Расстрелы в Белой Церкви, август 1941
С этим нужно в принудительном порядке знакомить каждого ребёнка в каждой школе, чтобы не выращивать потенциальных докладчиков для Бундестага.
Часть первая:Казни совершались всегда около 6 часов вечера. Я провел в Б[елой] Ц[еркви] около 6 недель и сам видел примерно 6 казней, о других я слышал, когда товарищи возвращались домой и говорили: "Опять стреляют". В ходе тех 6 казней, за которыми я наблюдал, было расстреляно в сумме где-то 800-900 человек. Взгляду представала все время одна и та же картина. Больше сосредотачиваешься на жертвах, а не на стрелках. По сей день картина стоит у меня перед глазами. То, как жертвы падали в яму, выглядело столь необычно. Они не просто постепенно опрокидывались, а порой раскачивались, порой они падали в яму порознь, кто раньше, кто позже. У меня у самого хранился кусочек кожи головы, на котором были волосы с проседью. Я нашел его недалеко от ямы в тот первый вечер. Расстреливались преимущественно женщины. Насколько я могу вспомнить, я видел двух детей. Это были мальчики. […]
Смотреть на это меня тогда заставляло не любопытство, а неверие в то, что такое вообще может происходить. Мои товарищи тоже были охвачены ужасом, которым веяло от этого дела. Солдаты и так были в курсе расстрелов, и я могу вспомнить, рассказ одного из моих подчиненных, что в Луцке ему и самому разрешили пострелять. Стрелял ли он я не знаю, я запретил своим подчиненным участвовать в расстрелах. Нельзя не упомянуть, что все солдаты в Б[елой] Ц[еркви] знали о происходящем. Каждый вечер, пока я там был, можно было слышать стрельбу, хотя поблизости не было и тени врага.
Часть вторая:В августе 1941 года штаб 295 пехотной дивизии расположился на отдых в Белой Церкви. Штаб находился в здании, напоминающем виллу и лежавшим чуть в стороне от улицы. На втором этаже здания в сторону улицы была веранда, а под ней двор.
Однажды я шел по городу и увидел толпу людей около деревянного дома. Из любопытства я направился туда и спросил украинцев, что происходит. Я разговаривал с двумя часовыми, это были украинские хиви, которые немедленно впустили меня в дом. Украинцы сказали, что в доме дети, а на мой вопрос, могу ли я на них взглянуть, ответили, что мне можно пройти внутрь.
По лестнице я поднялся на верхний этаж дома. В одной комнате лежали маленькие дети и младенцы. Дети были голыми и все обмазаны мочой и испражнениями. Они плакали. Рядом была пожилая женщина, с которой я попытался поговорить, но она мне не ответила. Несмотря на пережитое в русском плену эта печальная картина никогда не сотрется из моей памяти. Я не пересчитывал детей, поэтому не могу сказать, сколько их было. Гражданские, стоявшие на улице перед домом, рассказали мне, что родители этих детей расстреляны. Я пошел в штаб и доложил об этом начальнику оперативного отдела подполковнику Гроскурту... Я снова направился к тому дому, чтобы посмотреть, что происходит. Прямо во дворе дома стояла цепь часовых. Двор был оцеплен. Во дворе стоял грузовик с тентом. На этот грузовик грузили детей. Не могу сказать, бросали ли детей в грузовик. Тент по бокам грузовика был поднят, так что я мог видеть детей. Оцепление состояло из хиви. О количестве детей на грузовике я ничего не могу сказать. Я не видел того, как грузовик отъехал. Позже я слышал от украинцев, с которыми беседовал, что детей расстреляли.
Часть первая:Казни совершались всегда около 6 часов вечера. Я провел в Б[елой] Ц[еркви] около 6 недель и сам видел примерно 6 казней, о других я слышал, когда товарищи возвращались домой и говорили: "Опять стреляют". В ходе тех 6 казней, за которыми я наблюдал, было расстреляно в сумме где-то 800-900 человек. Взгляду представала все время одна и та же картина. Больше сосредотачиваешься на жертвах, а не на стрелках. По сей день картина стоит у меня перед глазами. То, как жертвы падали в яму, выглядело столь необычно. Они не просто постепенно опрокидывались, а порой раскачивались, порой они падали в яму порознь, кто раньше, кто позже. У меня у самого хранился кусочек кожи головы, на котором были волосы с проседью. Я нашел его недалеко от ямы в тот первый вечер. Расстреливались преимущественно женщины. Насколько я могу вспомнить, я видел двух детей. Это были мальчики. […]
Смотреть на это меня тогда заставляло не любопытство, а неверие в то, что такое вообще может происходить. Мои товарищи тоже были охвачены ужасом, которым веяло от этого дела. Солдаты и так были в курсе расстрелов, и я могу вспомнить, рассказ одного из моих подчиненных, что в Луцке ему и самому разрешили пострелять. Стрелял ли он я не знаю, я запретил своим подчиненным участвовать в расстрелах. Нельзя не упомянуть, что все солдаты в Б[елой] Ц[еркви] знали о происходящем. Каждый вечер, пока я там был, можно было слышать стрельбу, хотя поблизости не было и тени врага.
Часть вторая:В августе 1941 года штаб 295 пехотной дивизии расположился на отдых в Белой Церкви. Штаб находился в здании, напоминающем виллу и лежавшим чуть в стороне от улицы. На втором этаже здания в сторону улицы была веранда, а под ней двор.
Однажды я шел по городу и увидел толпу людей около деревянного дома. Из любопытства я направился туда и спросил украинцев, что происходит. Я разговаривал с двумя часовыми, это были украинские хиви, которые немедленно впустили меня в дом. Украинцы сказали, что в доме дети, а на мой вопрос, могу ли я на них взглянуть, ответили, что мне можно пройти внутрь.
По лестнице я поднялся на верхний этаж дома. В одной комнате лежали маленькие дети и младенцы. Дети были голыми и все обмазаны мочой и испражнениями. Они плакали. Рядом была пожилая женщина, с которой я попытался поговорить, но она мне не ответила. Несмотря на пережитое в русском плену эта печальная картина никогда не сотрется из моей памяти. Я не пересчитывал детей, поэтому не могу сказать, сколько их было. Гражданские, стоявшие на улице перед домом, рассказали мне, что родители этих детей расстреляны. Я пошел в штаб и доложил об этом начальнику оперативного отдела подполковнику Гроскурту... Я снова направился к тому дому, чтобы посмотреть, что происходит. Прямо во дворе дома стояла цепь часовых. Двор был оцеплен. Во дворе стоял грузовик с тентом. На этот грузовик грузили детей. Не могу сказать, бросали ли детей в грузовик. Тент по бокам грузовика был поднят, так что я мог видеть детей. Оцепление состояло из хиви. О количестве детей на грузовике я ничего не могу сказать. Я не видел того, как грузовик отъехал. Позже я слышал от украинцев, с которыми беседовал, что детей расстреляли.