"Турецкие письма" Мэри Монтегю
На 1700 год Османская империя оставалась одним из мощнейших государств Старого света, но, как и современная Турция, она хоть и номинально считалась частью Европы, но по факту ей не являлась. Культура империи отличалась от всех европейских государств, можно сказать, что это был совершенно другой мир - большинство ее подданных были мусульманами, а султаны позиционировали себя ни много ни мало как "халифы всех правоверных".
Еще совсем недавно, в 1683 году была создана "священная лига" европейских держав, стремившихся положить конец османской экспансии. Неудачная осада Вены и разгром под ее стенами турецкого войска стали высшей точкой османского проникновения в Европу - после империя лишь оборонялась. Карловицкий мир 1699 года стал первым из серии мирных соглашений между Портой и христианскими государствами, и по нему оказались уступлены существенные территории.
Тем не менее, в 1700 году все это не было очевидным - Османская империя продолжала оставаться грозной военной силой, и многие полагали, что мирный договор будет лишь кратковременным затишьем перед новой бурей. После поражения под Полтавой в 1709 году шведский король Карл XII нашел прибежище именно на территории империи. Появление Карла наложилось на внутренние разборки султанского двора, где партия сторонников мира боролась со сторонниками войны, которые предлагали вновь активизировать завоевательную политику. Карл сразу смекнул, что при удачном стечении обстоятельств сможет сделать грязную работу руками турок, и, используя французские субсидии, принялся всячески склонять придворных вельмож к вмешательству в войну с Россией. Петр, в свою очередь, требовал от турок, чтобы те как можно скорее выдворили Карла за пределы своего государства, угрожая войной, однако султан Ахмед III опередил его, сам объявив войну русскому государю 20 ноября 1710 года. Исход Прутского похода был для России тяжелым, и хотя Карл не добился того, на что рассчитывал, Османская империя продемонстрировала, что по прежнему может представлять угрозу для европейских монархий.
Сразу после Прута турки смогли достичь ряда военных успехов - в 1715 году они выбили венецианцев из Мореи, и даже возобновили боевые действия против Габсбургов в Венгрии, однако вскоре были разбиты Евгением Савойским сначала при Петроварадине (1716 год), а затем при Белграде (1717 год). Блеград и еще ряд балканских территорий отошел к Священной Римской империи по условиям Пожаревацкого мирного договора от 21 июля 1718 года. После этого более чем десятилетие Порта пребывала в мире в европейскими державами - в империи началась так называемая "эпоха тюльпанов", время необычайной роскоши, культурного расцвета и моды на все западное (преимущественно - французское). Турция стала более восприимчивой к Западу и приезжавшим европейцам.
Мэри Уортли Монтегю, автор 'Турецких писем'
Одной из первых "туристок" стала Мэри Уортли Монтегю, которая сопровождала своего мужа Эдварда, в 1716 году получившего назначение на пост британского посла в Стамбуле. Монтегю считается первой европейской женщиной, посетившей Порту, и во время своего пребывания так она составила подробные записки, получившие название "Турецких писем" и опубликованных в 1763 году.
Компания, в которой находились Эдвард и Мэри, по пути из Вены проезжала через земли, разоренные недавней войной. Проезжая мимо поля бая у Зенты, где принц Евгений разгромил турок в 1697 году, она увидела, что "следы этого кровавого и славного дня еще свежи, поле усеяно черепами и костями брошенных без погребения людей, лошадей и верблюдов. Я не могла без ужаса взирать на такое количество искалеченных человеческих тел, и размышляла о несправедливости войны, которая делает убийство не только необходимостью, но и предметом восхваления. Ничто не кажется мне более простым доказательством иррациональности Человечества (приписывая Разуму какие угодно прекрасные качества), чем ярость, с которой люди сражаются за небольшой клочок земли, когда такие обширные просторы плодородной почвы лежат необжитые. Это верно, что обычай сделал это неизбежным, но может ли что то быть большим проявлением нехватки разума, чем обычай, так ясно и прямо противоречящий главным интересам человека? Я бы могла согласиться с мистером Гоббсом (Томасом Гоббсом - прим авт), что естественное состояние - это состояние войны, но в этом случае я считаю, что человеческая природа иррациональна, если слово "рассудительность" означает наличие здравого смысла".
На всем пути до Белграда (тогда еще занятого турками) путешественников сопровождал австрийский эскорт. Именно там, в Белграде, леди Мэри почувствовала, что пересекает настоящую границу между мирами, когда австрийских рейтар сменили янычары. По дороге в Адрианополь посольство проезжало через территории, на которых война также наложила свой страшный отпечаток. Леди Мэри была поражена нищетой крестьян и той жестокостью, с которой янычары реквизировали у них провиант. Их поведение подтвердило для этой английской леди слухи о восточном деспотизме, царящей в землях султанов. Но когда путешественники преодолели эти приграничные территории, испытавшие на себе тяготы войны, леди Монтегю увидела богатую и многообразную городскую культуру, которая никак не укладывалась в рамки западных стереотипов. Она отмечала, что турки зачастую очень правдивы по натуре, и справедливы по отношению к своим слугам. Видя проявления щедрости, которые впоследствии стали ассоциироваться со счастливым временем "эпохи тюльпанов", она заключала: "Эти люди не настолько грубы, как мы думаем о них. Я почти уверена, что у них есть правильное представление о жизни; в то время как они видят жизнь в музыке, садах, вине и вкусной пище, мы истязаем наши рассудки какими-то политическими махинациями и изучением каких то наук, которые мы никогда не сможем постичь, а если постигнем, то не сможем заставить людей ценить эти достижения". Леди Мэри была очарована одеждой турецких женщин, и пришла к мысли, что их чадры и платки дают им большую свободу в любовных делах, нежели сложные и неудобные одежды западных дам. Еще более удивительной для нее была естественность этих женщин, которые, будучи полностью обнаженными, увлекательно общались в элегантных банях османских городов. Англичанка была поражена всем этим.
Но не вся жизнь оказалась лишь роскошной праздностью. Вскоре леди Мэри обнаружила, что во владениях султанов практически полностью искоренена оспа. Это настолько поразило ее, что она настояла на том, чтобы их с Эдвардом сын тоже был привит. Впоследствии по возвращении в Великобританию леди Монтегю стала главным лоббистом практики прививания от оспы, и несмотря на то, что встретила среди ученых мужей множество яростных критиков, все же смогла добиться своего, и среди тех, кто воспользовался ее советом оказались представители королевской семьи. Вариоляция оставалась единственным известным способом прививания от оспы на протяжении почти столетия, до того, как в 1790-х года Эдвард Дженнер изобрел более безопасный способ.
После своего недолгого (Эдвард был отозван в Англию уже в 1717 году, но супруги прожили в Стамбуле до 1718-го) пребывания в Турции, леди Мэри неоднократно вступала в дискуссии с британскими учеными о вопросах искусства, науки и религии. Она обнаружила, что турецкое исламское духовенство было подчас куда более терпимым и лояльным к человеческой природе, нежели фанатичные протестантские проповедники в Англии. Мэри Монтегю посчастливилось оказаться в Османской империи в эпоху либерализации, на смену которой впоследствии пришли кризисы, янычарские бунты и погромы, которые она уже не застала. И тем не менее, хотя ее "Турецкие письма" были довольно субъективным источником, она во многом заново открыла Турцию для европейцев - на этот раз не как постоянную угрозу и край диких варваров, но как мир другой культуры, не похожий на западный, но по своему привлекательный и удивительный.
Еще совсем недавно, в 1683 году была создана "священная лига" европейских держав, стремившихся положить конец османской экспансии. Неудачная осада Вены и разгром под ее стенами турецкого войска стали высшей точкой османского проникновения в Европу - после империя лишь оборонялась. Карловицкий мир 1699 года стал первым из серии мирных соглашений между Портой и христианскими государствами, и по нему оказались уступлены существенные территории.
Тем не менее, в 1700 году все это не было очевидным - Османская империя продолжала оставаться грозной военной силой, и многие полагали, что мирный договор будет лишь кратковременным затишьем перед новой бурей. После поражения под Полтавой в 1709 году шведский король Карл XII нашел прибежище именно на территории империи. Появление Карла наложилось на внутренние разборки султанского двора, где партия сторонников мира боролась со сторонниками войны, которые предлагали вновь активизировать завоевательную политику. Карл сразу смекнул, что при удачном стечении обстоятельств сможет сделать грязную работу руками турок, и, используя французские субсидии, принялся всячески склонять придворных вельмож к вмешательству в войну с Россией. Петр, в свою очередь, требовал от турок, чтобы те как можно скорее выдворили Карла за пределы своего государства, угрожая войной, однако султан Ахмед III опередил его, сам объявив войну русскому государю 20 ноября 1710 года. Исход Прутского похода был для России тяжелым, и хотя Карл не добился того, на что рассчитывал, Османская империя продемонстрировала, что по прежнему может представлять угрозу для европейских монархий.
Сразу после Прута турки смогли достичь ряда военных успехов - в 1715 году они выбили венецианцев из Мореи, и даже возобновили боевые действия против Габсбургов в Венгрии, однако вскоре были разбиты Евгением Савойским сначала при Петроварадине (1716 год), а затем при Белграде (1717 год). Блеград и еще ряд балканских территорий отошел к Священной Римской империи по условиям Пожаревацкого мирного договора от 21 июля 1718 года. После этого более чем десятилетие Порта пребывала в мире в европейскими державами - в империи началась так называемая "эпоха тюльпанов", время необычайной роскоши, культурного расцвета и моды на все западное (преимущественно - французское). Турция стала более восприимчивой к Западу и приезжавшим европейцам.
Мэри Уортли Монтегю, автор 'Турецких писем'
Одной из первых "туристок" стала Мэри Уортли Монтегю, которая сопровождала своего мужа Эдварда, в 1716 году получившего назначение на пост британского посла в Стамбуле. Монтегю считается первой европейской женщиной, посетившей Порту, и во время своего пребывания так она составила подробные записки, получившие название "Турецких писем" и опубликованных в 1763 году.
Компания, в которой находились Эдвард и Мэри, по пути из Вены проезжала через земли, разоренные недавней войной. Проезжая мимо поля бая у Зенты, где принц Евгений разгромил турок в 1697 году, она увидела, что "следы этого кровавого и славного дня еще свежи, поле усеяно черепами и костями брошенных без погребения людей, лошадей и верблюдов. Я не могла без ужаса взирать на такое количество искалеченных человеческих тел, и размышляла о несправедливости войны, которая делает убийство не только необходимостью, но и предметом восхваления. Ничто не кажется мне более простым доказательством иррациональности Человечества (приписывая Разуму какие угодно прекрасные качества), чем ярость, с которой люди сражаются за небольшой клочок земли, когда такие обширные просторы плодородной почвы лежат необжитые. Это верно, что обычай сделал это неизбежным, но может ли что то быть большим проявлением нехватки разума, чем обычай, так ясно и прямо противоречящий главным интересам человека? Я бы могла согласиться с мистером Гоббсом (Томасом Гоббсом - прим авт), что естественное состояние - это состояние войны, но в этом случае я считаю, что человеческая природа иррациональна, если слово "рассудительность" означает наличие здравого смысла".
На всем пути до Белграда (тогда еще занятого турками) путешественников сопровождал австрийский эскорт. Именно там, в Белграде, леди Мэри почувствовала, что пересекает настоящую границу между мирами, когда австрийских рейтар сменили янычары. По дороге в Адрианополь посольство проезжало через территории, на которых война также наложила свой страшный отпечаток. Леди Мэри была поражена нищетой крестьян и той жестокостью, с которой янычары реквизировали у них провиант. Их поведение подтвердило для этой английской леди слухи о восточном деспотизме, царящей в землях султанов. Но когда путешественники преодолели эти приграничные территории, испытавшие на себе тяготы войны, леди Монтегю увидела богатую и многообразную городскую культуру, которая никак не укладывалась в рамки западных стереотипов. Она отмечала, что турки зачастую очень правдивы по натуре, и справедливы по отношению к своим слугам. Видя проявления щедрости, которые впоследствии стали ассоциироваться со счастливым временем "эпохи тюльпанов", она заключала: "Эти люди не настолько грубы, как мы думаем о них. Я почти уверена, что у них есть правильное представление о жизни; в то время как они видят жизнь в музыке, садах, вине и вкусной пище, мы истязаем наши рассудки какими-то политическими махинациями и изучением каких то наук, которые мы никогда не сможем постичь, а если постигнем, то не сможем заставить людей ценить эти достижения". Леди Мэри была очарована одеждой турецких женщин, и пришла к мысли, что их чадры и платки дают им большую свободу в любовных делах, нежели сложные и неудобные одежды западных дам. Еще более удивительной для нее была естественность этих женщин, которые, будучи полностью обнаженными, увлекательно общались в элегантных банях османских городов. Англичанка была поражена всем этим.
Но не вся жизнь оказалась лишь роскошной праздностью. Вскоре леди Мэри обнаружила, что во владениях султанов практически полностью искоренена оспа. Это настолько поразило ее, что она настояла на том, чтобы их с Эдвардом сын тоже был привит. Впоследствии по возвращении в Великобританию леди Монтегю стала главным лоббистом практики прививания от оспы, и несмотря на то, что встретила среди ученых мужей множество яростных критиков, все же смогла добиться своего, и среди тех, кто воспользовался ее советом оказались представители королевской семьи. Вариоляция оставалась единственным известным способом прививания от оспы на протяжении почти столетия, до того, как в 1790-х года Эдвард Дженнер изобрел более безопасный способ.
После своего недолгого (Эдвард был отозван в Англию уже в 1717 году, но супруги прожили в Стамбуле до 1718-го) пребывания в Турции, леди Мэри неоднократно вступала в дискуссии с британскими учеными о вопросах искусства, науки и религии. Она обнаружила, что турецкое исламское духовенство было подчас куда более терпимым и лояльным к человеческой природе, нежели фанатичные протестантские проповедники в Англии. Мэри Монтегю посчастливилось оказаться в Османской империи в эпоху либерализации, на смену которой впоследствии пришли кризисы, янычарские бунты и погромы, которые она уже не застала. И тем не менее, хотя ее "Турецкие письма" были довольно субъективным источником, она во многом заново открыла Турцию для европейцев - на этот раз не как постоянную угрозу и край диких варваров, но как мир другой культуры, не похожий на западный, но по своему привлекательный и удивительный.