Даниил ГРАНИН: Страна перебежками идет к правде
Оригинал взят у novayagazeta в Даниил ГРАНИН: Страна перебежками идет к правде
Знаменитый писатель - о любви, жестокости и милосердии
…Лил дождь. Старая комаровская дача ежилась между сосен на заросшем участке. Гранин встречал на крыльце. В стране почти не осталось людей, которых хочется спрашивать и чьим ответам можно доверять. Мы с Даниилом Александровичем вроде договорились обсуждать феномен жестокости в российском обществе и сознании. Но разговор вышел о жизни.
- Вам дан без малого век. Как думаете - для чего?
- Для счастья. Ну дается человеку счастье, ни для чего, как и любовь! Когда вернулся с войны, я поверил, что отмечен судьбой. Почти все ребята-ополченцы из нашей дивизии погибли в первый год. Существование измерялось неделями, только несколько человек уцелело в окопной нашей жизни. Когда пересел в танк, стало еще хуже.
Чего мне так везло? Чем я, собственно, отличался от своих ребят? Ничем. Но даже мне, человеку, отравленному насквозь школьным атеизмом, ясно: что-то это значило… Так что мне было делать, вернувшись, - просто пить, гулять? Это я совершал добросовестно, как мог. Не считаясь с тем, что уже была жена, потом появилась дочка… Надо было отметить возвращение, и мы отмечали! Лучшее время жизни - после войны. Ощущение чуда, личного и общего.
Но чего-то не хватало. Не расплатился.
Вдруг понял простую вещь: никто из моих ребят, которые погибли, ничего не знал про победу. Отстоим мы Ленинград или немцы войдут. Сумеем ли - кто его знает?! Они погибали без чувства победы, с горечью, иногда в безнадежности… Эта забота стала моей.
Работал много. Восстанавливал город. Стал писать. Печататься. Ну мы сделали с Адамовичем «Блокадную книгу», но все-таки это было еще не то…
- Почему так долго ждали, чтоб написать «Моего лейтенанта»?
- Когда я собрался, выяснилось, что вся площадка уже занята памятниками! Отличными книгами моих товарищей. Я опоздал. О войне написали и Быков, и Бакланов, и Бондарев. Миша Дудин, Сережа Орлов, Витя Курочкин, Герман Гоппе - все это были ребята, воевавшие и написавшие. А я был воевавший и не написавший. А почему? Что я - не могу? Что я - стыжусь своей войны? Или она просто слишком мрачная, тяжелая и грязная? Почему?! Эти вопросы я отгонял от себя несколько десятилетий. Читал с удовольствием Вику Некрасова, мы дружили с ним. И вдруг понял, что откладывать нельзя.
- Неужели за это время память не остыла?
- Да, боялся. Не знал, осталось во мне что-то свое или нет. Боялся, что уже все забылось, что буду пользоваться тем, что видел в кино, что читал и слышал. Я никогда не вел дневников военных, их нельзя было вести. А что у меня в памяти? Развороченные кишки.
И все-таки надо было попробовать. Сказал себе: были у меня всякого рода неудачи, ну будет еще одна. И взялся. И когда взялся, что-то стало появляться. Память человека устроена таинственно: стало появляться то, что мало кто описал, - Ленинградский фронт, первые два года, самые тяжелые. Как мы драпали, как постарались закрепиться, окопная война. Я понял, что самое драматичное, что было в моей жизни и в жизни страны, совпало, и в этой трагедии, как ни странно, было счастье совпадения. С народом, даже в какой-то мере с властью.
Закончив, почувствовал облегчение. Расквитался.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Знаменитый писатель - о любви, жестокости и милосердии
…Лил дождь. Старая комаровская дача ежилась между сосен на заросшем участке. Гранин встречал на крыльце. В стране почти не осталось людей, которых хочется спрашивать и чьим ответам можно доверять. Мы с Даниилом Александровичем вроде договорились обсуждать феномен жестокости в российском обществе и сознании. Но разговор вышел о жизни.
- Вам дан без малого век. Как думаете - для чего?
- Для счастья. Ну дается человеку счастье, ни для чего, как и любовь! Когда вернулся с войны, я поверил, что отмечен судьбой. Почти все ребята-ополченцы из нашей дивизии погибли в первый год. Существование измерялось неделями, только несколько человек уцелело в окопной нашей жизни. Когда пересел в танк, стало еще хуже.
Чего мне так везло? Чем я, собственно, отличался от своих ребят? Ничем. Но даже мне, человеку, отравленному насквозь школьным атеизмом, ясно: что-то это значило… Так что мне было делать, вернувшись, - просто пить, гулять? Это я совершал добросовестно, как мог. Не считаясь с тем, что уже была жена, потом появилась дочка… Надо было отметить возвращение, и мы отмечали! Лучшее время жизни - после войны. Ощущение чуда, личного и общего.
Но чего-то не хватало. Не расплатился.
Вдруг понял простую вещь: никто из моих ребят, которые погибли, ничего не знал про победу. Отстоим мы Ленинград или немцы войдут. Сумеем ли - кто его знает?! Они погибали без чувства победы, с горечью, иногда в безнадежности… Эта забота стала моей.
Работал много. Восстанавливал город. Стал писать. Печататься. Ну мы сделали с Адамовичем «Блокадную книгу», но все-таки это было еще не то…
- Почему так долго ждали, чтоб написать «Моего лейтенанта»?
- Когда я собрался, выяснилось, что вся площадка уже занята памятниками! Отличными книгами моих товарищей. Я опоздал. О войне написали и Быков, и Бакланов, и Бондарев. Миша Дудин, Сережа Орлов, Витя Курочкин, Герман Гоппе - все это были ребята, воевавшие и написавшие. А я был воевавший и не написавший. А почему? Что я - не могу? Что я - стыжусь своей войны? Или она просто слишком мрачная, тяжелая и грязная? Почему?! Эти вопросы я отгонял от себя несколько десятилетий. Читал с удовольствием Вику Некрасова, мы дружили с ним. И вдруг понял, что откладывать нельзя.
- Неужели за это время память не остыла?
- Да, боялся. Не знал, осталось во мне что-то свое или нет. Боялся, что уже все забылось, что буду пользоваться тем, что видел в кино, что читал и слышал. Я никогда не вел дневников военных, их нельзя было вести. А что у меня в памяти? Развороченные кишки.
И все-таки надо было попробовать. Сказал себе: были у меня всякого рода неудачи, ну будет еще одна. И взялся. И когда взялся, что-то стало появляться. Память человека устроена таинственно: стало появляться то, что мало кто описал, - Ленинградский фронт, первые два года, самые тяжелые. Как мы драпали, как постарались закрепиться, окопная война. Я понял, что самое драматичное, что было в моей жизни и в жизни страны, совпало, и в этой трагедии, как ни странно, было счастье совпадения. С народом, даже в какой-то мере с властью.
Закончив, почувствовал облегчение. Расквитался.
ПРОДОЛЖЕНИЕ