Без. (upd)
«Через пятнадцать минут будет уже вот сорок два часа, как я не сплю», - печально подумала она. В задумчивости сняла картину, взяла ключи и бросила прощальный взгляд на своё скромное жилище, окружавшее небольшой яблоневый садик. «И почему, как только я хочу закричать, в ушах сразу начинает играть Вагнер, а во рту появляется привкус железа?», - спросила она. Но так и не получив ответа, устремилась прочь. По коридору, догнав её со спины, разнёсся звук щелчка дверного замка…
С неба появилась рука и треснула графа кулаком по голове: «Не гоже со стола брать чужие сердечки!». Граф не очень-то и собирался это делать, а потому обиделся. Заёрзав в кресле, он засунул остатки семян в карман и принялся тихо считать: «Раз, два, три, четыре…»
Комок шерсти, летевший из прошлого в будущее, постепенно давал жизнь бумажке, степлеру и карандашу. Он не совсем понимал, откуда на него сыплется снег, но ясно ощущал приближение рассвета. Картина пыталась надуть свой холст и сбросить масло на пролетавший комок, но ветер подул сильнее и комок не узнал, удалось ли картине задуманное. «И когда только она появится?», - подумал комок. Вероятно, уже прошло достаточно времени, чтобы он мог так подумать. Ведь ветер начинал потихоньку стихать, хлопья снега таять на лету и превращаться в капли дождя. Зонтик дремал и не хотел сразу открываться. Он стеснялся своей простодушной наготы и всегда стремился переключить внимание на свою большую крючковатую ручку. Только когда комок стал уже намокать, он осмелился и, вздохнув, открылся. Ветер, тем временем, окончательно стих…
«… пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, девять, девять…». Поток воды прервал рассуждения графа. Он дёрнул за рукав стоявшую рядом с его креслом вешалку с сюртуком. Она упала на графа, и он так и не смог увидеть, как река ворвалась в окно и подхватила со стола её сердечко. Граф лишь почувствовал, что его ноги немного промокли. «Ну вот, - с огорчением подумал он, - опять камин делать большим и страшным». Граф не любил камина, особенно по вечерам. Только из-за острой необходимости он иногда обращался за его помощью. И вот, так и не сбрасывая с себя вешалку с сюртуком, граф вступил в мягкую от золы и ещё тёплую от огня утробу камина. Тот довольно заурчал, но потом быстро стал таким, каким был прежде - яростным, неистовым, поглощающим. «Эххх…», - вздохнул граф, глядя из-за сюртука на поток воды, повернувшийся в сторону камина, и принялся считать сначала…
Комок шерсти остановился. Ему казалось, что он устал. Был уже день и с обочины на него смотрел рогатый череп. Комок смотрел на череп. Помедлив немного, он забрался в его пустую уютную глазницу и быстро уснул. Зарождающаяся жизнь и одетый зонтик остались снаружи…
Похоже, что она смеялась, хотя глаза её блестели от слёз, а губы дрожали. Но может это просто ветер. К тому же она очень долго не спала. Выбросив ключи за забор, она немного послушала собачий лай, а затем отправилась чуть вверх, откуда было лучше видно все окрестности, которых, однако, всё равно видно не стало. Но она знала, что они тут. И поэтому быстро-быстро сказала несколько раз: «Я не хочу вот так». Но стало только тише, собака давно замолчала, и лишь откуда-то сзади раздался щелчок дверного замка…
Досчитав до тридцати девяти, граф стал терять концентрацию и начал отвлекаться. Он вспомнил про семена и тем самым окончательно забросил счёт. Засунув руку в карман, он принялся доставать оттуда по щепотке и неуклюже выбрасывать перед собой. Граф делал это зажмурившись. Ещё бы, видеть то, что происходило при этом, было бы слишком! Скоро семян осталось совсем мало. Граф последний раз запустил руку в карман, достал остатки и, не открывая глаз, сунул семена себе в рот, быстро пожевал и выплюнул. «Какая мерзость», - подумал граф. Однако всё это возымело ожидаемый эффект и, когда все звуки стихли, а посторонние запахи перестали неприятно щекотать нос, граф, приоткрыв один глаз, сделал шаг вперёд и затем спокойно пошёл по старой городской улице к площади, куда стекались все городские ручьи после прошедшего недавно ливня…
Комок захотел чего-то и выбрался из своего убежища. Вокруг вечерело. Зарождающаяся жизнь и зонтик были на месте. Комок вздохнул. «Может быть, оставить их здесь?», - вдруг подумал он. Но эта мысль быстро оставила его. Он имел жалость. И у него, вероятно, была любовь. А впереди была дорога. И комок, попрощавшись с рогатым черепом, направился дальше. Зарождающаяся жизнь и зонтик покорно последовали за ним…
Она глубоко вздохнула, попыталась улыбнуться и дотронулась рукой до коры дерева. «И зачем они начинают петь, когда вокруг есть лишь земля и небо? - она пыталась понять, почему всё именно так, - когда же эти вещи прекратят свою бессмысленную игру, они не понимают, куда они идут, и что они будут там делать…». Червяк прервал её мысли. Он упал сверху и спустя мгновение пополз дальше. Она двинулась в том же направлении, пока не пришла к большому муравейнику. Тысячи маленьких рыжих муравьёв высыпали ей на встречу и, увидев червяка, тот час набросились на него. Когда они как по команде отхлынули обратно в свой муравьиный дом, на том месте, где она последний раз видела своего друга червяка, уже абсолютно ничего не было. Она улыбнулась ввысь и упала на муравейник…
«- Я люблю тебя…
- Я тоже…
- Прости меня…
- Прощаю…»
Под мерный стук каблуков своих сапог граф отчего-то вспомнил этот диалог, такой краткий, но такой пронзительный. «Мерзость какая!..» - с негодованием подумал граф. Встряхнул головой, заморозил кровь. Он уже подходил к центральной площади, посередине которой в небеса устремлялась бесконечная струя воды главного фонтана. Столь же бесконечная, сколь и безначальная. Граф звонко пересёк площадь, немного поднял глаза, прищурился и хмыкнул. Нагнувшись, он быстро выковырял из решёток водостока застрявшее между ними сердечко. «Славные ребята!..» - граф выбрал благосклонность. Сердечко в кармане. И тёмный подъезд соседнего дома вскоре жадно поглотил графа…
«Луна… Почему её свет такой печальный?.. Ведь это же свет. Свет не может быть печальным. Но у луны печальный свет. Как бы я хотел обнять её, прошептать ей, что я рядом, я с ней и не нужно так грустить… Земля… Мы вместе смотрим на её голубое око. У Земли голубые глаза… Вернее глаз. А почему один?.. И почему он смотрит на нас с такой грустью?.. Он грустит по нам?.. Почему я должен выбирать?.. Почему мы не можем вместе?.. Ведь мы же… ». Когда комок шерсти увидел яркий солнечный свет, он не сразу понял, где он и что с ним. Что-то шумело, что-то не давало быть спокойным. Зонтик и зарождающаяся жизнь были напуганы. Чтобы всех успокоить и успокоиться самому комок попытался заплакать. Зонтик тут же насторожился. Вскоре все вместе они были на другой стороне холма, и можно было начинать становиться взрослее…
«Так, руки! Главное не выпускать из виду руки!» - шептала она. «Если всё это пройдёт незаметно, то как я тогда засмеюсь! О, как я буду хохотать! Я буду плясать в диком и безумном танце, и мой смех ударит стальным молотом по бездумному хрусталю ваших глупых мыслей! И как вы тогда испугаетесь! О, как вы задрожите! Ведь это одно из немногих чувств, которые вам доступны! Жалкие, вы все такие жалкие! А я великая, я королева, я повелитель и владыка. Вы ничтожны перед моим раздирающим плоть хохотом! Вы ничтожны перед моим обликом! Ведь он прекрасен! Он настолько прекрасен, что вы не в состоянии разглядеть его красоты! И вы слепнете, из ваших глаз струится едкая кислота! Она капает на ваш язык, и вы немеете и задыхаетесь! Мой облик кажется вам безобразным! Но безобразны тут только вы!..». Она хотела этого! Она так хотела этого, что была поразительно спокойна. Немигающий взгляд, холодные скупые губы. Лишь лёгкий румянец и тяжелые мысли…
Граф плюхнулся в большое промятое кресло перед массивным дубовым столом. Достав из кармана сердечко, он недовольно поморщился и положил его перед собой на стол. Граф не хотел связываться с этим и вместе с тем всегда этого очень хотел, когда не был с ним связан. Парадоксально, зачастую граф хотел и не хотел одновременно. Он был очень раздосадован этим своим свойством. И хотя и мог что-то с ним сделать, он и этого не хотел. Вот так и сейчас. Граф сидел и тихо ненавидел лежащее перед ним сердечко, одновременно испытывая к нему сильную привязанность. Он чувствовал, что-то должно произойти. Это произойдёт, и он, наконец, поймёт, зачем это маленькое никчёмное сердечко лежит перед ним на таком огромном дубовом столе…
«Глупый ты, никудышный…», - комок думал, что так про него думает зонтик. А тот просто был. Он ничего не делал. Дождь давно перестал, и цель его существования была не ясна. «Наполни меня смыслом! Я хочу быть предметом мысли и разума! Я хочу вызывать потребность!» - комок думал, что так думает зонтик. А тот по-прежнему просто был. Он был бесконечно прост в своём существовании. «Но то, что бесконечно - не существует. Бесконечность равна нулю. То, что существует в неограниченном количестве - незамечаемо. В этом нет нужды, нет потребности. Этого нет. Так, нет времени, нет пространства, нет меня и тебя тоже нет…», - думал комок, всё больше и больше съёживаясь. Он просто хотел стать взрослым, сжимаясь в точку…
«Это же в шесть раз сильнее, чем я!» - по её телу пробежала суетливая дрожь. Она шла вдоль бесконечно длинной береговой линии. Слева было серо и шумело, справа было не важно, позади - не важно, впереди - в общем-то, тоже. Хотя не совсем, она всё же хотела испытывать нечто похожее на надежду. Это не давало ей окончательно расстаться с тем, что она ещё хотела найти. И поэтому она шла вперёд. Хотелось спать, хотелось сделать недовольное и уставшее лицо и пожаловаться. Хотелось стать в семь, в восемь, да что там - в одиннадцать раз слабее! Она коротко и пронзительно взвизгнула: «Нет!». Гудел пылесос, серого становилось всё больше и больше. Она ускорила шаг…
Хохотали отовсюду. Уже давились хохотом и кашляли. Некоторые прямо стонали, обессилев от безумства. Без контроля, без идеи. Чистые рефлексы увлекали всё дальше и дальше, пока напряжение не стало таким, что в миг оборвалось и превратилось в тотальное и всеобщее расслабление. Расслабился и граф. Он воображал, что курит большую массивную трубку красного дерева, выпуская сизые колечки терпкого шерстяного дыма, сладко причмокивая и щуря глаз. Ему хотелось ощущать мягкость и податливость кресла под собой, покорность вечера, кротко заглядывавшего в услужливое окно на верной стене его преданного кабинета. Все звуки города, плавно погружающегося в июльскую ночь, наперегонки стремились к его ушам, чтобы первыми обрадовать слух графа. Волны матового фиолетового света соревновались в ласке его взора. Всё здесь принадлежало графу. Он обладал безграничной властью в этом своём пространстве ясного и чистого осознанного желания чувствовать именно так и никак иначе. И за это ему были вручены высшие регалии. Он был одарен и превознесён на трон. Править и вершить - вот что было теперь его предначертанием. Справедливо царить. Для того, чтобы всё оставалось как есть и ничуть не более. Граф блаженно вздохнул. Кожа кресла умиротворённо заскрипела…
Тихо и практически неслышно с горных вершин сползал не определившийся со своей грядущей ролью ночной сумрак, поглощая приносящий умиротворение поздний вечер. Стрекот кузнечиков, шелест листьев и прочие ночные шорохи и похрустывания стали волноваться и спрашивали друг у друга, чего им ожидать от сегодняшней ночи, какое у неё настроение, не поссорилась ли она с кем, не оставил ли её возлюбленный. Комок шерсти знал, что всё в порядке. Ночь передала ему, что у неё довольно хорошее расположение духа, хотя она и может, так, шутки ради, понарошку, примерно часа через три после полуночи и припугнуть какую-нибудь надменную зазнобу, злого волка или стекло в витрине магазина, что через дорогу от городской ратуши. Но это так, не серьёзно, скорее, для острастки на будущее. Комок улыбнулся и про себя подумал, какая же ночь всё-таки мудрая, хотя и иногда бывает такой непостоянной и ветреной, за что, он знал это, она и сама на себя злится. Комок лежал под деревом и слушал звуки, окружавшие его и доносившие до него весь монументальный, торжественный гул усеянного звёздами небосвода, гул космоса, похожий на эхо вселенского гонга, заблудившееся в переплетениях галактик и времён. Комок немного робел от величия возвышающегося над ним непредставляемого существа, обнявшего всех и вся в каждых своих ежемоментных бесчисленных проявлениях. У комка закружилась голова. Он крепко зажмурился, глубоко вдохнул воздух, пахнущей сырой, уставшей за день землёй и, успокоившись, стал ждать рассвета, в забытье так похожем на сон…
«Какая же я глупая! Какая же никудышная! Зачем? Почему я так сделала? Почему задёрнула все шторы, подперла дверь стулом, заткнула уши, задержала дыхание!? Я же хотела всё совсем наоборот! Вздохнуть полной грудью, улыбнуться своей самой искренней и счастливой улыбкой, приготовить руки для самых крепких в мире объятий, а жизнь для самого сильного во вселенной чувства… Собраться со всеми своими силами… И, отпустив все тянущие вниз глупые страхи и бесполезные мысли и воспоминания о не имеющих никакого значения вещах, может быть вскрикнув от восторга, а может быть лишь беззвучно дрожа всем телом от бесконечной эйфории и ощущения настоящей великой жизни… и раствориться, стать одним целым, без страхов, мнений и упрёков… Только одно, единое целое. Из двух сотворить одно, в тысячи и миллионы раз превосходящее тех двоих. Акт, обратный Творению не есть Разрушение. Тогда, Очень Давно из Единого было создано одно, из одного два, затем - всё больше и больше… миллиарды. И чем дальше, тем эти миллиарды больше теряют во всём: мудрости, чувствах, делах. Чем дальше, тем хуже. Больше одних, больше одиноких одних, таких несчастных, таких глупых… Ну вскрикните же, вы, думающие, что вы это вы! Опомнитесь! Оглянитесь вверх! Вы - это не вы. Это то, что вам даже и представить трудно. Так больше нельзя! Нужно с этим заканчивать. Вновь. Должно быть только Единое. И больше никакого теряющего остатки смысла множества. Но как? Как всё развернуть, соединить, когда даже я не смогла перестать считать себя всем для всех в тот момент, когда могла сделать первый шаг на самом великом из путей!? И теперь. Всё сердце, всё моё никчёмное, никуда не годное сердце пронизано сотнями ядовитых иголок отчаяния, боли, страха… Всё тело, всё существо. И вы, полагающие себя всем для всех и всего, полагаете себя и вправе хвататься за эти иглы и с каменными лицами выкручивать их наизнанку моей души…». Её пальцы побелели, песок в руках был готов превратиться в стекло. Капля дождя за это время успела пролететь сотни метров, пронзиться последним лучом неправдоподобно кровавого солнца, утопающего в фиолетовой воде, и с ненавистью удариться об её бледную щёку…
Граф резко развернулся на каблуках. В голове ещё звучали шорохи тишины, постепенно сливаясь с вечерней мглой и чавканьем ужинающих берегом волн. Позади было пусто, только следы на песке уходили вдаль. Два следа. Бесконечность берега соединяла их вместе, в одну тоненькую нить, в опасной близости от которой волны откусывали прибрежный песок. «Наверное, здесь уже осень», - подумал граф и поднял воротник. Порывисто дул ветер. Две капли дождя коснулись его губ. Он облизнулся, ощутив солёный привкус. Нет, не дождь. Видимо, волны решили попробовать что-то новенькое. Хотя… Закрыв глаза, граф глубоко вдохнул древний морской воздух. Нотка стекла и печаль глаз оказались его неуловимыми спутниками, кольнув уголок дыхания. Ухватившись за ниточку следов, граф пошёл вперёд. Где-то вдали вдруг мелькнул маленький яркий шарик. «Маяк», - пронеслось в голове у графа, - «Надо же…». Точка света в сыром вечернем воздухе расплывалась в его глазах, превращаясь на ходу в смычок невидимой скрипки, штрихами карандашных набросков играющий на струне неба, далеко впереди поцеловавшего землю. Спрятав обе руки в карманы сюртука, граф чуть было не обжёгся, коснувшись в левом из них чего-то маленького, но горячего. «Надо же!», - изумился он. Время раскалило лежащее в кармане сердечко до предела. Граф ускорил шаг.
Что-то дотронулось до полузабытых снов комка шерсти. «Мишка, упавший с дерева лист, дым от костра, бумажный самолётик, голос…», - беспорядочно закружились в его сознании варианты произошедшего. «Нет! Жизнь, неужели!?», - в ужасе комок очнулся из своего ничего, впустив сырое лесное утро, но тут же ему стало легче. Это был всего лишь зонтик, зазевавшийся в своём ничего и нечаянно задевший краешком крючковатой ручки не причитающееся ему не его. Комок почувствовал, что хотел, было, позлиться, только одновременно с чувством, что это уже давно прошло. И впрямь, солнце распрощалось с уставшими каплями росы на траве и уже начинало ласкать трепещущие от его прикосновений ещё неопытные молодые листочки недавно подросших деревцев. Капля нежности случайно досталась и комку, отчего он на долю секунды представил, что ему вспомнилось нечто такое, что сделало бы чуточку яснее смутное представление о том, зачем ему сейчас надлежало встать, очнуть зонтик, и вместе с зарождающейся жизнью, невозможная воля которой его так поначалу испугала, снова двинуться в путь, вероятно, в глубь леса, туда, где он обречён стать реже и, наконец, закончиться. Вспомниться чему-то такому не было суждено. И комок с зонтом и зарождающейся жизнью просто направились дальше, туда, куда в черноте прошедшей секунды шепнул ему направиться не весть откуда взявшийся посыльный ночи, не оставивший после себя ничего, кроме слабого взмаха ветра.
С неба появилась рука и треснула графа кулаком по голове: «Не гоже со стола брать чужие сердечки!». Граф не очень-то и собирался это делать, а потому обиделся. Заёрзав в кресле, он засунул остатки семян в карман и принялся тихо считать: «Раз, два, три, четыре…»
Комок шерсти, летевший из прошлого в будущее, постепенно давал жизнь бумажке, степлеру и карандашу. Он не совсем понимал, откуда на него сыплется снег, но ясно ощущал приближение рассвета. Картина пыталась надуть свой холст и сбросить масло на пролетавший комок, но ветер подул сильнее и комок не узнал, удалось ли картине задуманное. «И когда только она появится?», - подумал комок. Вероятно, уже прошло достаточно времени, чтобы он мог так подумать. Ведь ветер начинал потихоньку стихать, хлопья снега таять на лету и превращаться в капли дождя. Зонтик дремал и не хотел сразу открываться. Он стеснялся своей простодушной наготы и всегда стремился переключить внимание на свою большую крючковатую ручку. Только когда комок стал уже намокать, он осмелился и, вздохнув, открылся. Ветер, тем временем, окончательно стих…
«… пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, девять, девять…». Поток воды прервал рассуждения графа. Он дёрнул за рукав стоявшую рядом с его креслом вешалку с сюртуком. Она упала на графа, и он так и не смог увидеть, как река ворвалась в окно и подхватила со стола её сердечко. Граф лишь почувствовал, что его ноги немного промокли. «Ну вот, - с огорчением подумал он, - опять камин делать большим и страшным». Граф не любил камина, особенно по вечерам. Только из-за острой необходимости он иногда обращался за его помощью. И вот, так и не сбрасывая с себя вешалку с сюртуком, граф вступил в мягкую от золы и ещё тёплую от огня утробу камина. Тот довольно заурчал, но потом быстро стал таким, каким был прежде - яростным, неистовым, поглощающим. «Эххх…», - вздохнул граф, глядя из-за сюртука на поток воды, повернувшийся в сторону камина, и принялся считать сначала…
Комок шерсти остановился. Ему казалось, что он устал. Был уже день и с обочины на него смотрел рогатый череп. Комок смотрел на череп. Помедлив немного, он забрался в его пустую уютную глазницу и быстро уснул. Зарождающаяся жизнь и одетый зонтик остались снаружи…
Похоже, что она смеялась, хотя глаза её блестели от слёз, а губы дрожали. Но может это просто ветер. К тому же она очень долго не спала. Выбросив ключи за забор, она немного послушала собачий лай, а затем отправилась чуть вверх, откуда было лучше видно все окрестности, которых, однако, всё равно видно не стало. Но она знала, что они тут. И поэтому быстро-быстро сказала несколько раз: «Я не хочу вот так». Но стало только тише, собака давно замолчала, и лишь откуда-то сзади раздался щелчок дверного замка…
Досчитав до тридцати девяти, граф стал терять концентрацию и начал отвлекаться. Он вспомнил про семена и тем самым окончательно забросил счёт. Засунув руку в карман, он принялся доставать оттуда по щепотке и неуклюже выбрасывать перед собой. Граф делал это зажмурившись. Ещё бы, видеть то, что происходило при этом, было бы слишком! Скоро семян осталось совсем мало. Граф последний раз запустил руку в карман, достал остатки и, не открывая глаз, сунул семена себе в рот, быстро пожевал и выплюнул. «Какая мерзость», - подумал граф. Однако всё это возымело ожидаемый эффект и, когда все звуки стихли, а посторонние запахи перестали неприятно щекотать нос, граф, приоткрыв один глаз, сделал шаг вперёд и затем спокойно пошёл по старой городской улице к площади, куда стекались все городские ручьи после прошедшего недавно ливня…
Комок захотел чего-то и выбрался из своего убежища. Вокруг вечерело. Зарождающаяся жизнь и зонтик были на месте. Комок вздохнул. «Может быть, оставить их здесь?», - вдруг подумал он. Но эта мысль быстро оставила его. Он имел жалость. И у него, вероятно, была любовь. А впереди была дорога. И комок, попрощавшись с рогатым черепом, направился дальше. Зарождающаяся жизнь и зонтик покорно последовали за ним…
Она глубоко вздохнула, попыталась улыбнуться и дотронулась рукой до коры дерева. «И зачем они начинают петь, когда вокруг есть лишь земля и небо? - она пыталась понять, почему всё именно так, - когда же эти вещи прекратят свою бессмысленную игру, они не понимают, куда они идут, и что они будут там делать…». Червяк прервал её мысли. Он упал сверху и спустя мгновение пополз дальше. Она двинулась в том же направлении, пока не пришла к большому муравейнику. Тысячи маленьких рыжих муравьёв высыпали ей на встречу и, увидев червяка, тот час набросились на него. Когда они как по команде отхлынули обратно в свой муравьиный дом, на том месте, где она последний раз видела своего друга червяка, уже абсолютно ничего не было. Она улыбнулась ввысь и упала на муравейник…
«- Я люблю тебя…
- Я тоже…
- Прости меня…
- Прощаю…»
Под мерный стук каблуков своих сапог граф отчего-то вспомнил этот диалог, такой краткий, но такой пронзительный. «Мерзость какая!..» - с негодованием подумал граф. Встряхнул головой, заморозил кровь. Он уже подходил к центральной площади, посередине которой в небеса устремлялась бесконечная струя воды главного фонтана. Столь же бесконечная, сколь и безначальная. Граф звонко пересёк площадь, немного поднял глаза, прищурился и хмыкнул. Нагнувшись, он быстро выковырял из решёток водостока застрявшее между ними сердечко. «Славные ребята!..» - граф выбрал благосклонность. Сердечко в кармане. И тёмный подъезд соседнего дома вскоре жадно поглотил графа…
«Луна… Почему её свет такой печальный?.. Ведь это же свет. Свет не может быть печальным. Но у луны печальный свет. Как бы я хотел обнять её, прошептать ей, что я рядом, я с ней и не нужно так грустить… Земля… Мы вместе смотрим на её голубое око. У Земли голубые глаза… Вернее глаз. А почему один?.. И почему он смотрит на нас с такой грустью?.. Он грустит по нам?.. Почему я должен выбирать?.. Почему мы не можем вместе?.. Ведь мы же… ». Когда комок шерсти увидел яркий солнечный свет, он не сразу понял, где он и что с ним. Что-то шумело, что-то не давало быть спокойным. Зонтик и зарождающаяся жизнь были напуганы. Чтобы всех успокоить и успокоиться самому комок попытался заплакать. Зонтик тут же насторожился. Вскоре все вместе они были на другой стороне холма, и можно было начинать становиться взрослее…
«Так, руки! Главное не выпускать из виду руки!» - шептала она. «Если всё это пройдёт незаметно, то как я тогда засмеюсь! О, как я буду хохотать! Я буду плясать в диком и безумном танце, и мой смех ударит стальным молотом по бездумному хрусталю ваших глупых мыслей! И как вы тогда испугаетесь! О, как вы задрожите! Ведь это одно из немногих чувств, которые вам доступны! Жалкие, вы все такие жалкие! А я великая, я королева, я повелитель и владыка. Вы ничтожны перед моим раздирающим плоть хохотом! Вы ничтожны перед моим обликом! Ведь он прекрасен! Он настолько прекрасен, что вы не в состоянии разглядеть его красоты! И вы слепнете, из ваших глаз струится едкая кислота! Она капает на ваш язык, и вы немеете и задыхаетесь! Мой облик кажется вам безобразным! Но безобразны тут только вы!..». Она хотела этого! Она так хотела этого, что была поразительно спокойна. Немигающий взгляд, холодные скупые губы. Лишь лёгкий румянец и тяжелые мысли…
Граф плюхнулся в большое промятое кресло перед массивным дубовым столом. Достав из кармана сердечко, он недовольно поморщился и положил его перед собой на стол. Граф не хотел связываться с этим и вместе с тем всегда этого очень хотел, когда не был с ним связан. Парадоксально, зачастую граф хотел и не хотел одновременно. Он был очень раздосадован этим своим свойством. И хотя и мог что-то с ним сделать, он и этого не хотел. Вот так и сейчас. Граф сидел и тихо ненавидел лежащее перед ним сердечко, одновременно испытывая к нему сильную привязанность. Он чувствовал, что-то должно произойти. Это произойдёт, и он, наконец, поймёт, зачем это маленькое никчёмное сердечко лежит перед ним на таком огромном дубовом столе…
«Глупый ты, никудышный…», - комок думал, что так про него думает зонтик. А тот просто был. Он ничего не делал. Дождь давно перестал, и цель его существования была не ясна. «Наполни меня смыслом! Я хочу быть предметом мысли и разума! Я хочу вызывать потребность!» - комок думал, что так думает зонтик. А тот по-прежнему просто был. Он был бесконечно прост в своём существовании. «Но то, что бесконечно - не существует. Бесконечность равна нулю. То, что существует в неограниченном количестве - незамечаемо. В этом нет нужды, нет потребности. Этого нет. Так, нет времени, нет пространства, нет меня и тебя тоже нет…», - думал комок, всё больше и больше съёживаясь. Он просто хотел стать взрослым, сжимаясь в точку…
«Это же в шесть раз сильнее, чем я!» - по её телу пробежала суетливая дрожь. Она шла вдоль бесконечно длинной береговой линии. Слева было серо и шумело, справа было не важно, позади - не важно, впереди - в общем-то, тоже. Хотя не совсем, она всё же хотела испытывать нечто похожее на надежду. Это не давало ей окончательно расстаться с тем, что она ещё хотела найти. И поэтому она шла вперёд. Хотелось спать, хотелось сделать недовольное и уставшее лицо и пожаловаться. Хотелось стать в семь, в восемь, да что там - в одиннадцать раз слабее! Она коротко и пронзительно взвизгнула: «Нет!». Гудел пылесос, серого становилось всё больше и больше. Она ускорила шаг…
Хохотали отовсюду. Уже давились хохотом и кашляли. Некоторые прямо стонали, обессилев от безумства. Без контроля, без идеи. Чистые рефлексы увлекали всё дальше и дальше, пока напряжение не стало таким, что в миг оборвалось и превратилось в тотальное и всеобщее расслабление. Расслабился и граф. Он воображал, что курит большую массивную трубку красного дерева, выпуская сизые колечки терпкого шерстяного дыма, сладко причмокивая и щуря глаз. Ему хотелось ощущать мягкость и податливость кресла под собой, покорность вечера, кротко заглядывавшего в услужливое окно на верной стене его преданного кабинета. Все звуки города, плавно погружающегося в июльскую ночь, наперегонки стремились к его ушам, чтобы первыми обрадовать слух графа. Волны матового фиолетового света соревновались в ласке его взора. Всё здесь принадлежало графу. Он обладал безграничной властью в этом своём пространстве ясного и чистого осознанного желания чувствовать именно так и никак иначе. И за это ему были вручены высшие регалии. Он был одарен и превознесён на трон. Править и вершить - вот что было теперь его предначертанием. Справедливо царить. Для того, чтобы всё оставалось как есть и ничуть не более. Граф блаженно вздохнул. Кожа кресла умиротворённо заскрипела…
Тихо и практически неслышно с горных вершин сползал не определившийся со своей грядущей ролью ночной сумрак, поглощая приносящий умиротворение поздний вечер. Стрекот кузнечиков, шелест листьев и прочие ночные шорохи и похрустывания стали волноваться и спрашивали друг у друга, чего им ожидать от сегодняшней ночи, какое у неё настроение, не поссорилась ли она с кем, не оставил ли её возлюбленный. Комок шерсти знал, что всё в порядке. Ночь передала ему, что у неё довольно хорошее расположение духа, хотя она и может, так, шутки ради, понарошку, примерно часа через три после полуночи и припугнуть какую-нибудь надменную зазнобу, злого волка или стекло в витрине магазина, что через дорогу от городской ратуши. Но это так, не серьёзно, скорее, для острастки на будущее. Комок улыбнулся и про себя подумал, какая же ночь всё-таки мудрая, хотя и иногда бывает такой непостоянной и ветреной, за что, он знал это, она и сама на себя злится. Комок лежал под деревом и слушал звуки, окружавшие его и доносившие до него весь монументальный, торжественный гул усеянного звёздами небосвода, гул космоса, похожий на эхо вселенского гонга, заблудившееся в переплетениях галактик и времён. Комок немного робел от величия возвышающегося над ним непредставляемого существа, обнявшего всех и вся в каждых своих ежемоментных бесчисленных проявлениях. У комка закружилась голова. Он крепко зажмурился, глубоко вдохнул воздух, пахнущей сырой, уставшей за день землёй и, успокоившись, стал ждать рассвета, в забытье так похожем на сон…
«Какая же я глупая! Какая же никудышная! Зачем? Почему я так сделала? Почему задёрнула все шторы, подперла дверь стулом, заткнула уши, задержала дыхание!? Я же хотела всё совсем наоборот! Вздохнуть полной грудью, улыбнуться своей самой искренней и счастливой улыбкой, приготовить руки для самых крепких в мире объятий, а жизнь для самого сильного во вселенной чувства… Собраться со всеми своими силами… И, отпустив все тянущие вниз глупые страхи и бесполезные мысли и воспоминания о не имеющих никакого значения вещах, может быть вскрикнув от восторга, а может быть лишь беззвучно дрожа всем телом от бесконечной эйфории и ощущения настоящей великой жизни… и раствориться, стать одним целым, без страхов, мнений и упрёков… Только одно, единое целое. Из двух сотворить одно, в тысячи и миллионы раз превосходящее тех двоих. Акт, обратный Творению не есть Разрушение. Тогда, Очень Давно из Единого было создано одно, из одного два, затем - всё больше и больше… миллиарды. И чем дальше, тем эти миллиарды больше теряют во всём: мудрости, чувствах, делах. Чем дальше, тем хуже. Больше одних, больше одиноких одних, таких несчастных, таких глупых… Ну вскрикните же, вы, думающие, что вы это вы! Опомнитесь! Оглянитесь вверх! Вы - это не вы. Это то, что вам даже и представить трудно. Так больше нельзя! Нужно с этим заканчивать. Вновь. Должно быть только Единое. И больше никакого теряющего остатки смысла множества. Но как? Как всё развернуть, соединить, когда даже я не смогла перестать считать себя всем для всех в тот момент, когда могла сделать первый шаг на самом великом из путей!? И теперь. Всё сердце, всё моё никчёмное, никуда не годное сердце пронизано сотнями ядовитых иголок отчаяния, боли, страха… Всё тело, всё существо. И вы, полагающие себя всем для всех и всего, полагаете себя и вправе хвататься за эти иглы и с каменными лицами выкручивать их наизнанку моей души…». Её пальцы побелели, песок в руках был готов превратиться в стекло. Капля дождя за это время успела пролететь сотни метров, пронзиться последним лучом неправдоподобно кровавого солнца, утопающего в фиолетовой воде, и с ненавистью удариться об её бледную щёку…
Граф резко развернулся на каблуках. В голове ещё звучали шорохи тишины, постепенно сливаясь с вечерней мглой и чавканьем ужинающих берегом волн. Позади было пусто, только следы на песке уходили вдаль. Два следа. Бесконечность берега соединяла их вместе, в одну тоненькую нить, в опасной близости от которой волны откусывали прибрежный песок. «Наверное, здесь уже осень», - подумал граф и поднял воротник. Порывисто дул ветер. Две капли дождя коснулись его губ. Он облизнулся, ощутив солёный привкус. Нет, не дождь. Видимо, волны решили попробовать что-то новенькое. Хотя… Закрыв глаза, граф глубоко вдохнул древний морской воздух. Нотка стекла и печаль глаз оказались его неуловимыми спутниками, кольнув уголок дыхания. Ухватившись за ниточку следов, граф пошёл вперёд. Где-то вдали вдруг мелькнул маленький яркий шарик. «Маяк», - пронеслось в голове у графа, - «Надо же…». Точка света в сыром вечернем воздухе расплывалась в его глазах, превращаясь на ходу в смычок невидимой скрипки, штрихами карандашных набросков играющий на струне неба, далеко впереди поцеловавшего землю. Спрятав обе руки в карманы сюртука, граф чуть было не обжёгся, коснувшись в левом из них чего-то маленького, но горячего. «Надо же!», - изумился он. Время раскалило лежащее в кармане сердечко до предела. Граф ускорил шаг.
Что-то дотронулось до полузабытых снов комка шерсти. «Мишка, упавший с дерева лист, дым от костра, бумажный самолётик, голос…», - беспорядочно закружились в его сознании варианты произошедшего. «Нет! Жизнь, неужели!?», - в ужасе комок очнулся из своего ничего, впустив сырое лесное утро, но тут же ему стало легче. Это был всего лишь зонтик, зазевавшийся в своём ничего и нечаянно задевший краешком крючковатой ручки не причитающееся ему не его. Комок почувствовал, что хотел, было, позлиться, только одновременно с чувством, что это уже давно прошло. И впрямь, солнце распрощалось с уставшими каплями росы на траве и уже начинало ласкать трепещущие от его прикосновений ещё неопытные молодые листочки недавно подросших деревцев. Капля нежности случайно досталась и комку, отчего он на долю секунды представил, что ему вспомнилось нечто такое, что сделало бы чуточку яснее смутное представление о том, зачем ему сейчас надлежало встать, очнуть зонтик, и вместе с зарождающейся жизнью, невозможная воля которой его так поначалу испугала, снова двинуться в путь, вероятно, в глубь леса, туда, где он обречён стать реже и, наконец, закончиться. Вспомниться чему-то такому не было суждено. И комок с зонтом и зарождающейся жизнью просто направились дальше, туда, куда в черноте прошедшей секунды шепнул ему направиться не весть откуда взявшийся посыльный ночи, не оставивший после себя ничего, кроме слабого взмаха ветра.