«Нью-Йорк, Нью-Йорк, Америка, Россия далеко…»
(летний стриптиз в трех частях) Часть вторая
Июльский Нью-Йорк раздет. Майки и шорты. Здесь не стесняются гигантских ляжек и талий двухметрового обхвата. Плотная людская масса движется и жует. «Макдональдсы», «Саладос»-бары, все японо-арабо-итало-китайские забегаловки в любое время дня полны жующих. Жуют прямо на улицах у передвижных ларьков, где в черном вонючем жиру шкварчат толстые колбаски и продаются хот-доги, отличающиеся от наших только тем, что сосиска не втыкается в булочку, а лежит между двух ее половинок. На вкус - хот-дог как хот-дог, такой же горячий, собака.
Идеальный американец (из кино) - строен, весел, стильно одет и не перетруждает себя работой... Может быть, именно эти американцы проносились мимо меня в дорогих машинах, обедали в прохладных и уютных ресторанах, улетали куда-нибудь повеселиться на своих маленьких самолетах, распустив непременным шлейфом яркий плакат, оповещающий зевак о том, что летит не кто-нибудь, а Дональд Трамп. Впрочем, информация на плакате бывает и менее конкретной, например: «Не волнуйся, Энн, я согласен...».
Нью-Йорк, по которому бродила я, - это Нью-Йорк пешеходов. А между пешеходами и теми, кто при колесах, как говорят на Брайтоне и в Одессе, существуют две большие разницы. Рассматривать жизнь из окна машины, на мой взгляд, все равно, что утолять голод чтением кулинарных рецептов.
Пешеходы - люди подробностей. Только бродя по улицам, могла я унюхать, как, призывно выдыхая все ароматы Франции, заманивают клиентов на углах распутные парфюмерные лавки. Или увидеть сквозь начинающийся дождь, как выскакивают отовсюду и нещадно мокнут, предлагая свой товар, продавцы зонтиков. Или заметить, насколько невесомы небоскребы. Среди них не чувствуешь себя маленьким и ничтожным, как это описывали литераторы советских времен. Наверное, у литераторов были свои причины для подобных ощущений.
А небоскребы - другие…Непохожие друг на друга, они создают какую-то новую, неведомую мне прежде гармонию. В их зеркальных пространствах безмятежно плавают облака. Они изысканно утилитарны. Внутри любого из этих гигантов вполне может оказаться прохладный холл с маленьким водопадом, струящимся вдоль стены, и столики кафе.
Центральный из пяти островов Нью-Йорка - Манхэттен - на карте выглядит, как канва для вышивки. Улицы и проспекты образуют ее геометрически четкое плетение. Только Бродвей пересекает остров произвольно, словно, кто-то бросил на эту канву в забывчивости крученую, яркую нить. Пронумерованная сетка улиц - логика города. Бродвей - его эмоции. Нью-Йорк между логикой и эмоциями не выбирает. Он всегда ищет компромисс.
В Даунтауне, в том месте на берегу, куда причаливали когда-то первоэмигранты, стоит памятник основателю города. Известно, что это - английский мореплаватель Генри Хадсон (Гудзон, то бишь). Памятник сооружали ему. Но когда на постаменте уже отчеканили имя, возроптала итальянская община, напомнив городским властям, что за сто лет до появления у этих берегов благопристойного Хадсона судьба занесла сюда Джованни Верезано, пирата, возможно, мерзавца, но главное - итальянца; а значит, первенство все-таки принадлежит не Хадсону, а ему. И вот вам парадоксальное решение властей: на постамент с именем англичанина ставят бюст преступного Джованни, а рядышком статую Истины - мол, история рассудит. Это памятник искусству компромисса.
Жаль, что неизвестным остался для меня финал бурной жизни
итальянского «основателя» Нью-Йорка: по одним рассказам, он был за свои многочисленные преступления повешен, а по другим - его съели туземцы. Неприкаянная душа пирата витает над Бродвеем. Днем и ночью полыхает рекламой эта улица мюзиклов и порнушек, роскошных отелей и крохотных магазинчиков, маня витринами и располагая прохожих к непринужденной трате денег.
Я не думаю, что все простаки приезжают в Нью-Йорк именно из России. Находятся, наверное, и другие аборигены далеких доверчивых стран, но дурят, скажу я вам, нашего брата на Бродвее не хуже, чем на московском блошином рынке или на одесском Привозе. Дурят рекламодатели, дурят продавцы многочисленных магазинчиков, где ни в коем случае, я на собственном опыте убедилась, нельзя отдавать деньги, пока не взял в руки и не рассмотрел как следует то, что ты хочешь купить. Назад здесь деньги не отдают. Продавец просто на уши встанет, чтобы всучить тебе взамен негодного что-нибудь еще дороже.
Во время экскурсии по Манхэттену, пока гид расписывал красоты архитектуры, а мы на них глазели, у одной из дам разрезали сумку. Ее муж сетовал: «Ну, какая чудачка, носит с собой по городу драгоценностей - на 10 тысяч долларов!».
Это был калифорнийский миллионер, эмигрант из Союза. Двадцать лет назад он заложил основы процветающего бизнеса, попросив жену засолить несколько банок помидоров, огурчиков и бочку капусты - так, как она умела это делать еще на родине. К счастью, талант не отберешь, как отбирались у эмигрантов деньги и вещи. Огурчики хрустели, помидоры манили упругостью и цветом, капуста пела, обливаясь соком, - все это им удалось очень удачно продать ближайшему ресторанчику. Получили следующий заказ. Сейчас семья владеет фабрикой по засолке овощей, снабжая благословенный город Лос-Анджелес тем, под что всегда приятно пропустить стопарик.
«Нью-Йорк - город зевак. - писал когда-то О. Генри, - эти фанатики любопытства, словно мухи, целым роем слетаются на место всякого необычайного происшествия и, затаив дыхание, проталкиваются как можно ближе».
Манхэттен, китайский квартал «Чайна-таун». Афроамериканец, едучи в
автомобиле, толкнул машину своего черного собрата. Тот вышел, без лишних слов шибанул виновника дорожного происшествия кастетом по голове, потом сел за руль и мгновенно исчез из вида. Пострадавший бедолага заметался на дороге, кровь из раны хлещет...
Зевак собралось невероятное количество. Полиция не столько разбиралась в случившемся, сколько воевала с напирающей отовсюду толпой. Какие-то дела, торговля - все было забыто. По-настоящему работали в этот момент, очевидно, только карманники и быстроногие мальчишки, ворующие пищу с лотков.
Между нами, пешеходами, говоря - нигде я не видела прежде столько падких на зрелище ротозеев. В Вашингтонском сквере каждый «шизик» может выступать на любую тему и сколько угодно. Всегда найдутся «братья по разуму», готовые слушать. Не знаю, отпустится ли мне грех праздного любопытства, но и я глазела там на все, что ни попадя. Мне очень понравился высоченный, со всклокоченной гривой старик в красных трусах, певший в сквере дивным баритоном оперные арии. Разомлевшие на солнцепеке нигеры лениво улыбались ему, я же не смогла удержаться от аплодисментов. Старик удивленно взглянул: «Итальянка?». «Нет, - говорю, - я из России». Он встрепенулся как-то весь, подмигнул мне и на ломаннейшем русском грянул «Очи черные»... Через минуту из слушателей осталась только я.
Что касается зрелищ более благородных, то они дороги. Самый дешевый билет на бродвейский мюзикл стоит не меньше 40-50 долларов. В «Метрополитен-опера» чуть дешевле, я купила входной на третий ярус: очень хотелось посмотреть английский Ройал-балет, они привезли «Спящую красавицу». Как всегда, опоздала. Бегу вверх по шикарной, обитой вишневым бархатом лестнице, а девочка-служащая уже закрывает дверь. «Я вас очень прошу, пожалуйста», - пытаюсь, запыхавшись, вспомнить что-нибудь жалостливое по-английски, чтоб впустила. Стоит, как столб.
- Вот черт, - ругнулась на родном, не выдержав, - как обидно!
- А что я могу поделать? - говорит она мне на чистейшем русском, - впущу, так меня же и уволят!
Тут из зала вышел другой охранник порядка. Пока дверь открывалась, удалось с такой скоростью просочиться в щель, что никто из них и глазом не успел моргнуть. Вот так. Знай наших! А что я могла поделать?
Кстати, про «знай наших». «Наших», действительно, отличишь в любой толпе, по одежде. В магазинах - по активному интересу к вещам: все потрогают, прикинут, вернутся и снова потрогают... В метро - по любопытству, с каким они оглядывают каждого сидящего и стоящего. Наш взгляд всегда что-нибудь выражает. Какую-нибудь эмоцию.
Взгляд американца функционален. Для чего нужны глаза? Чтобы ими смотреть. Ноги - чтобы ими ходить. А мы разговариваем глазами, жалуемся, критикуем... Дело не в национальности, а в социуме. Американский тип поведения а обществе более рационален. Этому учат. Что бы ни случилось, на вопрос «Как дела?» всегдашнее «Файн». И если помираешь, тоже «Файн», иначе тебя запишут в неудачники и будут сторониться, как чумы. Мне всегда казался образцовым этот тип поведения «удачника», эта привычка улыбаться несмотря ни на что. Легкая дистанция со всеми, даже близкими: непривычно, взяв кого-то за пуговку, оплакивать злодейку-судьбу или, напившись, выяснять «А ты меня уважаешь?».
И только там, узнав, сколько они, бедные, платят психоаналитикам... я поняла, что все в этом мире справедливо, то есть - ничего не дается даром.
«Наши» и одежда - тема особая. Пожилая американка Руфь, случайная собеседница в метро, не рассчитывая больше меня увидеть, забавно посплетничала про манеры эмигранток с Брайтон-Бич: «Представь: зима, все бегут на работу. Они тоже - в царской шубе до пят. Как а театр. Или лето, жара. Они - в синтетике, да еще вот на таких каблуках!» И добавила по-русски: «Крестьянки...».
Я понимаю, там не принято носить то, что стесняет движения, главное достоинство - удобство. Это рационально. Но как же шубу, как же шубу-то не показать?! А для этого - театр. Концерт. У нас вот бывает: душа вдруг заноет, чего-то запросит, бросаешь дела - и ну слушать музыку... Всласть. А там это принято делать регулярно. Регулярно питаться. Регулярно получать удовольствия. После очередного светского выхода они спрашивают друг друга: «Вы получили удовольствие?» - «А вы получили удовольствие?». И в голосе некоторое беспокойство, словно уплатили за билет сто долларов, а удовольствия им выдано на девяносто пять.
Когда ньюйоркцам надоедает их шумный и душный город, они едут в Атлантик-Сити... Вода, песок, бесконечная набережная, рестораны и казино.
Атлантик-Сити - удивительное место, где стариков больше, чем молодых. Может быть, это только по будням… Старики наслаждаются жизнью, проигрывая и выигрывая, наедаясь и гуляя. Особенно умиляют пожилые негритянки, накладывающие на щеки густой слой румян. Очевидно, посмотрев перед выходом в зеркало, они решают, что как-то побледнели.
Людей вдоль набережной возят рикши. Меня мучил атавизм неловкости: мы сидим, а нас кто-то вручную и, можно сказать, вножную везет. Но здоровые парни делают это непринужденно и за деньги. Если где-то они бы получали 6-7 долларов в час, здесь столько же и больше можно заработать за десять минут.
Атлантик-Сити - это недоступные нашему разуму развлечения. Вы приходите в казино. Весь зал, огромный, как армейский плац, уставлен игровыми автоматами. Они стоят рядами, в затылок друг другу, и ждут, когда вы опустите в щель свою денежку. Все примитивно просто. Бросаешь три монеты по 25 центов, дергаешь за рычаг, в окошке автомата начинают крутиться три барабана. Если рисунки на них потом выстроятся в одну линию - вы выиграли. Есть что-то безысходно-тоскливое в этом многочасовом общении с автоматом и в том, как с молчаливым усердным азартом все они там бросают свои монетки - и дергают, дергают, дергают...
У американцев свои причуды, а у русских - свои. В Нью-Йорке, на Уолл-стрит, рассматривая мощную статую быка, символизирующего силу и упорство этой знаменитой улицы, я увидела напоминание о родной сторонке. Бык очень гладкий и чистенький. Только на боку у него чем-то острым выцарапано «Таня», а на лбу - «Вероника».
Окончание следует
Светлана Тернер
Новосибирск.1994г.
Июльский Нью-Йорк раздет. Майки и шорты. Здесь не стесняются гигантских ляжек и талий двухметрового обхвата. Плотная людская масса движется и жует. «Макдональдсы», «Саладос»-бары, все японо-арабо-итало-китайские забегаловки в любое время дня полны жующих. Жуют прямо на улицах у передвижных ларьков, где в черном вонючем жиру шкварчат толстые колбаски и продаются хот-доги, отличающиеся от наших только тем, что сосиска не втыкается в булочку, а лежит между двух ее половинок. На вкус - хот-дог как хот-дог, такой же горячий, собака.
Идеальный американец (из кино) - строен, весел, стильно одет и не перетруждает себя работой... Может быть, именно эти американцы проносились мимо меня в дорогих машинах, обедали в прохладных и уютных ресторанах, улетали куда-нибудь повеселиться на своих маленьких самолетах, распустив непременным шлейфом яркий плакат, оповещающий зевак о том, что летит не кто-нибудь, а Дональд Трамп. Впрочем, информация на плакате бывает и менее конкретной, например: «Не волнуйся, Энн, я согласен...».
Нью-Йорк, по которому бродила я, - это Нью-Йорк пешеходов. А между пешеходами и теми, кто при колесах, как говорят на Брайтоне и в Одессе, существуют две большие разницы. Рассматривать жизнь из окна машины, на мой взгляд, все равно, что утолять голод чтением кулинарных рецептов.
Пешеходы - люди подробностей. Только бродя по улицам, могла я унюхать, как, призывно выдыхая все ароматы Франции, заманивают клиентов на углах распутные парфюмерные лавки. Или увидеть сквозь начинающийся дождь, как выскакивают отовсюду и нещадно мокнут, предлагая свой товар, продавцы зонтиков. Или заметить, насколько невесомы небоскребы. Среди них не чувствуешь себя маленьким и ничтожным, как это описывали литераторы советских времен. Наверное, у литераторов были свои причины для подобных ощущений.
А небоскребы - другие…Непохожие друг на друга, они создают какую-то новую, неведомую мне прежде гармонию. В их зеркальных пространствах безмятежно плавают облака. Они изысканно утилитарны. Внутри любого из этих гигантов вполне может оказаться прохладный холл с маленьким водопадом, струящимся вдоль стены, и столики кафе.
Центральный из пяти островов Нью-Йорка - Манхэттен - на карте выглядит, как канва для вышивки. Улицы и проспекты образуют ее геометрически четкое плетение. Только Бродвей пересекает остров произвольно, словно, кто-то бросил на эту канву в забывчивости крученую, яркую нить. Пронумерованная сетка улиц - логика города. Бродвей - его эмоции. Нью-Йорк между логикой и эмоциями не выбирает. Он всегда ищет компромисс.
В Даунтауне, в том месте на берегу, куда причаливали когда-то первоэмигранты, стоит памятник основателю города. Известно, что это - английский мореплаватель Генри Хадсон (Гудзон, то бишь). Памятник сооружали ему. Но когда на постаменте уже отчеканили имя, возроптала итальянская община, напомнив городским властям, что за сто лет до появления у этих берегов благопристойного Хадсона судьба занесла сюда Джованни Верезано, пирата, возможно, мерзавца, но главное - итальянца; а значит, первенство все-таки принадлежит не Хадсону, а ему. И вот вам парадоксальное решение властей: на постамент с именем англичанина ставят бюст преступного Джованни, а рядышком статую Истины - мол, история рассудит. Это памятник искусству компромисса.
Жаль, что неизвестным остался для меня финал бурной жизни
итальянского «основателя» Нью-Йорка: по одним рассказам, он был за свои многочисленные преступления повешен, а по другим - его съели туземцы. Неприкаянная душа пирата витает над Бродвеем. Днем и ночью полыхает рекламой эта улица мюзиклов и порнушек, роскошных отелей и крохотных магазинчиков, маня витринами и располагая прохожих к непринужденной трате денег.
Я не думаю, что все простаки приезжают в Нью-Йорк именно из России. Находятся, наверное, и другие аборигены далеких доверчивых стран, но дурят, скажу я вам, нашего брата на Бродвее не хуже, чем на московском блошином рынке или на одесском Привозе. Дурят рекламодатели, дурят продавцы многочисленных магазинчиков, где ни в коем случае, я на собственном опыте убедилась, нельзя отдавать деньги, пока не взял в руки и не рассмотрел как следует то, что ты хочешь купить. Назад здесь деньги не отдают. Продавец просто на уши встанет, чтобы всучить тебе взамен негодного что-нибудь еще дороже.
Во время экскурсии по Манхэттену, пока гид расписывал красоты архитектуры, а мы на них глазели, у одной из дам разрезали сумку. Ее муж сетовал: «Ну, какая чудачка, носит с собой по городу драгоценностей - на 10 тысяч долларов!».
Это был калифорнийский миллионер, эмигрант из Союза. Двадцать лет назад он заложил основы процветающего бизнеса, попросив жену засолить несколько банок помидоров, огурчиков и бочку капусты - так, как она умела это делать еще на родине. К счастью, талант не отберешь, как отбирались у эмигрантов деньги и вещи. Огурчики хрустели, помидоры манили упругостью и цветом, капуста пела, обливаясь соком, - все это им удалось очень удачно продать ближайшему ресторанчику. Получили следующий заказ. Сейчас семья владеет фабрикой по засолке овощей, снабжая благословенный город Лос-Анджелес тем, под что всегда приятно пропустить стопарик.
«Нью-Йорк - город зевак. - писал когда-то О. Генри, - эти фанатики любопытства, словно мухи, целым роем слетаются на место всякого необычайного происшествия и, затаив дыхание, проталкиваются как можно ближе».
Манхэттен, китайский квартал «Чайна-таун». Афроамериканец, едучи в
автомобиле, толкнул машину своего черного собрата. Тот вышел, без лишних слов шибанул виновника дорожного происшествия кастетом по голове, потом сел за руль и мгновенно исчез из вида. Пострадавший бедолага заметался на дороге, кровь из раны хлещет...
Зевак собралось невероятное количество. Полиция не столько разбиралась в случившемся, сколько воевала с напирающей отовсюду толпой. Какие-то дела, торговля - все было забыто. По-настоящему работали в этот момент, очевидно, только карманники и быстроногие мальчишки, ворующие пищу с лотков.
Между нами, пешеходами, говоря - нигде я не видела прежде столько падких на зрелище ротозеев. В Вашингтонском сквере каждый «шизик» может выступать на любую тему и сколько угодно. Всегда найдутся «братья по разуму», готовые слушать. Не знаю, отпустится ли мне грех праздного любопытства, но и я глазела там на все, что ни попадя. Мне очень понравился высоченный, со всклокоченной гривой старик в красных трусах, певший в сквере дивным баритоном оперные арии. Разомлевшие на солнцепеке нигеры лениво улыбались ему, я же не смогла удержаться от аплодисментов. Старик удивленно взглянул: «Итальянка?». «Нет, - говорю, - я из России». Он встрепенулся как-то весь, подмигнул мне и на ломаннейшем русском грянул «Очи черные»... Через минуту из слушателей осталась только я.
Что касается зрелищ более благородных, то они дороги. Самый дешевый билет на бродвейский мюзикл стоит не меньше 40-50 долларов. В «Метрополитен-опера» чуть дешевле, я купила входной на третий ярус: очень хотелось посмотреть английский Ройал-балет, они привезли «Спящую красавицу». Как всегда, опоздала. Бегу вверх по шикарной, обитой вишневым бархатом лестнице, а девочка-служащая уже закрывает дверь. «Я вас очень прошу, пожалуйста», - пытаюсь, запыхавшись, вспомнить что-нибудь жалостливое по-английски, чтоб впустила. Стоит, как столб.
- Вот черт, - ругнулась на родном, не выдержав, - как обидно!
- А что я могу поделать? - говорит она мне на чистейшем русском, - впущу, так меня же и уволят!
Тут из зала вышел другой охранник порядка. Пока дверь открывалась, удалось с такой скоростью просочиться в щель, что никто из них и глазом не успел моргнуть. Вот так. Знай наших! А что я могла поделать?
Кстати, про «знай наших». «Наших», действительно, отличишь в любой толпе, по одежде. В магазинах - по активному интересу к вещам: все потрогают, прикинут, вернутся и снова потрогают... В метро - по любопытству, с каким они оглядывают каждого сидящего и стоящего. Наш взгляд всегда что-нибудь выражает. Какую-нибудь эмоцию.
Взгляд американца функционален. Для чего нужны глаза? Чтобы ими смотреть. Ноги - чтобы ими ходить. А мы разговариваем глазами, жалуемся, критикуем... Дело не в национальности, а в социуме. Американский тип поведения а обществе более рационален. Этому учат. Что бы ни случилось, на вопрос «Как дела?» всегдашнее «Файн». И если помираешь, тоже «Файн», иначе тебя запишут в неудачники и будут сторониться, как чумы. Мне всегда казался образцовым этот тип поведения «удачника», эта привычка улыбаться несмотря ни на что. Легкая дистанция со всеми, даже близкими: непривычно, взяв кого-то за пуговку, оплакивать злодейку-судьбу или, напившись, выяснять «А ты меня уважаешь?».
И только там, узнав, сколько они, бедные, платят психоаналитикам... я поняла, что все в этом мире справедливо, то есть - ничего не дается даром.
«Наши» и одежда - тема особая. Пожилая американка Руфь, случайная собеседница в метро, не рассчитывая больше меня увидеть, забавно посплетничала про манеры эмигранток с Брайтон-Бич: «Представь: зима, все бегут на работу. Они тоже - в царской шубе до пят. Как а театр. Или лето, жара. Они - в синтетике, да еще вот на таких каблуках!» И добавила по-русски: «Крестьянки...».
Я понимаю, там не принято носить то, что стесняет движения, главное достоинство - удобство. Это рационально. Но как же шубу, как же шубу-то не показать?! А для этого - театр. Концерт. У нас вот бывает: душа вдруг заноет, чего-то запросит, бросаешь дела - и ну слушать музыку... Всласть. А там это принято делать регулярно. Регулярно питаться. Регулярно получать удовольствия. После очередного светского выхода они спрашивают друг друга: «Вы получили удовольствие?» - «А вы получили удовольствие?». И в голосе некоторое беспокойство, словно уплатили за билет сто долларов, а удовольствия им выдано на девяносто пять.
Когда ньюйоркцам надоедает их шумный и душный город, они едут в Атлантик-Сити... Вода, песок, бесконечная набережная, рестораны и казино.
Атлантик-Сити - удивительное место, где стариков больше, чем молодых. Может быть, это только по будням… Старики наслаждаются жизнью, проигрывая и выигрывая, наедаясь и гуляя. Особенно умиляют пожилые негритянки, накладывающие на щеки густой слой румян. Очевидно, посмотрев перед выходом в зеркало, они решают, что как-то побледнели.
Людей вдоль набережной возят рикши. Меня мучил атавизм неловкости: мы сидим, а нас кто-то вручную и, можно сказать, вножную везет. Но здоровые парни делают это непринужденно и за деньги. Если где-то они бы получали 6-7 долларов в час, здесь столько же и больше можно заработать за десять минут.
Атлантик-Сити - это недоступные нашему разуму развлечения. Вы приходите в казино. Весь зал, огромный, как армейский плац, уставлен игровыми автоматами. Они стоят рядами, в затылок друг другу, и ждут, когда вы опустите в щель свою денежку. Все примитивно просто. Бросаешь три монеты по 25 центов, дергаешь за рычаг, в окошке автомата начинают крутиться три барабана. Если рисунки на них потом выстроятся в одну линию - вы выиграли. Есть что-то безысходно-тоскливое в этом многочасовом общении с автоматом и в том, как с молчаливым усердным азартом все они там бросают свои монетки - и дергают, дергают, дергают...
У американцев свои причуды, а у русских - свои. В Нью-Йорке, на Уолл-стрит, рассматривая мощную статую быка, символизирующего силу и упорство этой знаменитой улицы, я увидела напоминание о родной сторонке. Бык очень гладкий и чистенький. Только на боку у него чем-то острым выцарапано «Таня», а на лбу - «Вероника».
Окончание следует
Светлана Тернер
Новосибирск.1994г.