Наследники Кастамира. Люди короля-изгнанника
Море в тот день было удивительно спокойным, и только алеющая кромка вечерней зари отделяла гладь морских вод от неба, чистого и ясного. Не было видно ни города, ни рыбачьих лодок. Только Вечерняя звезда мерцала в вышине, и хрустальный маяк сиял своим странным, холодно-белым светом. И думалось, что одинокая лодочка, не столько плывущая куда-то, сколько не дававшая течению унести себя - одна во всём мире. Не навсегда, конечно. Только на время, за которое влюблённые насладятся друг другом, а отчаявшиеся обретут дорогу к покою.
Плечистый, но худощавый юноша грёб. Рядом с ним, напряженно вглядываясь в пустоту, сидела невысокая девушка. Видно было, что оба долго молчали, но сейчас им не нужно ни жизни, ни разговоров, только покой и море, хоть самое бурное - лишь бы не похожее на людей. Юноша напряженно работал руками, иногда кусая губы, хотя легко мог бы тратить гораздо меньше ненужных сил, а девушка только смотрела в даль, оцепенев. И трудно было увидеть, что её руки медленно расслаблялись, а плечи - опускались.
Плеснула волна, и девушка передёрнулась от холода, словно сбросив невидимые, непонятные оковы.
- Хватит! - вдруг сказала, почти крикнула она, и её голос разбил тишину, - Хватит сидеть тут. Хат, поворачивай.
- Ну что ты, сестрёнка. Не надо так, - мягко произнёс названный Хатом. - Время у нас ещё есть. Да, отец погиб, да, нас покинули многие, да почти все. Но флот же весь за нас. А ты тут...
- Флот, говоришь. Если Эльдакар не перевешает весь твой "флот", то уж точно никого во флоте не оставит.
- Ладно, Ненвен, ты права. Но ведь можно попроборать попросить помощи у...
- Ну и у кого ты предлагаешь просить помощи? Кто поможет казнившим принца? Да никто.
- Нет, всё таки я сейчас не могу.
- Не можешь! Да все мы не можем, уже десять лет не можем.
- Постой, ты ведь сейчас не о сборе сил.
- Да, не о сборе! Знаешь, мы десять лет жили, хотя знали, что сражались со своими. Зная, что кому-то приходилось брать штурмом родной город. Зная, что убивали без жалости и без нужды. Мы жили и смеялись, а нас проклинали так часто, что мы него не слышали. Мы ведь всё знали, всё! А жили, хорошо так жили. И вот теперь нас не защитят ни стелы дворцов, ни лесть слуг. Теперь мы один на один с нашим знанием. И я так не могу, не могу!
Ненвен резко встала и сорвала шеи жемчужное ожерелье. С какой-то леденяще-спокойной улыбкой она бросила жемчуг в море, смотря прямо на Вечернюю звезду, и каждая жемчужина вспыхнула, будто маленькая Вечерняя звезда, и вместе они сияли... как cама звезда? Как Сильмарил? Ведь это же одно и тоже, и в этом свете будто исчезает лицо девушки, затуманенное страхами и тревогами. "Наверное такое лицо было у Маглора тогда", - мелькнуло в голове у брата.
Прошло уже немало времени, а в глазах у Ненвен ещё оставался отблеск света, ослепительного, но не ослепляющого, и она стояла и не могла пошевелиться. Но это уже не было то напряжённое оцепенение, которая она разбила криком, это было что-то иное - загадочное и возвышенное...
...Она чувствовала себя странно, будто прямо за ней появилась пустота. Нет, не пропасть, в которую легко свалится, а просто пустота. И леденящий, неосознанный страх перед ней смешивался с то ли безнадёжной, то ли какой-то наивной верой в то, что всё кончено, и можно мечтать, и идти вперёд, и неважно куда, главное - всё то страшное, что нёс отец, уже не несёшь. И умер он только сейчас, а не когда погиб, а братья стояли и сжимали до крови кулаки, и это бы ло страшнее и важнее и слёз, и крика. И теперь он - прошлое, а прошлое надо помнить, а настоящее - не надо, ведь оно здесь, не даёт ни вздохнуть, ни приподняться. Но теперь ведь легче, теперь - вперёд! и спасибо тебе, Вечерняя звезда, за эту пустоту, и эту веру, и эту лёгкость, и надежду, и...
- Ну, что теперь? Бродить по пляжу и петь печальные песни? - спросил юноша.
- Да ведь я же сказала, едем в Умбар, - ответила его сестра и робко, по детски улыбнулась.
Ненвен и Хаталион, её младший брат, были младшими детьми Кастамира Узурпатора.
Они бы решили, что это - забавная случайная встреча, если бы не были нужны друг другу именно сейчас. И если бы не встречались бы так уже много раз, не договариваясь не думая друг о друге. На этот раз он нашёл её на пляже, не далеко от южной окраины города, там, куда восемь лет назад буря принесла огромный камень. На нём она и сидела: темнобровая девушка, почти девочка, в серо-сиреневом платье. Увидев его, оживилась, привстала. Но как только он подошёл, сразу сникла: хватало одного взгляда, чтобы понять: случилось непоправимое. Что именно - гибель отца? осознание себя уже не наследником? Тогда кем - королём? изгнанником? Потерявшим всё или получившим власть, к которой не готов. Что бы это ни было, она знала: она сделает всё, чтобы ему помочь. Могла она пока не очень много: передать слова дяди о союзе и просто быть рядом как умеет. Он заметил её, ускорил шаг. Вперёд.
- Ну, здравствуй, Рут,- лицо и голос спокойны. Но она знает, что он сейчас слишком расслаблен. Или слишком напряжён - наследники не имеют права чувстововать то же, что и простые люди.
- Здравствуй, Эленлим. Рада снова видеть тебя.
- Чему тут радоваться?
- Хотя бы тому, что ты доплыл. И жив.
- Доплыл, - Эленлим коротко усмехнулся, - Когда они напали на нас, большая часть Гондора была нашими подданными. Многоие перешли на сторону Эльдакара, многие погибли, кто-то помог нам отплыть и остался. И я не знаю, как мы вернёмся на престол.
- Мой дядя Игмулзир ждёт тебя с братом и сестрой чтобы поговорить об этом.
Измульзир. Его предки правили Умбаром - богатым и вольным городом-портом до того, как он был покорён гондорцами. Эленлим знал, что Игмульзир и его жена Батнуэфаль остаются в Умбаре и правят не только мораданами, которых в городе осталось немного, но и южанами, окружившими своим городом центральный Умбар, словно оставшихся неизменным с тех времён, когда из страха попасть в рабство харадрим боялись проехать мимо Проклятого города. Знал он также, что отец Берутиэль - полное имя его подруги - погиб в море, мать же ушла из города, оставив дочь на восптание своей сестре Батнуэфаль.
- Мы подождём брата с сестрой: они отправились вдвоём в море и скоро приедут. А пока - давай посидим вместе. Расскажи мне что-нибудь, о чём хочешь.
Говорить, говорить и слушать. Я теперь боюсь одного - тишины. Тогда я был наивен: решил сбежать в Умбар, чтобы сохранить людовь к отцу. Или потерять быз боли - разницы, в общем, не было. Тревожило меня другое - после казни я стал терять веру в дело отца, да и не один я, и отец это понял. Только он не стал уходить из моей жизни, смерть здесь ему только помогла - теперь каждая секунда тишины для меня как год, потянный мной и отцом. Я мог бы много: быть с ним где тяжелей всего, спорить не словом и даже не взглядом или хотя бы возненавидить его настолько, что не тосковал бы сейчас - всё равно я был бы ближе к нему, и не было бы этой тишины...
А ты говори, Берут, говори, а я забудусь в твоих спокойных и тёплых словах, как южанин забывается в вине.
- У Йоломи было совершеннолетие, но все были тогда с тобой, отступали к Пеларгиру. Мы праздновали его вдвоём, а вечером поплыли к мысу и услышали чью-то песню вдали. Поплыли на звук, но никого не увидели, а голос был совсем рядом. Мы, я помню, долго сидели и слушали, только песни были странные. Одна мне запомнилась: как тянули жребий, кому казнить Орнендила, и один юноша вытянул. Он... исполнил свой долг, а потом леди Ненвен сказала, что он трус, не помню почему. Йоломи тогда захотела уйти, а я думала о леди Ненвен и молила... Ладно, не важно кого, но ты добрался.
Как не похож этот вечер на день нашего знакомства. Тогда совершеннолетие праздновала я, и ты был приглашён, но я не думала, что с тобой будет так спокойно. В тот день солнце светило сквозь шёлковые занавески, и я испугалась нашей дружбы, как запретной любви. Потом ты шёл от пристани, и мы встретились снова, а потом договорились о встрече. Мы с тобой болтали и о свете, и о тьме, и я думала - мы можем говорить друг с другом, о чём хотим. А в этот вечер я поняла, что мы молчали о главном - о гражданской войне. А теперь я о ней заговорила почти случайно, и теперь ты постоянно думаешь об отце и, знаешь, твой отец, а не Мелькор или Манве сейчас разделяет Гондор, да и не только его. И нужно это понять, и к этому привыкнуть, и жить с этим, и это знание спасёт нас. Сейчас надо хвататься за всё и получить союзников, и кажется дядя хочет тебе предложить что-то большее, чем поддержка мораданов Умбара, и ты должен это принять, поэтому, знаешь...
- Знаешь, ведь Света и Тьмы давно нет! - Берутиэль выпрямилась, говоря это, и с вызовом посмотрела на Элемлима.
- Что ты имеешь в виду?
- Вся эта вечная борьба Света и Тьмы давно закончена. Валар покоятся на западе, а Мелькор и Саурон бессильны. И больше тысячи лет люди продолжают проливать кровь за тех, кому это не нужно. Понимаешь?
- А орки? Разве...
- Не о них сейчас. Люди не смогут договориться просто так, без внешнего толчка. Не знаю, о чём хочет сказать тебе мой дядя, но не бойся искать союзников среди тёмных. И тогда все увидят, что есть цели важнее и насущенее битвы Света и Тьмы.
Если бы Берутиэль сказала что-то вроде "люди увидят, что можно объединится", Эленлим бы лишь посмеялся. Но она была, в общем, права. Люди, конечно, увидят не сразу, но мир и свободная торговля с Гондором может показаться некоторым харадрим важнее древней вражды. Они не мыслят тысячелетиями, как нуменорцы. Эленлиму стало легче: есть шанс собрать союз, есть надежда на возвращение. Впервые за много дней он не думал о погибшем отце.
Плечистый, но худощавый юноша грёб. Рядом с ним, напряженно вглядываясь в пустоту, сидела невысокая девушка. Видно было, что оба долго молчали, но сейчас им не нужно ни жизни, ни разговоров, только покой и море, хоть самое бурное - лишь бы не похожее на людей. Юноша напряженно работал руками, иногда кусая губы, хотя легко мог бы тратить гораздо меньше ненужных сил, а девушка только смотрела в даль, оцепенев. И трудно было увидеть, что её руки медленно расслаблялись, а плечи - опускались.
Плеснула волна, и девушка передёрнулась от холода, словно сбросив невидимые, непонятные оковы.
- Хватит! - вдруг сказала, почти крикнула она, и её голос разбил тишину, - Хватит сидеть тут. Хат, поворачивай.
- Ну что ты, сестрёнка. Не надо так, - мягко произнёс названный Хатом. - Время у нас ещё есть. Да, отец погиб, да, нас покинули многие, да почти все. Но флот же весь за нас. А ты тут...
- Флот, говоришь. Если Эльдакар не перевешает весь твой "флот", то уж точно никого во флоте не оставит.
- Ладно, Ненвен, ты права. Но ведь можно попроборать попросить помощи у...
- Ну и у кого ты предлагаешь просить помощи? Кто поможет казнившим принца? Да никто.
- Нет, всё таки я сейчас не могу.
- Не можешь! Да все мы не можем, уже десять лет не можем.
- Постой, ты ведь сейчас не о сборе сил.
- Да, не о сборе! Знаешь, мы десять лет жили, хотя знали, что сражались со своими. Зная, что кому-то приходилось брать штурмом родной город. Зная, что убивали без жалости и без нужды. Мы жили и смеялись, а нас проклинали так часто, что мы него не слышали. Мы ведь всё знали, всё! А жили, хорошо так жили. И вот теперь нас не защитят ни стелы дворцов, ни лесть слуг. Теперь мы один на один с нашим знанием. И я так не могу, не могу!
Ненвен резко встала и сорвала шеи жемчужное ожерелье. С какой-то леденяще-спокойной улыбкой она бросила жемчуг в море, смотря прямо на Вечернюю звезду, и каждая жемчужина вспыхнула, будто маленькая Вечерняя звезда, и вместе они сияли... как cама звезда? Как Сильмарил? Ведь это же одно и тоже, и в этом свете будто исчезает лицо девушки, затуманенное страхами и тревогами. "Наверное такое лицо было у Маглора тогда", - мелькнуло в голове у брата.
Прошло уже немало времени, а в глазах у Ненвен ещё оставался отблеск света, ослепительного, но не ослепляющого, и она стояла и не могла пошевелиться. Но это уже не было то напряжённое оцепенение, которая она разбила криком, это было что-то иное - загадочное и возвышенное...
...Она чувствовала себя странно, будто прямо за ней появилась пустота. Нет, не пропасть, в которую легко свалится, а просто пустота. И леденящий, неосознанный страх перед ней смешивался с то ли безнадёжной, то ли какой-то наивной верой в то, что всё кончено, и можно мечтать, и идти вперёд, и неважно куда, главное - всё то страшное, что нёс отец, уже не несёшь. И умер он только сейчас, а не когда погиб, а братья стояли и сжимали до крови кулаки, и это бы ло страшнее и важнее и слёз, и крика. И теперь он - прошлое, а прошлое надо помнить, а настоящее - не надо, ведь оно здесь, не даёт ни вздохнуть, ни приподняться. Но теперь ведь легче, теперь - вперёд! и спасибо тебе, Вечерняя звезда, за эту пустоту, и эту веру, и эту лёгкость, и надежду, и...
- Ну, что теперь? Бродить по пляжу и петь печальные песни? - спросил юноша.
- Да ведь я же сказала, едем в Умбар, - ответила его сестра и робко, по детски улыбнулась.
Ненвен и Хаталион, её младший брат, были младшими детьми Кастамира Узурпатора.
Они бы решили, что это - забавная случайная встреча, если бы не были нужны друг другу именно сейчас. И если бы не встречались бы так уже много раз, не договариваясь не думая друг о друге. На этот раз он нашёл её на пляже, не далеко от южной окраины города, там, куда восемь лет назад буря принесла огромный камень. На нём она и сидела: темнобровая девушка, почти девочка, в серо-сиреневом платье. Увидев его, оживилась, привстала. Но как только он подошёл, сразу сникла: хватало одного взгляда, чтобы понять: случилось непоправимое. Что именно - гибель отца? осознание себя уже не наследником? Тогда кем - королём? изгнанником? Потерявшим всё или получившим власть, к которой не готов. Что бы это ни было, она знала: она сделает всё, чтобы ему помочь. Могла она пока не очень много: передать слова дяди о союзе и просто быть рядом как умеет. Он заметил её, ускорил шаг. Вперёд.
- Ну, здравствуй, Рут,- лицо и голос спокойны. Но она знает, что он сейчас слишком расслаблен. Или слишком напряжён - наследники не имеют права чувстововать то же, что и простые люди.
- Здравствуй, Эленлим. Рада снова видеть тебя.
- Чему тут радоваться?
- Хотя бы тому, что ты доплыл. И жив.
- Доплыл, - Эленлим коротко усмехнулся, - Когда они напали на нас, большая часть Гондора была нашими подданными. Многоие перешли на сторону Эльдакара, многие погибли, кто-то помог нам отплыть и остался. И я не знаю, как мы вернёмся на престол.
- Мой дядя Игмулзир ждёт тебя с братом и сестрой чтобы поговорить об этом.
Измульзир. Его предки правили Умбаром - богатым и вольным городом-портом до того, как он был покорён гондорцами. Эленлим знал, что Игмульзир и его жена Батнуэфаль остаются в Умбаре и правят не только мораданами, которых в городе осталось немного, но и южанами, окружившими своим городом центральный Умбар, словно оставшихся неизменным с тех времён, когда из страха попасть в рабство харадрим боялись проехать мимо Проклятого города. Знал он также, что отец Берутиэль - полное имя его подруги - погиб в море, мать же ушла из города, оставив дочь на восптание своей сестре Батнуэфаль.
- Мы подождём брата с сестрой: они отправились вдвоём в море и скоро приедут. А пока - давай посидим вместе. Расскажи мне что-нибудь, о чём хочешь.
Говорить, говорить и слушать. Я теперь боюсь одного - тишины. Тогда я был наивен: решил сбежать в Умбар, чтобы сохранить людовь к отцу. Или потерять быз боли - разницы, в общем, не было. Тревожило меня другое - после казни я стал терять веру в дело отца, да и не один я, и отец это понял. Только он не стал уходить из моей жизни, смерть здесь ему только помогла - теперь каждая секунда тишины для меня как год, потянный мной и отцом. Я мог бы много: быть с ним где тяжелей всего, спорить не словом и даже не взглядом или хотя бы возненавидить его настолько, что не тосковал бы сейчас - всё равно я был бы ближе к нему, и не было бы этой тишины...
А ты говори, Берут, говори, а я забудусь в твоих спокойных и тёплых словах, как южанин забывается в вине.
- У Йоломи было совершеннолетие, но все были тогда с тобой, отступали к Пеларгиру. Мы праздновали его вдвоём, а вечером поплыли к мысу и услышали чью-то песню вдали. Поплыли на звук, но никого не увидели, а голос был совсем рядом. Мы, я помню, долго сидели и слушали, только песни были странные. Одна мне запомнилась: как тянули жребий, кому казнить Орнендила, и один юноша вытянул. Он... исполнил свой долг, а потом леди Ненвен сказала, что он трус, не помню почему. Йоломи тогда захотела уйти, а я думала о леди Ненвен и молила... Ладно, не важно кого, но ты добрался.
Как не похож этот вечер на день нашего знакомства. Тогда совершеннолетие праздновала я, и ты был приглашён, но я не думала, что с тобой будет так спокойно. В тот день солнце светило сквозь шёлковые занавески, и я испугалась нашей дружбы, как запретной любви. Потом ты шёл от пристани, и мы встретились снова, а потом договорились о встрече. Мы с тобой болтали и о свете, и о тьме, и я думала - мы можем говорить друг с другом, о чём хотим. А в этот вечер я поняла, что мы молчали о главном - о гражданской войне. А теперь я о ней заговорила почти случайно, и теперь ты постоянно думаешь об отце и, знаешь, твой отец, а не Мелькор или Манве сейчас разделяет Гондор, да и не только его. И нужно это понять, и к этому привыкнуть, и жить с этим, и это знание спасёт нас. Сейчас надо хвататься за всё и получить союзников, и кажется дядя хочет тебе предложить что-то большее, чем поддержка мораданов Умбара, и ты должен это принять, поэтому, знаешь...
- Знаешь, ведь Света и Тьмы давно нет! - Берутиэль выпрямилась, говоря это, и с вызовом посмотрела на Элемлима.
- Что ты имеешь в виду?
- Вся эта вечная борьба Света и Тьмы давно закончена. Валар покоятся на западе, а Мелькор и Саурон бессильны. И больше тысячи лет люди продолжают проливать кровь за тех, кому это не нужно. Понимаешь?
- А орки? Разве...
- Не о них сейчас. Люди не смогут договориться просто так, без внешнего толчка. Не знаю, о чём хочет сказать тебе мой дядя, но не бойся искать союзников среди тёмных. И тогда все увидят, что есть цели важнее и насущенее битвы Света и Тьмы.
Если бы Берутиэль сказала что-то вроде "люди увидят, что можно объединится", Эленлим бы лишь посмеялся. Но она была, в общем, права. Люди, конечно, увидят не сразу, но мир и свободная торговля с Гондором может показаться некоторым харадрим важнее древней вражды. Они не мыслят тысячелетиями, как нуменорцы. Эленлиму стало легче: есть шанс собрать союз, есть надежда на возвращение. Впервые за много дней он не думал о погибшем отце.