(no subject)
Ребята, вы, конечно, извиняйте, но моё отношение к этому дню именно такое:
«…Костоглотову невозможно было вместить, что слышал он от вольных: что два года назад в этот день плакали старые, и плакали девушки, и мир казался осиротевшим. Ему дико было это представить, потому что он помнил, как это было у н и х . Вдруг - не вывели на работу, и бараков не отперли, держали в запертых. И - громкоговоритель за зоной, всегда слышный, выключили. И всё это вместе явно показывало, что хозяева растерялись, какая-то у них большая беда. А беда хозяев - радость для арестантов! На работу не иди, на койке лежи, пайка доставлена. Сперва отсыпались, потом удивлялись, потом поигрывали на гитарах, на бандуре, ходили от вагонки к вагонке догадываться. В какую заглушку арестантов ни сажай, всё равно просачивается истина, всегда! - через хлеборезку, через кубовую, через кухню. И - поползло, поползло! Ещё не очень решительно, но ходя по бараку, садясь на койки: «Э, ребята! Кажись - Людоед накрылся…» - «Да ну???» - «Никогда не поверю!» - «Вполне поверю!» - «Давно пора!!!» И - смех хоровой! Громче гитары, громче балалайки! Но целые сутки не открывали бараков. А на следующее утро, по Сибири ещё морозное, выстроили весь лагерь на линейке, и майор, и оба капитана, и лейтенанты - все были тут. И майор, чёрный от горя, стал объявлять:
- С глубоким прискорбием… вчера в Москве…
И - заскалились, только что открыто не взликовали, шершавые, остроскулые, грубые тёмные арестантские рожи. И увидав это начинающееся движение улыбок, скомандовал майор вне себя:
- Шапки! снять!!
И у сотен заколебалось всё на острие, на лезвии: не снять - ещё нельзя, а снимать - уж очень обидно. Но, всех опережая, лагерный шут, стихийный юморист, сорвал с себя шапку-«сталинку», поддельного меха, - и кинул её в воздух! - выполнил команду!
И сотни увидели! - и бросили вверх!
И подавился майор».
А.Солженицын «Раковый корпус»
«…Костоглотову невозможно было вместить, что слышал он от вольных: что два года назад в этот день плакали старые, и плакали девушки, и мир казался осиротевшим. Ему дико было это представить, потому что он помнил, как это было у н и х . Вдруг - не вывели на работу, и бараков не отперли, держали в запертых. И - громкоговоритель за зоной, всегда слышный, выключили. И всё это вместе явно показывало, что хозяева растерялись, какая-то у них большая беда. А беда хозяев - радость для арестантов! На работу не иди, на койке лежи, пайка доставлена. Сперва отсыпались, потом удивлялись, потом поигрывали на гитарах, на бандуре, ходили от вагонки к вагонке догадываться. В какую заглушку арестантов ни сажай, всё равно просачивается истина, всегда! - через хлеборезку, через кубовую, через кухню. И - поползло, поползло! Ещё не очень решительно, но ходя по бараку, садясь на койки: «Э, ребята! Кажись - Людоед накрылся…» - «Да ну???» - «Никогда не поверю!» - «Вполне поверю!» - «Давно пора!!!» И - смех хоровой! Громче гитары, громче балалайки! Но целые сутки не открывали бараков. А на следующее утро, по Сибири ещё морозное, выстроили весь лагерь на линейке, и майор, и оба капитана, и лейтенанты - все были тут. И майор, чёрный от горя, стал объявлять:
- С глубоким прискорбием… вчера в Москве…
И - заскалились, только что открыто не взликовали, шершавые, остроскулые, грубые тёмные арестантские рожи. И увидав это начинающееся движение улыбок, скомандовал майор вне себя:
- Шапки! снять!!
И у сотен заколебалось всё на острие, на лезвии: не снять - ещё нельзя, а снимать - уж очень обидно. Но, всех опережая, лагерный шут, стихийный юморист, сорвал с себя шапку-«сталинку», поддельного меха, - и кинул её в воздух! - выполнил команду!
И сотни увидели! - и бросили вверх!
И подавился майор».
А.Солженицын «Раковый корпус»