбительные слова - дескать, ты чёрта лысого понимаешь в поэзии. Сам прошляпил красоту в жизни.
Вот проходит что-то около полгода. Я позабываю эту историю. Но вдруг однажды встречаю своего приятеля на улице.
Он идёт с расстроенным лицом и хочет не заметить меня.
Я подхожу к нему и спрашиваю, что случилось.
- Да так,- говорит,- разные неприятности. Ты мне накаркал - у жены, знаешь ли, лёгочный процесс открылся. Не знаю, теперь на юг мне её везти или в санаторию положить.
Я говорю:
- Ну, ничего, поправится. Но, конечно,- говорю,- если поправится, то не будет иметь такие грустные глаза.
Он усмехнулся, махнул рукой - дескать, отвяжись - и пошёл от меня.
И вот этой весной я встречаю его снова.
Он идёт, подняв воротничок своего пальто. Вижу - морда у него расстроенная. Глаза блестят, но смотрят грустно и даже уныло.
- Вот,- говорит,- теперь сам, чёрт возьми, захворал туберкулёзом. После гриппа. Конечно, может быть, и от жены заразился. Но вряд ли. Скорей всего от усталости захворал.
- А жена? - говорю.
Он говорит:
- Она поправилась. Только я с ней развёлся. Мне нравятся поэтические особы, а она после поправки весь свой стиль потеряла. Ходит, поёт, изменять начала на каждом шагу...
- А глаза? - говорю.
- А глаза,- говорит,- какие-то у неё буркалы стали, а не глаза. Никакой поэзии не осталось.
Тут я попрощался со своим приятелем и пошёл по своим делам. И по дороге сочувственно поглядывал на тех прохожих, у кого грустные глаза.
1932
ПАСХАЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ
Вот, братцы мои, и праздник на носу - Пасха православная. Которые верующие, те, что бараны, потащат свои куличи святить. Пущай тащат! Я не потащу. Будет. Мне, братцы, в прошлую Пасху на кулич ногой наступили.
Главное, что я замешкался и опоздал к началу. Прихожу к церковной ограде, а столы все уже заняты. Я прошу православных граждан потесниться, а они не хочут. Ругаются.
- Опоздал, - говорят, - черт такой, так и становь свой кулич на землю. Нечего тут тискаться и пихаться - куличи посроняешь.
Ну, делать нечего, поставил свой кулич на землю. Которые опоздали, все наземь ставили.
И только поставил, звоны и перезвоны начались. И вижу, сам батя с кисточкой прется. Макнет кисточку в ведерко и брызжет вокруг. Кому в рожу, кому в кулич - не разбирается. А позади бати отец-дьякон благородно выступает с блюдцем, собирает пожертвования.
- Не скупись, - говорит, - православная публика! Клади монету посередь блюдца.
Проходят они мимо меня, а отец-дьякон зазевался на свое блюдо и - хлоп ножищей в мою тарелку. У меня аж дух захватило.
- Ты что ж, - говорю, - длинногривый, на кулич-то наступаешь? В пасхальную ночь…
- Извините, - говорит, - нечаянно.
Я говорю:
- Мне с твоего извинения не шубу шить. Пущай мне теперь полную стоимость заплатят. Клади, - говорю, - отец-дьякон, деньги на кон!
Прервали шествие. Батя с кисточкой заявляется.
- Это, - говорит, - кому тут на кулич наступили?
- Мне, - говорю, - наступили. Дьякон, - говорю, - сукин кот, наступил.
Батя говорит:
- Я, - говорит, - сейчас кулич этот кисточкой покроплю. Можно будет его кушать. Все-таки духовная особа наступила…
- Нету, - говорю, - батя. Хотя всё ведерко свое на его выливай, не согласен. Прошу деньги обратно.
Ну, пря поднялась. Кто за меня, кто против меня. Звонарь Вавилыч с колокольни высовывается, спрашивает:
- Звонить, что ли, или пока перестать?
Я говорю:
- Обожди, Вавилыч, звонить. А то, - говорю, - под звон они меня тут совсем объегорят.
А поп ходит вокруг меня, что больной, и руками разводит. А дьякон, длинногривый дьявол, прислонился к забору и щепочкой мой кулич с сапога счищает. После выдают мне небольшую сумму с блюда и просят уйти, потому, дескать, мешаю им криками.
Ну, вышел я за ограду, покричал оттеда на отца дьякона, посрамил его, а после пошел. А теперь куличи жру такие, несвяченые. Вкус тот же, а неприятностей куда как меньше.