Театр "Эрмитаж" "ЛИР король" (премьера)
Итак... Начало сезона. Старик Вильям, на которого вновь замахнулись теперь уже в театре "Эрмитаж". Труппа, усиленная М.И. Филипповым, храбро бросилась на одну из самых "трагедийных" трагедий в мировой драматургии. На "Короля Лира", перекрещенного Левитиным в "ЛИРА короля".
(Тем самым, как мне кажется, переводя трагедию прежде всего КОРОЛЯ, в трагедию "просто-человека", а потом уже короля-банкира-землекопа-шута. Какая разница кого.)
Если честно, я эту пьесу не очень люблю. Не так, конечно, как не любил Лев Николаевич Толстой, о котором нам неоднократно напомнят, по-своему, и все больше от того, что ора и надрыва в каждом воплощении обычно бывает по самое не балуй. А я ор и надрыв (особенность у меня такая, ничего не поделаешь) переношу плохо. И монолог "Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!", обычно жду с легкой обреченностью.
Но это так... тема к спектаклю мало относящаяся.
Как же увидел, услышал, проинтерпретировал Левитин пьесу?
А вы знаете, очень по-своему. И получилось на удивление внятное и отчетливое высказывание. Без необходимости мучительно искать ответы на вопросы, а что этим "хотел-не хотел, но так получилось" сказать создатель. (Единственно, на чем я стопорнулась - зачем было превращать Эдгара и Эдмунда в самураев. Ну, Эдгар еще пожалуй мог претендовать, по меткому замечанию kira_net, на роль Авеля. Боевой шест легко превращается в посох. А вот Эдмунд... Только если делать упор на азиатском жестоком коварстве. Или, дабы не обижать ни в чем не повинных японцев, решив подчеркнуть абсолютную инородность коварного и беспринципного бастарда, творящего зло (а зло ли оно в случае двух сестер или же лишь кажется таковым Лиру - геронтологические изыски сознания самые мучительные для окружающих) не потому, что "задрали выверты папеньки - вчерашнего самодержца", а по вдохновению, по острому осознанию своей социальной "инаковости", ущербности. Кстати, а чем так насолил Левитину Акира Куросава, что его именем Эдмунд с упоением "матерится"? Прям не оставляет бедного режиссера в покое. Икается ему на том свете. Ох, икается!) Ну да, Бог с ними, самураями, тем более, что играют Фроленков и Назаренко интересно.
Итак...
Декорации лаконичны. Обрамление - светло-зеленые вертикали, не то стены замков, не то кроны деревьев. Слева - зеленые-же ступени. Справа - синяя боксерская груша. Посередине - желто-оранжевая высокая трибуна, внутри которой (выяснится позже) рубка звукорежиссера. Красный круг пола. Все это затянуто тканью и "идет волнами", эдакое крупное гофре. Иллюзия песка в пустыне, песчаные волны барханов.
Мир (под натиском той самой бури, когда у ветра просто обязаны лопнуть щеки) идет волнами, змеится и рассыпается песочком.
И огромное объемистое желтое кресло, в котором весь спектакль (почти безвылазно) будет жить-существовать Лир. Вчерашний король на желтом песчаном троне. Песок-утекает между пальцами-иллюзии-все в прошлом-тлен. Хороший смысловой ряд, правда?
Спектакль начинается еще до третьего звонка. Потому что мы, входящие в зал, можем стать свидетелями уютной семейной сценки. В кресле Лир (Филиппов) - отец нежно общается с младшенькой дочуркой, расположившейся у его ног на низенькой скамеечке. Эти ласковые отеческие улыбки и какие-то тихие ободряющие слова, большая отцовская ладонь, накрывающая детскую ручонку. Тихий ангел пролетел. Тихое семейное счастье. На все времена.
И сразу задаются условия игры - отец-человек, а лишь потом король.
Корделия (Ляпина) - даже не девушка, девочка. (Восхитилась сценой "Корделия, призванная бороться за наследство". Ну, не монтируется текст Корделии с обликом очень юной актрисы. И - чудо! Корделия "говорит" отцу о своей любви без слов! Прикосновеньем ладошки, взглядом, исполненным глубочайшего искреннего чувства. Отец требует. Отец обижается. Отец возмущается. А ответом - взгляд и попытка "тактильного контакта". Противовесом чудовищной фальши. (Интересно и поведение, и тембральные превращения голосов, лгущих сестер.) И это так цепляет! В этом такая правда, такая глубина и чистота! Браво!)
Корделия - лучшая светлая часть души Лира, его сладкие воспоминания, его ангел хранитель, не оставляющий его ни на минуту, переживающий вместе с отцом все невзгоды.
Корделия - "хор", "дробящий" действие на смысловые отрезки и "дающий ему оценку". (И вот тут ИМХО перебор. Потому что троекратно повторяемое некое словцо, определяющее отношение режиссера к происходящему в данный момент, да еще и с переводом на английский, да еще и с выходом правый край авансцены-центр-левый край авансцены, да еще и с чем-то в руках, на чем написано то же самое слово... Ощущение... неизбывное. Сказать, что тормозит действие и сильно раздражает - ничего не сказать. "Кис-кис заело", ёшкин кот! Так же и как тексты на английском, зачитываемые барышней. Все это мило и прелестно, но пока основная претензия к спектаклю - он периодически провисает и тормозит, темп-темп-темп, так и хочется возопить: ДОЛГООО! Нельзя заставлять зрителя томиться! Зритель же не сталь. Зачем активно и умело подогревать его интерес, а потом "остужать" до частичной или полной потери этого самого интереса. Обидно же! И вчера, кстати, на 90% был "подготовленный" зал.)
Сразу о финале.
Диаметрально противоположное "послевкусие", "сухой остаток" после спектакля, если сравнивать с любимым мной Лиром Сатирикона.
Там - запредельный ужас и слезы в три ручья, которых не сдержать. Даже сейчас - мурашки по коже от воспоминания о фигурке Лира, мечущегося между тремя мертвыми дочками, кукольно-бескостно заваливающимися на открытое фортепиано. Одну поднял-счастье-бляммм-другая осела-метнулся-поднял-бляммм-другая...третья...первая...третья...бляммм...бляммм...бляммм...И темп все нарастает, нарастает, нарастает... Переворот сознания!
Здесь - "Смерти нет". Спектакль закольцовывается, приходит к началу. Лир, отпустивший спасительное безумие, с тихой и нежной улыбкой беседует с юной дочуркой, сидящей у его колен на маленьком стульчике.
Урок получен. Опыт - сын ошибок трудных - приобретен. И все еще возможно. И все живы. И... Счастье, стой!
Почему я говорю "Отпустивший спасительное безумие"?
А вот тут нужно говорить о сцене бури.
Лир удивительно тих. Он не форсирует голос, не бесчинствует, не безумствует. Мало того, он порой крайне осмысленно улыбается, словно бы сам за собой наблюдает со стороны. Два Лира одновременно сосуществуют в едином теле. Безумие? Прекрасно! Я получаю воздаяние за свои ошибки и грехи! Безумие? Да мне же повезло! Я прячусь в безумии.
Лир не громыхает, не рвет в клочья страсти-мордасти, но при этом он - человек, потерявший рассудок от горя, обиды и разочарования. И ему сострадаешь, и его жаль, и за него больно, вопреки пониманию - сам посеял, сам пожинает.
Кстати, он и в сцене "уход из замка Глостера в бурю", крайне тих. Не рык-крик-скандал, а попытка разобраться. Лир удивлен, Лир глубоко уязвлен, но еще на что-то надеется.
И когда Лир уходит - тихонько так уходит, медленной походочкой, остается ТАКОЕ сильное эмоциональное потрясение, что хочется выдохнуть: опустите занавес, погасите свет, дайте ощутить послевкусие...
А вместо этого, ну, да,ну, да, остальных актеров же как-то надо вывести со сцены, мы понимаем, происходит мелкое бла-бла-бла, какие-то никому не нужные скоренькие пробросы репличками о буре с рассасыванием оставшихся персонажей. И зачем? Как после мощного финального аккорда стыдливо блямкнуть разок-другой в пятой октаве... В тебе еще звучит аккорд, тебя передергивает от ненужности происходящего...
(Пока ухожу, надеюсь вернуться. Из отдельного позитива - прониклась труппой.)
(Тем самым, как мне кажется, переводя трагедию прежде всего КОРОЛЯ, в трагедию "просто-человека", а потом уже короля-банкира-землекопа-шута. Какая разница кого.)
Если честно, я эту пьесу не очень люблю. Не так, конечно, как не любил Лев Николаевич Толстой, о котором нам неоднократно напомнят, по-своему, и все больше от того, что ора и надрыва в каждом воплощении обычно бывает по самое не балуй. А я ор и надрыв (особенность у меня такая, ничего не поделаешь) переношу плохо. И монолог "Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!", обычно жду с легкой обреченностью.
Но это так... тема к спектаклю мало относящаяся.
Как же увидел, услышал, проинтерпретировал Левитин пьесу?
А вы знаете, очень по-своему. И получилось на удивление внятное и отчетливое высказывание. Без необходимости мучительно искать ответы на вопросы, а что этим "хотел-не хотел, но так получилось" сказать создатель. (Единственно, на чем я стопорнулась - зачем было превращать Эдгара и Эдмунда в самураев. Ну, Эдгар еще пожалуй мог претендовать, по меткому замечанию kira_net, на роль Авеля. Боевой шест легко превращается в посох. А вот Эдмунд... Только если делать упор на азиатском жестоком коварстве. Или, дабы не обижать ни в чем не повинных японцев, решив подчеркнуть абсолютную инородность коварного и беспринципного бастарда, творящего зло (а зло ли оно в случае двух сестер или же лишь кажется таковым Лиру - геронтологические изыски сознания самые мучительные для окружающих) не потому, что "задрали выверты папеньки - вчерашнего самодержца", а по вдохновению, по острому осознанию своей социальной "инаковости", ущербности. Кстати, а чем так насолил Левитину Акира Куросава, что его именем Эдмунд с упоением "матерится"? Прям не оставляет бедного режиссера в покое. Икается ему на том свете. Ох, икается!) Ну да, Бог с ними, самураями, тем более, что играют Фроленков и Назаренко интересно.
Итак...
Декорации лаконичны. Обрамление - светло-зеленые вертикали, не то стены замков, не то кроны деревьев. Слева - зеленые-же ступени. Справа - синяя боксерская груша. Посередине - желто-оранжевая высокая трибуна, внутри которой (выяснится позже) рубка звукорежиссера. Красный круг пола. Все это затянуто тканью и "идет волнами", эдакое крупное гофре. Иллюзия песка в пустыне, песчаные волны барханов.
Мир (под натиском той самой бури, когда у ветра просто обязаны лопнуть щеки) идет волнами, змеится и рассыпается песочком.
И огромное объемистое желтое кресло, в котором весь спектакль (почти безвылазно) будет жить-существовать Лир. Вчерашний король на желтом песчаном троне. Песок-утекает между пальцами-иллюзии-все в прошлом-тлен. Хороший смысловой ряд, правда?
Спектакль начинается еще до третьего звонка. Потому что мы, входящие в зал, можем стать свидетелями уютной семейной сценки. В кресле Лир (Филиппов) - отец нежно общается с младшенькой дочуркой, расположившейся у его ног на низенькой скамеечке. Эти ласковые отеческие улыбки и какие-то тихие ободряющие слова, большая отцовская ладонь, накрывающая детскую ручонку. Тихий ангел пролетел. Тихое семейное счастье. На все времена.
И сразу задаются условия игры - отец-человек, а лишь потом король.
Корделия (Ляпина) - даже не девушка, девочка. (Восхитилась сценой "Корделия, призванная бороться за наследство". Ну, не монтируется текст Корделии с обликом очень юной актрисы. И - чудо! Корделия "говорит" отцу о своей любви без слов! Прикосновеньем ладошки, взглядом, исполненным глубочайшего искреннего чувства. Отец требует. Отец обижается. Отец возмущается. А ответом - взгляд и попытка "тактильного контакта". Противовесом чудовищной фальши. (Интересно и поведение, и тембральные превращения голосов, лгущих сестер.) И это так цепляет! В этом такая правда, такая глубина и чистота! Браво!)
Корделия - лучшая светлая часть души Лира, его сладкие воспоминания, его ангел хранитель, не оставляющий его ни на минуту, переживающий вместе с отцом все невзгоды.
Корделия - "хор", "дробящий" действие на смысловые отрезки и "дающий ему оценку". (И вот тут ИМХО перебор. Потому что троекратно повторяемое некое словцо, определяющее отношение режиссера к происходящему в данный момент, да еще и с переводом на английский, да еще и с выходом правый край авансцены-центр-левый край авансцены, да еще и с чем-то в руках, на чем написано то же самое слово... Ощущение... неизбывное. Сказать, что тормозит действие и сильно раздражает - ничего не сказать. "Кис-кис заело", ёшкин кот! Так же и как тексты на английском, зачитываемые барышней. Все это мило и прелестно, но пока основная претензия к спектаклю - он периодически провисает и тормозит, темп-темп-темп, так и хочется возопить: ДОЛГООО! Нельзя заставлять зрителя томиться! Зритель же не сталь. Зачем активно и умело подогревать его интерес, а потом "остужать" до частичной или полной потери этого самого интереса. Обидно же! И вчера, кстати, на 90% был "подготовленный" зал.)
Сразу о финале.
Диаметрально противоположное "послевкусие", "сухой остаток" после спектакля, если сравнивать с любимым мной Лиром Сатирикона.
Там - запредельный ужас и слезы в три ручья, которых не сдержать. Даже сейчас - мурашки по коже от воспоминания о фигурке Лира, мечущегося между тремя мертвыми дочками, кукольно-бескостно заваливающимися на открытое фортепиано. Одну поднял-счастье-бляммм-другая осела-метнулся-поднял-бляммм-другая...третья...первая...третья...бляммм...бляммм...бляммм...И темп все нарастает, нарастает, нарастает... Переворот сознания!
Здесь - "Смерти нет". Спектакль закольцовывается, приходит к началу. Лир, отпустивший спасительное безумие, с тихой и нежной улыбкой беседует с юной дочуркой, сидящей у его колен на маленьком стульчике.
Урок получен. Опыт - сын ошибок трудных - приобретен. И все еще возможно. И все живы. И... Счастье, стой!
Почему я говорю "Отпустивший спасительное безумие"?
А вот тут нужно говорить о сцене бури.
Лир удивительно тих. Он не форсирует голос, не бесчинствует, не безумствует. Мало того, он порой крайне осмысленно улыбается, словно бы сам за собой наблюдает со стороны. Два Лира одновременно сосуществуют в едином теле. Безумие? Прекрасно! Я получаю воздаяние за свои ошибки и грехи! Безумие? Да мне же повезло! Я прячусь в безумии.
Лир не громыхает, не рвет в клочья страсти-мордасти, но при этом он - человек, потерявший рассудок от горя, обиды и разочарования. И ему сострадаешь, и его жаль, и за него больно, вопреки пониманию - сам посеял, сам пожинает.
Кстати, он и в сцене "уход из замка Глостера в бурю", крайне тих. Не рык-крик-скандал, а попытка разобраться. Лир удивлен, Лир глубоко уязвлен, но еще на что-то надеется.
И когда Лир уходит - тихонько так уходит, медленной походочкой, остается ТАКОЕ сильное эмоциональное потрясение, что хочется выдохнуть: опустите занавес, погасите свет, дайте ощутить послевкусие...
А вместо этого, ну, да,ну, да, остальных актеров же как-то надо вывести со сцены, мы понимаем, происходит мелкое бла-бла-бла, какие-то никому не нужные скоренькие пробросы репличками о буре с рассасыванием оставшихся персонажей. И зачем? Как после мощного финального аккорда стыдливо блямкнуть разок-другой в пятой октаве... В тебе еще звучит аккорд, тебя передергивает от ненужности происходящего...
(Пока ухожу, надеюсь вернуться. Из отдельного позитива - прониклась труппой.)