Всемогущество и бессилие цензуры
Первая мировая война дала изрядный пример того, что бывает, если перекрыть все каналы информации. Цензура, вымарывавшая "крамолу", лишила официальные СМИ любого доверия в массах. Сперва газеты выходили с "белыми пятнами" на месте цензурированных фрагментов. Потом кто-то сообразил, что так только хуже, и "белые пятна" оставлять запретили.
Газета "Новое время" писала: "Утеснение и бесправность печати поставила сплетню вне конкуренции и сделала ее монополистской общественного осведомления. Сплетне верят больше, чем газетам. Печатно говорить о многом множестве предметов нельзя, но устно врать, что хочешь и чего не хочешь, можно сколько угодно - и нет ничего удивительного в том, что всё общество с несравненно большим интересом слушает грязную, неизменную, но всё же свободную сплетню". Солдаты писали родным: "Прошу вас, тётя, чтоб газетам вы не верили, так как правду не выпущают"; "не верьте газетам - они пишут то, что им приказывают". В отчёте Охранки за ноябрь 1916 года отмечалось: "Слухи заполнили собою обывательскую жизнь: им верят больше, чем газетам, которые по цензурным условиям не могут открыть всей правды... Общество жаждет вести разговоры на “политические” темы, но не имеет никакого материала для подобных бесед".
В конечном итоге публика привыкла "читать между строк", видя в текстах собственные смыслы и тиражируя их за счёт "сарафанного радио". За "распространение ложных слухов" полагался арест до трёх месяцев или штраф до трёх тысяч рублей - но это не решало проблему. Несколько примеров:
- крестьяне говорили, что цель войны - восстановление в России крепостного права: "баре нарочно ведут войну, чтобы перебить всех молодых, а потом закрепостить стариков и баб с ребятишками". Другой слух: с/х перепись собирает сведения о наличии земли и скота, чтобы половину собственности забрать в казну, а остатки обложить новыми налогами. Это породило волну нападений на переписчиков и крестьянских бунтов;
- с другой стороны, раз за разом воскресал нарратив - мол, после войны пройдёт аграрная реформа. Царь даст землю, в этот раз уж точно, без обмана! "У нас упорно держится слух, что после войны крестьянам дадут землю";
- солдатская среда, со своей стороны, пыталась увидеть хоть какой-то просвет: "Армия, насколько мы можем судить, ожидает какого-то события, которое должно повернуть войну в нашу пользу. Один слух, якобы самый достоверный, сменяется другим. По последней версии, к нам перевозится японская армия, и тогда война решится одним ударом. Многие уже видели японцев в тылу. Массовая галлюцинация".
И - да, народ привык, что письменно выражать свои мысли нельзя. Солдаты в письмах обходили опасные темы: "Написал бы больше, да сами знаете..."; "Теперь посылать письма мы должны не закрытыми. Их сначала прочитывает эскадронное начальство и потом отправляет. Ввиду чего писать конечно можно, что жив и здоров. И уже не заикайся о том, как тебе живется"; "Ну опять если в этом письме будет что зачеркнуто или вырезано, то я даже не знаю, что писать; придется последовать совету полковника: “Пишите: жив, здоров, живем весело, стремлюсь всей душой быть честным сыном своей справедливой родины - это самое приятное письмо на родине”"; "Ох, да не стоит писать, я знаю, что письмо не получишь". Кстати, письма с этими фрагментами тоже были задержаны цензурой и не дошли до своих адресатов.
Думать, что подобные проблемы можно разрешить запретами в стиле "держать и не пущать" - вопиющая дурость. Слухи и недоверие к власти - лишь отражение тех проблем, которые копились в экономике. Даже реакционеры это понимали. Генерал Головин впоследствии писал: "Все эти сложные слухи являлись одним из характернейших симптомов того патологического состояния общественной психики, первой причиной которого являлись тяжелые жертвы и напряжение, вызванное войной... Ложные сами по себе, они, тем не менее, широко воспринимались благодаря создавшейся атмосфере всеобщего разочарования и неудовольствия и вместе с этим способствовали еще большему нарастанию этих настроений, так как в корне подрывали моральный авторитет Царской власти".
Газета "Новое время" писала: "Утеснение и бесправность печати поставила сплетню вне конкуренции и сделала ее монополистской общественного осведомления. Сплетне верят больше, чем газетам. Печатно говорить о многом множестве предметов нельзя, но устно врать, что хочешь и чего не хочешь, можно сколько угодно - и нет ничего удивительного в том, что всё общество с несравненно большим интересом слушает грязную, неизменную, но всё же свободную сплетню". Солдаты писали родным: "Прошу вас, тётя, чтоб газетам вы не верили, так как правду не выпущают"; "не верьте газетам - они пишут то, что им приказывают". В отчёте Охранки за ноябрь 1916 года отмечалось: "Слухи заполнили собою обывательскую жизнь: им верят больше, чем газетам, которые по цензурным условиям не могут открыть всей правды... Общество жаждет вести разговоры на “политические” темы, но не имеет никакого материала для подобных бесед".
В конечном итоге публика привыкла "читать между строк", видя в текстах собственные смыслы и тиражируя их за счёт "сарафанного радио". За "распространение ложных слухов" полагался арест до трёх месяцев или штраф до трёх тысяч рублей - но это не решало проблему. Несколько примеров:
- крестьяне говорили, что цель войны - восстановление в России крепостного права: "баре нарочно ведут войну, чтобы перебить всех молодых, а потом закрепостить стариков и баб с ребятишками". Другой слух: с/х перепись собирает сведения о наличии земли и скота, чтобы половину собственности забрать в казну, а остатки обложить новыми налогами. Это породило волну нападений на переписчиков и крестьянских бунтов;
- с другой стороны, раз за разом воскресал нарратив - мол, после войны пройдёт аграрная реформа. Царь даст землю, в этот раз уж точно, без обмана! "У нас упорно держится слух, что после войны крестьянам дадут землю";
- солдатская среда, со своей стороны, пыталась увидеть хоть какой-то просвет: "Армия, насколько мы можем судить, ожидает какого-то события, которое должно повернуть войну в нашу пользу. Один слух, якобы самый достоверный, сменяется другим. По последней версии, к нам перевозится японская армия, и тогда война решится одним ударом. Многие уже видели японцев в тылу. Массовая галлюцинация".
И - да, народ привык, что письменно выражать свои мысли нельзя. Солдаты в письмах обходили опасные темы: "Написал бы больше, да сами знаете..."; "Теперь посылать письма мы должны не закрытыми. Их сначала прочитывает эскадронное начальство и потом отправляет. Ввиду чего писать конечно можно, что жив и здоров. И уже не заикайся о том, как тебе живется"; "Ну опять если в этом письме будет что зачеркнуто или вырезано, то я даже не знаю, что писать; придется последовать совету полковника: “Пишите: жив, здоров, живем весело, стремлюсь всей душой быть честным сыном своей справедливой родины - это самое приятное письмо на родине”"; "Ох, да не стоит писать, я знаю, что письмо не получишь". Кстати, письма с этими фрагментами тоже были задержаны цензурой и не дошли до своих адресатов.
Думать, что подобные проблемы можно разрешить запретами в стиле "держать и не пущать" - вопиющая дурость. Слухи и недоверие к власти - лишь отражение тех проблем, которые копились в экономике. Даже реакционеры это понимали. Генерал Головин впоследствии писал: "Все эти сложные слухи являлись одним из характернейших симптомов того патологического состояния общественной психики, первой причиной которого являлись тяжелые жертвы и напряжение, вызванное войной... Ложные сами по себе, они, тем не менее, широко воспринимались благодаря создавшейся атмосфере всеобщего разочарования и неудовольствия и вместе с этим способствовали еще большему нарастанию этих настроений, так как в корне подрывали моральный авторитет Царской власти".