Кладбище
Поездки на кладбище всплывают из самых глубин моей памяти. Кажется, что они начались, едва я родился. Выглядели они как меланхолические выезды на природу: кладбище находилось за чертой города, было относительно старым, с высокими деревьями. Потом география расширилась и меня стали возить еще на одно захоронение. Но там было неуютно: огромный пустырь, утыканный крестами, могильными плитами и бесконечными лужами. На этом пустыре неожиданно очутился мой дед у которого была интересная квартира со скрипучим полом, пузатыми шкафами и отвесным балконом, скользящим в бездну 13 этажа. На кладбище же не было ничего, кроме грязи и уродливых фигур и я в детстве не понимал, какое отношение все это имеет к моему деду.
На первом кладбище был похоронен мой брат, который умер до моего рождения. Его звали так же как и меня и когда в разговорах родителей я слышал свое имя, часто возникала двойственность: “О ком это они? О нем или обо мне? Или я и есть он?” Мне стало казаться что это место тоже имеет какое-то отношение ко мне. С годами чувство окрепло. Да и родительское "надо съездить" стало понятнее, когда они оказались закопанными там же.
Я решил, что поеду 11 сентября. Год назад в этот день умерла мать. Когда умер отец я не помню: на кладбище ездила мать. Но теперь моя очередь. Абсолютно бессмысленное с точки зрения логики действо обрело некую последовательность, метафизическую рациональность. И вместе с тем, благодаря бессмысленности, было сродни медитации. Окружающий мир отстраняется, словно превращаясь в кадры кинохроники. Происходящее становится фатально предсказуемым и как будто уже не может волновать по-настоящему. Мысли медленно оседают на дно прошлого. Тело наливается ритуальной тяжестью. Чтобы за что-то зацепиться и не отдаться полностью увлекающему потоку Стикса придумываются некие действия по уходу за могилой: сбор листьев, протирка гранита... Рыхлить землю и сажать-полоть, как делали мои родители, мне кажется здесь совсем уж мирским и несообразным. Это слишком отвлекает от смерти. Ведь я пришел на встречу с ней, мне нужно её почувствовать, понять и примириться. Но и вместе с тем не поддаться ей чарам, поэтому я протираю жалобное лицо моего предшественника, очищаю буквы на гранитной глыбе родителей и пью. Это противоречит медитации, но выпить со смертью - соблазн слишком велик.
А потом прогулка к выходу. Медленная, как будто с нежеланием расставаться. Но и легкая, словно бы в это раз пронесло, с бесстыдным оглядыванием могил и оцениванием умерших. А за забором кладбища уже и вовсе спадает морок и остановка ждет автобуса, урна выплевывает мусор, дорога шуршит проплывающими машинами, а тротуары бережно тасуют одинокие фигуры, которые больше не кажутся стареющими родителями и умирающими братьями. Я задаю себе невольно вопрос: “Сколько раз я еще сюда приеду? На СВОЮ могилу.”
На первом кладбище был похоронен мой брат, который умер до моего рождения. Его звали так же как и меня и когда в разговорах родителей я слышал свое имя, часто возникала двойственность: “О ком это они? О нем или обо мне? Или я и есть он?” Мне стало казаться что это место тоже имеет какое-то отношение ко мне. С годами чувство окрепло. Да и родительское "надо съездить" стало понятнее, когда они оказались закопанными там же.
Я решил, что поеду 11 сентября. Год назад в этот день умерла мать. Когда умер отец я не помню: на кладбище ездила мать. Но теперь моя очередь. Абсолютно бессмысленное с точки зрения логики действо обрело некую последовательность, метафизическую рациональность. И вместе с тем, благодаря бессмысленности, было сродни медитации. Окружающий мир отстраняется, словно превращаясь в кадры кинохроники. Происходящее становится фатально предсказуемым и как будто уже не может волновать по-настоящему. Мысли медленно оседают на дно прошлого. Тело наливается ритуальной тяжестью. Чтобы за что-то зацепиться и не отдаться полностью увлекающему потоку Стикса придумываются некие действия по уходу за могилой: сбор листьев, протирка гранита... Рыхлить землю и сажать-полоть, как делали мои родители, мне кажется здесь совсем уж мирским и несообразным. Это слишком отвлекает от смерти. Ведь я пришел на встречу с ней, мне нужно её почувствовать, понять и примириться. Но и вместе с тем не поддаться ей чарам, поэтому я протираю жалобное лицо моего предшественника, очищаю буквы на гранитной глыбе родителей и пью. Это противоречит медитации, но выпить со смертью - соблазн слишком велик.
А потом прогулка к выходу. Медленная, как будто с нежеланием расставаться. Но и легкая, словно бы в это раз пронесло, с бесстыдным оглядыванием могил и оцениванием умерших. А за забором кладбища уже и вовсе спадает морок и остановка ждет автобуса, урна выплевывает мусор, дорога шуршит проплывающими машинами, а тротуары бережно тасуют одинокие фигуры, которые больше не кажутся стареющими родителями и умирающими братьями. Я задаю себе невольно вопрос: “Сколько раз я еще сюда приеду? На СВОЮ могилу.”