... (1865-1913): Десятая глава (ч.1)
Десятая глава. Уильям Говард Тафт и эпоха революций.
Президент Уильям Говард Тафт и государственный секретарь Филандер Чейз Нокс отвечали за вопросы внешней политики, когда в период между 1909 и 1913 годами два поколения последовательной американской дипломатической истории достигли кульминационной точки своего развития почти одновременно в Канаде, Центральной Америке, Мексике и Азии. Описываемые многими исследователями, и в этой оценке нет ошибки, как государственные мужи, подверженные порой летаргической вялости и очень часто лишенные воображения, Тафт и Нокс разделяли любовь к закону, уважение собственности и права прецедента, стремление к компромиссу, мирному урегулированию и преклонялись перед властью денег, что было обычным делом для юристов. Самые счастливые дни Тафт пришлись не на годы его президентства, а позднее, когда он служил председателем в Верховном суде США. «По правде сказать» - заявил он тогда - «сейчас на этом отрезке моей жизни я даже и не помню, что я когда-либо был президентом». (*1)
Тафт обладал превосходным юридическим мышлением. Нокс, как и его предшественник, Элиу Рут, входил в пятерку наилучших корпоративных адвокатов в стране, в которой доминировали корпорации. Тафт, сверх того, мог записать себе в резюме то, что он был генерал-губернатором на Филиппинах, военным министром, специальным дипломатическим посланником Теодора Рузвельта для разрешения острых проблем и преемником, которого Т.Р. выбрал своеручно. «Мужественный всадник» почти сразу же пожалел о своем выборе, хотя, возможно, он все равно был бы разочарован вне зависимости от того, кто пришел ему на смену. Рузвельт вместе со своими предшественниками по Белому дому, кроме того, оставили Тафту и Ноксу в наследство уже сложившуюся внешнюю политику, неумолимый курс которой в конечном итоге привел в движение целую серию беспорядков, самых настоящих революций в некоторых случаях, которые ни Тафт ни кто либо другой не был в состоянии понять и предотвратить. Восстания против тарифов в Центральной Америке, Мексике и Китае были логичным завершением всего того, что было наворочено дипломатами в предыдущие полстолетия. Тафту и Ноксу необычайно не повезло, что их угораздило попасть в Белый дом и Государственный департамент именно тогда, когда весь этот пустивший глубоко корни и разросшийся внешнеполитический кустарник наконец-то дал урожай, принеся горькие плоды Соединенным Штатам.
Кроули, Тафт и «Обещание американской жизни»
Когда Тафт вступил в должность президента в 1909 году, Герберт Кроули, малоизвестный до настоящего времени редактор одного журнала, посвященного вопросам архитектуры, опубликовал свою книгу под названием «Обещание американской жизни». Рузвельт назвал эту книгу «самым глубоким и просветительным исследованием наших национальных особенностей и условий за много-много лет». Политические обозреватели очень вскоре разглядели влияние идей Кроули на мнение и мышление Рузвельта, так как неугомонный бывший президент начал разрабатывать новую программу для своего повторного захвата Белого дома на выборах в 1912 году. Эта книга стала вехой в истории прогрессивизма, потому что в ней интерпретация прошлого использовалась для формулирования интуитивных догадок насчет грядущего будущего. Кроули считал, что имелись три исторические темы, ставшие центральными в 1909 году: американский национализм, который после своего появления по окончании гражданской войны превратил государство в нечто большее, чем просто сумму его политических и экономических фракций; демократия, принципы которой предстояло пересмотреть в условиях нового индустриального общества, лишенного своего фронтира; и эффективность производства, которая определит, кому повезет выжить в беспощадной международной конкуренции. Хотя каждая из этих тем иногда рассматривалась как противоречащая другим двум, Кроули утверждал, что в двадцатом веке только сильное, гамильтонское, национальное государство может сохранить как джефферсонскую демократию, так и капиталистическую эффективность. Порвав с прогрессивистами, которые проповедовали идею расширенной демократии посредством более активного использования референдумов и практики отзывов [досрочный отзыв выборного чиновника с его поста], Кроули аргументировал, что современной демократии требовалась защита централизованного национального государства. Внутри такого государства осевые элементы, корпорации, будут контролироваться не антитрастовыми мерами (так как они уменьшают уровень эффективности), а федеральным регулированием и уравновешивающими полномочиями законных и сильных рабочих профсоюзов. Тем самым Кроули пытался сгладить трения и напряжение, что червили в самом сердце американских политических дебатов времен Второй промышленной революции: американское «население, как одно коллективное целое, приблизилось к демократии на столько же, насколько возросла его национальная однородность. Принципы демократии будут осуществлены и достигнуты при помощи усиления внутренних процессов в нашей общенациональной жизни». (*2)
Мнение Кроули, что централизация внутри страны приведет к демократии (предположительно благодаря милости эффективной и нейтрально расположенной федеральной бюрократии) является ни чем иным как проявлением чистой веры. Рузвельт, однако, желал верить, и многие прогрессивисты тогда вздохнули с облечением, обрадовавшись, что их политическая программа, обращенная внутрь, к промышленно развитой Америке, содержала куда меньше противоречий, чем они того опасались. Во внешней политике, однако, программа Кроули казалась намного более последовательной и привлекательной. Областью внешнеполитических отношений заправляли национальные государства, наиболее эффективные из которых будут доминировать в международных делах и распространять благословение демократии по всему миру (предполагалось, что Соединенные Штаты были наиболее эффективным государством, и уж точно они казались таковым). Кроули предложил американцам ничто иное как их новую миссию для двадцатого века. В отличие от «Града на холме» Джона Уинтропа 1630 года, нация у Кроули боролась на арене империализма. Он доказывал, что нужно прекратить практику введения высоких тарифов и призывал подстегнуть эффективность путем их снижения; он убеждал связать себя заморскими обязательствами и применять вооруженные силы за рубежом более активно (океаны уже не предоставляют гарантии безопасности, а напротив «умножили возможные источники столкновений»); и вообще он стоял на позициях интернационализма. Следовало пробудить у себя желание вести войны ради блага национализма и демократии: «Христианский воин должен сопровождать евангелиста». Кроули предостерегал, что если прогрессивисты не были готовы использовать новый национализм и современные вооруженные силы для достижения достойных демократический целей, то злокозненные консерваторы, скрывающиеся в тенях, сами пустят в дело национализм и оружие для осуществления своих недемократических умыслов (*3).
Затем им была оглашена конкретная внешнеполитическая повестка для страны. Международные обязательства были неизбежными, потому что «достаточные гарантии для поддержания международного мира были необходимым политическим условием, при котором … пружины демократии будут освобождены». В другом своем интересном пророчестве он написал, что в Европе американцы должны быть готовы отказаться от своей «нейтральности» и вмешаться, чтобы «склонить чаши весов в пользу сравнительно мирного урегулирования международных осложнений». Что касается Латинской Америки, которой он уделил больше всего внимания, он предположил, что Доктрина Монро устарела, а Поправка Рузвельта была в самый раз; то есть, американские и европейские интересы совпадали, и чиновникам в Вашингтоне следовало выступать в роли полицейской силы в регионе для поддержания порядка и сбора долгов. Очень много чего можно достичь, если работать вместе с «лучшими представителями южноамериканского мнения», но в некоторых странах ощущалась нехватка просвещенных элит и вот с такими придется обращаться с позиции силы. В особенности его тревожили «революционные возмущения» в центральной стране - Мексике. Канаду следовало отделить от Великобритании, чтобы та могла наконец-то найти свой настоящий дом в североамериканской семье, возможно, что для этого придется даже подписать торговый договор. Тем самым в своем воображении Кроули предвосхитил появление политической и экономической империи, протянувшейся от северных границ Канады до и вглубь Латинской Америки, на рулевом мостике которой располагались Соединенные Штаты. Что же касается Азии, то он соглашался с тем, что Филиппины были дырой в дипломатической броне США, но он считал, что все равно острова нужно было защищать большим тихоокеанским флотом, чтобы гарантировать сохранность принципов «Открытых дверей». Китай можно тогда будет защитить «активной дипломатией и незначительными военными действиями». Американцы в тому времени станут более подкованными и просвещенными, поняв, какие высокие ставки у них стояли на кону «в деле будущего развития Китая и Японии». Колониализм, такой как на Филиппинах, был благим делом, так как он служил «не причиной войны, а предохранительным клапаном против войны. Он предоставляет нам арену, на которой самые неугомонные и безрассудно смелые … могут стравить свой пар» (*4).
Как отметил один из его биографов, Кроули объединил «интернациональный империализм с демократическим национализмом» (*5). Именно это сочетание столь многие прогрессивисты, да и некоторые консерваторы, находили неотразимым. Подобная формулировка оправдывала все то, что они делали внутри страны и надеялись делать за рубежом. Тафт и Нокс купились на эти аргументы, но избирательно. Взгляды Тафта на национализм были более скептичными, чем у Кроули, равно как и его уверенность в силе демократии, будь то дома или, в особенности, в других странах. Этот 145-килограммовый президент не был тем, кто был готов взвалить на себя чересчур многочисленные задачи и миссии. Он признавался как в «своей непредрасположенности к работе, от которой я отпихиваюсь как только могу», так и в своей неспособности успевать за рабочим ритмом своего кабинета (что означало, согласно его старшему помощнику, что Тафт «отстанет от всех нас на три года, когда наступит март 1913 года»). Он также был полон неверия в собственные силы, особенно на фоне уходящего Рузвельта. Утром инаугурационного дня снежный шторм ударил по Вашингтону. Рузвельт сказал, что это был подходящий финальный аккорд, чтобы отметить конец его президентства. Тафт возразил: «Вы не правы. Этой мой шторм. Я всегда знал, что будет мороз, когда стану президентом Соединенных Штатов» (*6).
Новый президент, впрочем, нашел в себе силы пробудиться от спячки, в своих действиях своенравно отходя от рекомендаций Кроули и намного обскакав Рузвельта в деле исполнения антитрастовых законов. Он раздробил Стандард Ойл, Ю.С. Стил, Интернэшнл Харвестер и табачный траст помимо прочих. Это именно он основал Департамент труда и Федеральное бюро детской гигиены [Federal Children's Bureau], но его по-прежнему злостно терзали сомнения по поводу добродетелей большого, всевластного, правительства, контролирующего крупные организации, терзали куда больше чем Кроули или позднего Рузвельта. Как примерный адвокат он предпочитал принести в исполнение антитрастовое законодательство, а как прилежный администратор - повысить эффективность Государственного департамента в деле оказания помощи корпорациям. Частично черпая свои идеи из организационной структуры Форин-офис [МИД Великобритании], он реорганизовал Государственный департамент так, чтобы теперь специалисты в нем возглавляли несколько географических Управлений (такие как Управление по делам Дальнего Востока), а сама система принятия решений была рационализирована - все это, с точки зрения Тафта, должно «превратить Департамент в эффективный инструмент для продвижения торговли и американских интересов за рубежом» (*7).
Тафт воспользовался анализом Кроули в том, что касалось пересмотра тарифов и договора о взаимной торговли с Канадой, и дорого за это поплатился. Законопроект Пейна о тарифах [тариф Пейна; Payne tariff bill] был принят Палатой представителей в 1909 году со списком товаров свободных от тарифов и снижением ряда тарифов по другим позициям, что доставило удовольствие экспортерам и импортерам. В Сенате, однако, взыграли протекционистские чувства, и в результате был принят исправленный Закон Пейна-Олдрича [Payne-Aldrich bill], который с трудом удовлетворял стандартам и взглядам Кроули на то, каким должен быть умеренный тариф. Тафт только усугубил ситуацию, когда сначала не смог восстановить список товаров свободных от тарифов, а затем принялся громогласно прославлять конечный результат. Его ремарки разозлили промышленных экспортеров, импортеров сырья и тех прогрессивистов, что желали пересмотреть всю тарифную сетку. Рузвельт не пришел на помощь. Он отказывался вступать в подобные сражения в прошлом, и ничто не могло заставить его помочь в этом деле Тафту в настоящем. Но худшее все еще лежало впереди.
Тафт считал, что внешняя торговля приобретала все большую важность для процветания США, и что торговля, а также и инвестиции, быстро перемещались на север. В 1909 году американцы отправили в Канаду товаров на $207 миллионов долларов, что было вдвое больше того, что они продали своему второму по значимости покупателю - Великобритании. С 1900 года инвестиции США в Канаду (особенно в шахты и лесозаготовки) выросли почти в четыре раза, достигнув отметки $750 миллионов. Чиновники в Вашингтоне, сверх того, без устали искали способ, как бы разорвать канадско-британские узы, особенно после 1907 года, когда новые тарифы Канады ввели режим благоприятствования в отношении обширных британских рынков и режим дискриминации против своего гигантского южного соседа. Ни Тафт ни премьер-министр Уилфрид Лорье не желали развязывать торговую войну, но так получилось, что у американцев на тот момент оказалась собственная повестка дня, которая и определила их внешнюю политику. Как Чарльз Пеппер из Управления по торговым отношениям уведомил Нокса в своем меморандуме «Открытая дверь в Канаду», вывод Канады с орбиты британской торговли мог подорвать всю британскую имперскую преференциальную систему тарифов и изменить направление торговых связей «с запад-восток и восток-запад» на «север-юг и юг-север». Тафт всецело поддержал подобный разворот коммерции. В приватной беседе он сообщил Рузвельту, что если удастся выработать пакт о взаимной торговли с Канадой, то «Канада только превратится в приложение к Соединенным Штатам». Тафт принялся проталкивать свой законопроект, чтобы начать уже формировать единый североамериканский континентальный рынок, но в Оттаве консерваторы, при сильной поддержки со стороны британцев, встревоженные некстати несвоевременными ремарками вашингтонских чиновников о вероятности будущей аннексии Канады, отклонили это предложение. Национализм Кроули оказался слишком прямолинейным, слишком бестактным для того чтобы достичь одну из величайших внешнеполитических целей США (*8).
То как Тафт непринужденно обращался со словами, точнее, очевидное отсутствие осторожности с его стороны в выборе слов, неоднократно вредило ему. В отличие от Мак-Кинли и Рузвельта он мало уделял внимания сообщениям для прессы, редко встречался с репортерами, утаивал информацию и вообще высказывал мнение, что у общественности было недостаточно прав для своей полной информированности. Вот поэтому критики атаковали администрацию без какого-либо страха перед ответным ударом. Ярким тому примером служит крылатая фраза «дипломатия доллара», придуманная враждебно настроенным репортером для описания внешней политики Тафта. Этот термин нес в себе смысловые нотки темы эксплуатации и доминирования Уолл-стрит. Тафт нервно реагировал на подобные обвинения, не говоря уж о голословных утверждениях, что он находился под контролем Уолл-стрита, который он как-то назвал, обобщая, «сборищем самых глупых ослов, с которыми мне только довелось встречаться». Но так как он ничего не предпринял для противодействия использованию этой фразы, то даже чиновники, включая влиятельного помощника государственного секретаря Фрэнсиса Хантингтона Уилсона, начали прибегать к ней, когда описывали подход Тафта к поиску мирных решений - «замена пуль долларами». В конечном итоге Тафт сам пустил в дело этот речевой оборот в своем ежегодном обращении к Конгрессу. Фраза действительно была точной за исключением того, что в ней переоценивалась неохота президента прибегать к силе. Во время пульмановской забастовки 1894 года федеральный судья Тафт был готов отдать приказ «стрелять на поражение» по лидерам забастовки. В качестве представителя Рузвельта на Кубе и Филиппинах и на посту президента, посылая войска в Никарагуа, он также не бледнел при виде крови и силового принуждения. Один из его ключевых агентов в Азии, Уиллард Стрейт, очень метко описал долларовую дипломатию как «финансовое выражение политики открытых дверей Джона Хея». От Сьюарда до Хея американские чиновники не колеблясь пускали в ход пули, когда долларов оказывалось недостаточно (*9).
В понимании Тафта термин «долларовая дипломатия» вводил в заблуждение, и это было по двум причинам. Она не только не исключала использование силу, напротив - воздействие долларов в Центральной Америке, на Карибах, в Мексике и Азии было столь дестабилизирующим, что почти скоро и незамедлительно требовалось силовое вмешательство для восстановления условий, способствующих нормальному обогащению. Но то, что доллары активно пускались в ход, отнюдь не намекало на то, что внешняя политика переходила в руки банкиров. Чиновники Соединенных Штатов в достаточной мере были натренированы и натасканы на идеях нового меркантилизма за все это время эпохи Второй промышленной революции и империализма, поэтому они прекрасно понимали, что правительство сейчас играло ту же фундаментально важную роль в деле построения железных дорог в Китае и Латинской Америке, что и прошлые правительства в самих Соединенных Штатах в реконструкторские 1860-е и 1870-е. Империализм, по своей сути, был столкновением правительств, или национализмов, если пользоваться методологией Кроули. Например, продолжительные попытки американцев превратить империализм во что-то наподобие свободного рынка, открытой конкуренции в Азии окончились крахом на фоне подъема китайского национализма на пулями изрешеченных улицах Пекина в 1900 году, если не ранее. Конкуренция свободного рынка парадоксально требовала большего государственного участия. Называя внешнюю политику США «долларовой дипломатией» - отмечал сам Тафт - «мы полностью игнорируем самую полезную службу, которую оказывает наше правительство в деле сношения с иностранными правительствами». Следовательно он создал Управление внешней и внутренней торговли в Министерстве торговли, чтобы помочь отдельным фирмам успешно конкурировать на заморских рынках (*10). Долларовая дипломатия, в общем, была партнерством между правительством, банкирами, вооруженными силами и богатой местной компрадорской элитой, которая интегрировала себя в американскую систему. Долларовая дипломатия по Кроули была браком между мощным национальным государством и Второй промышленной революцией, а эта связь была кровосмесительной и, следовательно, крайне опасной.
Тафт и Нокс попытались устранить одно крупное препятствие на пути развития системы международных отношений, когда в 1910 году президент шокировал публику в Нью-Йорке, предложив рассматривать «дела, затрагивающие национальную честь» в арбитражном суде, подобно простым вопросам о собственности. После того, как интернационалистские и мирные организации быстро поддержали эту инициативу, Нокс подписал два судебно-процедурных договора с Великобританией и Францией, согласно которым все подсудные разногласия теперь следовало рассматривать в арбитражном суде, а остальные дела будут передаваться в совместную высочайшую комиссию, которая уже решит, использовать арбитраж или другие способы урегулирования. Этот крупный, и действительно исторический, прорыв в многолетних попытках установить порядок и восстановить справедливость, не прибегая к оружию, казалось вот-вот благословит своей сенью весь мир. Тафт, однако, не принял в расчет ни Рузвельта ни Сенат. Рузвельт набросился на договоры, обозвав их «проявлением мышления сентиментального размазни». К его критике присоединился Альфред Тайер Мэхэн, утверждающий, что жизненно важные интересы США (такие как Доктрину Монро) нельзя было доверить совместным комиссиям до тех пор, пока международное право не будет в достаточной мере разработано. Тафт не удосужился посоветоваться с Сенатом. Лодж всё-таки протолкнул договора через Сенат с 76 голосами за и тремя против, но только после того как он и прогрессивисты вырвали у этого пакта все зубы, которые позволили бы ему наделять полномочиями для вынесения решений по важным вопросам. Порядок посредством закона и судебного процесса был хорошей целью в теории, но на практике он имел мало общего с внешней политикой США и ее поиском возможностей за рубежом (*11).
(*1) James Barber, Presidential Character (Englewood Cliffs, N.J., 1972), 175.
(*2) Herbert Croly, The Promise of American Life (New York, 1909), 270-1; …
(*3) Croly, Promise of American Life, 255-7, 289, 305, 210.
(*4) Charles Forcey, The Crossroads of Liberalism (New York, 1960), 30-1; …
(*5) Forcey, Crossroads of Liberalism, 170.
(*6) Robert C. Hilderbrand, “Power and the People ...” (Ph.D. Diss., University of Iowa, 1977), 221; …
(*7) Stuart Bruchey, Enterprise: The Dynamic Economy of a Free People (Cambridge, Mass., 1900), 388.
(*8) Robert E. Hannigan, “Reciprocity, 1911: Continentalism and American Weltpolitik”, Diplomatic History 4 (Winter 1980): 1-18; …
(*9) Hilderbrand, “Power and the People,” 214-15, 244-6, 261-2.
(*10) Martin J. Sklar, The United States as a Developing Country (New York, 1992), 88; …
(*11) Warren F. Kuehl, Seeking World Order (Nashville, 1969), 137-41;
Президент Уильям Говард Тафт и государственный секретарь Филандер Чейз Нокс отвечали за вопросы внешней политики, когда в период между 1909 и 1913 годами два поколения последовательной американской дипломатической истории достигли кульминационной точки своего развития почти одновременно в Канаде, Центральной Америке, Мексике и Азии. Описываемые многими исследователями, и в этой оценке нет ошибки, как государственные мужи, подверженные порой летаргической вялости и очень часто лишенные воображения, Тафт и Нокс разделяли любовь к закону, уважение собственности и права прецедента, стремление к компромиссу, мирному урегулированию и преклонялись перед властью денег, что было обычным делом для юристов. Самые счастливые дни Тафт пришлись не на годы его президентства, а позднее, когда он служил председателем в Верховном суде США. «По правде сказать» - заявил он тогда - «сейчас на этом отрезке моей жизни я даже и не помню, что я когда-либо был президентом». (*1)
Тафт обладал превосходным юридическим мышлением. Нокс, как и его предшественник, Элиу Рут, входил в пятерку наилучших корпоративных адвокатов в стране, в которой доминировали корпорации. Тафт, сверх того, мог записать себе в резюме то, что он был генерал-губернатором на Филиппинах, военным министром, специальным дипломатическим посланником Теодора Рузвельта для разрешения острых проблем и преемником, которого Т.Р. выбрал своеручно. «Мужественный всадник» почти сразу же пожалел о своем выборе, хотя, возможно, он все равно был бы разочарован вне зависимости от того, кто пришел ему на смену. Рузвельт вместе со своими предшественниками по Белому дому, кроме того, оставили Тафту и Ноксу в наследство уже сложившуюся внешнюю политику, неумолимый курс которой в конечном итоге привел в движение целую серию беспорядков, самых настоящих революций в некоторых случаях, которые ни Тафт ни кто либо другой не был в состоянии понять и предотвратить. Восстания против тарифов в Центральной Америке, Мексике и Китае были логичным завершением всего того, что было наворочено дипломатами в предыдущие полстолетия. Тафту и Ноксу необычайно не повезло, что их угораздило попасть в Белый дом и Государственный департамент именно тогда, когда весь этот пустивший глубоко корни и разросшийся внешнеполитический кустарник наконец-то дал урожай, принеся горькие плоды Соединенным Штатам.
Кроули, Тафт и «Обещание американской жизни»
Когда Тафт вступил в должность президента в 1909 году, Герберт Кроули, малоизвестный до настоящего времени редактор одного журнала, посвященного вопросам архитектуры, опубликовал свою книгу под названием «Обещание американской жизни». Рузвельт назвал эту книгу «самым глубоким и просветительным исследованием наших национальных особенностей и условий за много-много лет». Политические обозреватели очень вскоре разглядели влияние идей Кроули на мнение и мышление Рузвельта, так как неугомонный бывший президент начал разрабатывать новую программу для своего повторного захвата Белого дома на выборах в 1912 году. Эта книга стала вехой в истории прогрессивизма, потому что в ней интерпретация прошлого использовалась для формулирования интуитивных догадок насчет грядущего будущего. Кроули считал, что имелись три исторические темы, ставшие центральными в 1909 году: американский национализм, который после своего появления по окончании гражданской войны превратил государство в нечто большее, чем просто сумму его политических и экономических фракций; демократия, принципы которой предстояло пересмотреть в условиях нового индустриального общества, лишенного своего фронтира; и эффективность производства, которая определит, кому повезет выжить в беспощадной международной конкуренции. Хотя каждая из этих тем иногда рассматривалась как противоречащая другим двум, Кроули утверждал, что в двадцатом веке только сильное, гамильтонское, национальное государство может сохранить как джефферсонскую демократию, так и капиталистическую эффективность. Порвав с прогрессивистами, которые проповедовали идею расширенной демократии посредством более активного использования референдумов и практики отзывов [досрочный отзыв выборного чиновника с его поста], Кроули аргументировал, что современной демократии требовалась защита централизованного национального государства. Внутри такого государства осевые элементы, корпорации, будут контролироваться не антитрастовыми мерами (так как они уменьшают уровень эффективности), а федеральным регулированием и уравновешивающими полномочиями законных и сильных рабочих профсоюзов. Тем самым Кроули пытался сгладить трения и напряжение, что червили в самом сердце американских политических дебатов времен Второй промышленной революции: американское «население, как одно коллективное целое, приблизилось к демократии на столько же, насколько возросла его национальная однородность. Принципы демократии будут осуществлены и достигнуты при помощи усиления внутренних процессов в нашей общенациональной жизни». (*2)
Мнение Кроули, что централизация внутри страны приведет к демократии (предположительно благодаря милости эффективной и нейтрально расположенной федеральной бюрократии) является ни чем иным как проявлением чистой веры. Рузвельт, однако, желал верить, и многие прогрессивисты тогда вздохнули с облечением, обрадовавшись, что их политическая программа, обращенная внутрь, к промышленно развитой Америке, содержала куда меньше противоречий, чем они того опасались. Во внешней политике, однако, программа Кроули казалась намного более последовательной и привлекательной. Областью внешнеполитических отношений заправляли национальные государства, наиболее эффективные из которых будут доминировать в международных делах и распространять благословение демократии по всему миру (предполагалось, что Соединенные Штаты были наиболее эффективным государством, и уж точно они казались таковым). Кроули предложил американцам ничто иное как их новую миссию для двадцатого века. В отличие от «Града на холме» Джона Уинтропа 1630 года, нация у Кроули боролась на арене империализма. Он доказывал, что нужно прекратить практику введения высоких тарифов и призывал подстегнуть эффективность путем их снижения; он убеждал связать себя заморскими обязательствами и применять вооруженные силы за рубежом более активно (океаны уже не предоставляют гарантии безопасности, а напротив «умножили возможные источники столкновений»); и вообще он стоял на позициях интернационализма. Следовало пробудить у себя желание вести войны ради блага национализма и демократии: «Христианский воин должен сопровождать евангелиста». Кроули предостерегал, что если прогрессивисты не были готовы использовать новый национализм и современные вооруженные силы для достижения достойных демократический целей, то злокозненные консерваторы, скрывающиеся в тенях, сами пустят в дело национализм и оружие для осуществления своих недемократических умыслов (*3).
Затем им была оглашена конкретная внешнеполитическая повестка для страны. Международные обязательства были неизбежными, потому что «достаточные гарантии для поддержания международного мира были необходимым политическим условием, при котором … пружины демократии будут освобождены». В другом своем интересном пророчестве он написал, что в Европе американцы должны быть готовы отказаться от своей «нейтральности» и вмешаться, чтобы «склонить чаши весов в пользу сравнительно мирного урегулирования международных осложнений». Что касается Латинской Америки, которой он уделил больше всего внимания, он предположил, что Доктрина Монро устарела, а Поправка Рузвельта была в самый раз; то есть, американские и европейские интересы совпадали, и чиновникам в Вашингтоне следовало выступать в роли полицейской силы в регионе для поддержания порядка и сбора долгов. Очень много чего можно достичь, если работать вместе с «лучшими представителями южноамериканского мнения», но в некоторых странах ощущалась нехватка просвещенных элит и вот с такими придется обращаться с позиции силы. В особенности его тревожили «революционные возмущения» в центральной стране - Мексике. Канаду следовало отделить от Великобритании, чтобы та могла наконец-то найти свой настоящий дом в североамериканской семье, возможно, что для этого придется даже подписать торговый договор. Тем самым в своем воображении Кроули предвосхитил появление политической и экономической империи, протянувшейся от северных границ Канады до и вглубь Латинской Америки, на рулевом мостике которой располагались Соединенные Штаты. Что же касается Азии, то он соглашался с тем, что Филиппины были дырой в дипломатической броне США, но он считал, что все равно острова нужно было защищать большим тихоокеанским флотом, чтобы гарантировать сохранность принципов «Открытых дверей». Китай можно тогда будет защитить «активной дипломатией и незначительными военными действиями». Американцы в тому времени станут более подкованными и просвещенными, поняв, какие высокие ставки у них стояли на кону «в деле будущего развития Китая и Японии». Колониализм, такой как на Филиппинах, был благим делом, так как он служил «не причиной войны, а предохранительным клапаном против войны. Он предоставляет нам арену, на которой самые неугомонные и безрассудно смелые … могут стравить свой пар» (*4).
Как отметил один из его биографов, Кроули объединил «интернациональный империализм с демократическим национализмом» (*5). Именно это сочетание столь многие прогрессивисты, да и некоторые консерваторы, находили неотразимым. Подобная формулировка оправдывала все то, что они делали внутри страны и надеялись делать за рубежом. Тафт и Нокс купились на эти аргументы, но избирательно. Взгляды Тафта на национализм были более скептичными, чем у Кроули, равно как и его уверенность в силе демократии, будь то дома или, в особенности, в других странах. Этот 145-килограммовый президент не был тем, кто был готов взвалить на себя чересчур многочисленные задачи и миссии. Он признавался как в «своей непредрасположенности к работе, от которой я отпихиваюсь как только могу», так и в своей неспособности успевать за рабочим ритмом своего кабинета (что означало, согласно его старшему помощнику, что Тафт «отстанет от всех нас на три года, когда наступит март 1913 года»). Он также был полон неверия в собственные силы, особенно на фоне уходящего Рузвельта. Утром инаугурационного дня снежный шторм ударил по Вашингтону. Рузвельт сказал, что это был подходящий финальный аккорд, чтобы отметить конец его президентства. Тафт возразил: «Вы не правы. Этой мой шторм. Я всегда знал, что будет мороз, когда стану президентом Соединенных Штатов» (*6).
Новый президент, впрочем, нашел в себе силы пробудиться от спячки, в своих действиях своенравно отходя от рекомендаций Кроули и намного обскакав Рузвельта в деле исполнения антитрастовых законов. Он раздробил Стандард Ойл, Ю.С. Стил, Интернэшнл Харвестер и табачный траст помимо прочих. Это именно он основал Департамент труда и Федеральное бюро детской гигиены [Federal Children's Bureau], но его по-прежнему злостно терзали сомнения по поводу добродетелей большого, всевластного, правительства, контролирующего крупные организации, терзали куда больше чем Кроули или позднего Рузвельта. Как примерный адвокат он предпочитал принести в исполнение антитрастовое законодательство, а как прилежный администратор - повысить эффективность Государственного департамента в деле оказания помощи корпорациям. Частично черпая свои идеи из организационной структуры Форин-офис [МИД Великобритании], он реорганизовал Государственный департамент так, чтобы теперь специалисты в нем возглавляли несколько географических Управлений (такие как Управление по делам Дальнего Востока), а сама система принятия решений была рационализирована - все это, с точки зрения Тафта, должно «превратить Департамент в эффективный инструмент для продвижения торговли и американских интересов за рубежом» (*7).
Тафт воспользовался анализом Кроули в том, что касалось пересмотра тарифов и договора о взаимной торговли с Канадой, и дорого за это поплатился. Законопроект Пейна о тарифах [тариф Пейна; Payne tariff bill] был принят Палатой представителей в 1909 году со списком товаров свободных от тарифов и снижением ряда тарифов по другим позициям, что доставило удовольствие экспортерам и импортерам. В Сенате, однако, взыграли протекционистские чувства, и в результате был принят исправленный Закон Пейна-Олдрича [Payne-Aldrich bill], который с трудом удовлетворял стандартам и взглядам Кроули на то, каким должен быть умеренный тариф. Тафт только усугубил ситуацию, когда сначала не смог восстановить список товаров свободных от тарифов, а затем принялся громогласно прославлять конечный результат. Его ремарки разозлили промышленных экспортеров, импортеров сырья и тех прогрессивистов, что желали пересмотреть всю тарифную сетку. Рузвельт не пришел на помощь. Он отказывался вступать в подобные сражения в прошлом, и ничто не могло заставить его помочь в этом деле Тафту в настоящем. Но худшее все еще лежало впереди.
Тафт считал, что внешняя торговля приобретала все большую важность для процветания США, и что торговля, а также и инвестиции, быстро перемещались на север. В 1909 году американцы отправили в Канаду товаров на $207 миллионов долларов, что было вдвое больше того, что они продали своему второму по значимости покупателю - Великобритании. С 1900 года инвестиции США в Канаду (особенно в шахты и лесозаготовки) выросли почти в четыре раза, достигнув отметки $750 миллионов. Чиновники в Вашингтоне, сверх того, без устали искали способ, как бы разорвать канадско-британские узы, особенно после 1907 года, когда новые тарифы Канады ввели режим благоприятствования в отношении обширных британских рынков и режим дискриминации против своего гигантского южного соседа. Ни Тафт ни премьер-министр Уилфрид Лорье не желали развязывать торговую войну, но так получилось, что у американцев на тот момент оказалась собственная повестка дня, которая и определила их внешнюю политику. Как Чарльз Пеппер из Управления по торговым отношениям уведомил Нокса в своем меморандуме «Открытая дверь в Канаду», вывод Канады с орбиты британской торговли мог подорвать всю британскую имперскую преференциальную систему тарифов и изменить направление торговых связей «с запад-восток и восток-запад» на «север-юг и юг-север». Тафт всецело поддержал подобный разворот коммерции. В приватной беседе он сообщил Рузвельту, что если удастся выработать пакт о взаимной торговли с Канадой, то «Канада только превратится в приложение к Соединенным Штатам». Тафт принялся проталкивать свой законопроект, чтобы начать уже формировать единый североамериканский континентальный рынок, но в Оттаве консерваторы, при сильной поддержки со стороны британцев, встревоженные некстати несвоевременными ремарками вашингтонских чиновников о вероятности будущей аннексии Канады, отклонили это предложение. Национализм Кроули оказался слишком прямолинейным, слишком бестактным для того чтобы достичь одну из величайших внешнеполитических целей США (*8).
То как Тафт непринужденно обращался со словами, точнее, очевидное отсутствие осторожности с его стороны в выборе слов, неоднократно вредило ему. В отличие от Мак-Кинли и Рузвельта он мало уделял внимания сообщениям для прессы, редко встречался с репортерами, утаивал информацию и вообще высказывал мнение, что у общественности было недостаточно прав для своей полной информированности. Вот поэтому критики атаковали администрацию без какого-либо страха перед ответным ударом. Ярким тому примером служит крылатая фраза «дипломатия доллара», придуманная враждебно настроенным репортером для описания внешней политики Тафта. Этот термин нес в себе смысловые нотки темы эксплуатации и доминирования Уолл-стрит. Тафт нервно реагировал на подобные обвинения, не говоря уж о голословных утверждениях, что он находился под контролем Уолл-стрита, который он как-то назвал, обобщая, «сборищем самых глупых ослов, с которыми мне только довелось встречаться». Но так как он ничего не предпринял для противодействия использованию этой фразы, то даже чиновники, включая влиятельного помощника государственного секретаря Фрэнсиса Хантингтона Уилсона, начали прибегать к ней, когда описывали подход Тафта к поиску мирных решений - «замена пуль долларами». В конечном итоге Тафт сам пустил в дело этот речевой оборот в своем ежегодном обращении к Конгрессу. Фраза действительно была точной за исключением того, что в ней переоценивалась неохота президента прибегать к силе. Во время пульмановской забастовки 1894 года федеральный судья Тафт был готов отдать приказ «стрелять на поражение» по лидерам забастовки. В качестве представителя Рузвельта на Кубе и Филиппинах и на посту президента, посылая войска в Никарагуа, он также не бледнел при виде крови и силового принуждения. Один из его ключевых агентов в Азии, Уиллард Стрейт, очень метко описал долларовую дипломатию как «финансовое выражение политики открытых дверей Джона Хея». От Сьюарда до Хея американские чиновники не колеблясь пускали в ход пули, когда долларов оказывалось недостаточно (*9).
В понимании Тафта термин «долларовая дипломатия» вводил в заблуждение, и это было по двум причинам. Она не только не исключала использование силу, напротив - воздействие долларов в Центральной Америке, на Карибах, в Мексике и Азии было столь дестабилизирующим, что почти скоро и незамедлительно требовалось силовое вмешательство для восстановления условий, способствующих нормальному обогащению. Но то, что доллары активно пускались в ход, отнюдь не намекало на то, что внешняя политика переходила в руки банкиров. Чиновники Соединенных Штатов в достаточной мере были натренированы и натасканы на идеях нового меркантилизма за все это время эпохи Второй промышленной революции и империализма, поэтому они прекрасно понимали, что правительство сейчас играло ту же фундаментально важную роль в деле построения железных дорог в Китае и Латинской Америке, что и прошлые правительства в самих Соединенных Штатах в реконструкторские 1860-е и 1870-е. Империализм, по своей сути, был столкновением правительств, или национализмов, если пользоваться методологией Кроули. Например, продолжительные попытки американцев превратить империализм во что-то наподобие свободного рынка, открытой конкуренции в Азии окончились крахом на фоне подъема китайского национализма на пулями изрешеченных улицах Пекина в 1900 году, если не ранее. Конкуренция свободного рынка парадоксально требовала большего государственного участия. Называя внешнюю политику США «долларовой дипломатией» - отмечал сам Тафт - «мы полностью игнорируем самую полезную службу, которую оказывает наше правительство в деле сношения с иностранными правительствами». Следовательно он создал Управление внешней и внутренней торговли в Министерстве торговли, чтобы помочь отдельным фирмам успешно конкурировать на заморских рынках (*10). Долларовая дипломатия, в общем, была партнерством между правительством, банкирами, вооруженными силами и богатой местной компрадорской элитой, которая интегрировала себя в американскую систему. Долларовая дипломатия по Кроули была браком между мощным национальным государством и Второй промышленной революцией, а эта связь была кровосмесительной и, следовательно, крайне опасной.
Тафт и Нокс попытались устранить одно крупное препятствие на пути развития системы международных отношений, когда в 1910 году президент шокировал публику в Нью-Йорке, предложив рассматривать «дела, затрагивающие национальную честь» в арбитражном суде, подобно простым вопросам о собственности. После того, как интернационалистские и мирные организации быстро поддержали эту инициативу, Нокс подписал два судебно-процедурных договора с Великобританией и Францией, согласно которым все подсудные разногласия теперь следовало рассматривать в арбитражном суде, а остальные дела будут передаваться в совместную высочайшую комиссию, которая уже решит, использовать арбитраж или другие способы урегулирования. Этот крупный, и действительно исторический, прорыв в многолетних попытках установить порядок и восстановить справедливость, не прибегая к оружию, казалось вот-вот благословит своей сенью весь мир. Тафт, однако, не принял в расчет ни Рузвельта ни Сенат. Рузвельт набросился на договоры, обозвав их «проявлением мышления сентиментального размазни». К его критике присоединился Альфред Тайер Мэхэн, утверждающий, что жизненно важные интересы США (такие как Доктрину Монро) нельзя было доверить совместным комиссиям до тех пор, пока международное право не будет в достаточной мере разработано. Тафт не удосужился посоветоваться с Сенатом. Лодж всё-таки протолкнул договора через Сенат с 76 голосами за и тремя против, но только после того как он и прогрессивисты вырвали у этого пакта все зубы, которые позволили бы ему наделять полномочиями для вынесения решений по важным вопросам. Порядок посредством закона и судебного процесса был хорошей целью в теории, но на практике он имел мало общего с внешней политикой США и ее поиском возможностей за рубежом (*11).
(*1) James Barber, Presidential Character (Englewood Cliffs, N.J., 1972), 175.
(*2) Herbert Croly, The Promise of American Life (New York, 1909), 270-1; …
(*3) Croly, Promise of American Life, 255-7, 289, 305, 210.
(*4) Charles Forcey, The Crossroads of Liberalism (New York, 1960), 30-1; …
(*5) Forcey, Crossroads of Liberalism, 170.
(*6) Robert C. Hilderbrand, “Power and the People ...” (Ph.D. Diss., University of Iowa, 1977), 221; …
(*7) Stuart Bruchey, Enterprise: The Dynamic Economy of a Free People (Cambridge, Mass., 1900), 388.
(*8) Robert E. Hannigan, “Reciprocity, 1911: Continentalism and American Weltpolitik”, Diplomatic History 4 (Winter 1980): 1-18; …
(*9) Hilderbrand, “Power and the People,” 214-15, 244-6, 261-2.
(*10) Martin J. Sklar, The United States as a Developing Country (New York, 1992), 88; …
(*11) Warren F. Kuehl, Seeking World Order (Nashville, 1969), 137-41;