харбин, 1935
Перевел маленький отрывок из книги Флеминга, который не имеет прямого отношения к герою предыдущей заметки, но достаточно красноречиво описывает нравы японской администрации и положение русских эмигрантов в Маньчжоу-Го.
Собственно, это рассказ о том, как автор познакомился с Кини Майяр:
Каморка начальника железнодорожной полиции Харбина была переполнена. Три иностранца в шубах (один из них консульский служащий) сидели на деревянных скамейках. Я, одетый попроще, подпирал стену рядом. Напротив нас за большим заваленным бумагами столом, расположились три человека в форме со звездами Маньчжоу-го на шапках: два русских эмигранта и китаец. Рядом томился японский унтер-офицер, который все время кусал себя за губу и еще один японец в цивильном черном костюме, сотрудник самой броской тайной полиции в мире. В свободном пространстве между этими двумя группами стояли жалобщица и ее главный свидетель: испуганно зыркающий русский проводник спального вагона.
Полиция как раз заносила показания Кини в протокол. Она говорила на спокойном, чистом русском, который, пуская в ход свое чувство юмора и актерское мастерство, дополняла пантомимой.
- Имя?
- Элла Майяр.
- Гражданство?
- Швейцарское.
- Место жительства?
- Женева.
- Возраст.
- Тридцать один. Это, кстати, стоит в моем паспорте.
- Да, конечно. Профессия?
- Журналистка. Я - корреспондентка парижской газеты.
- Когда вы прибыли в Харбин?
- Но вы же сами знаете! На поезде, десять минут назад.
- В чем заключается ваша жалоба?
- Сегодня утром я села на поезд в Хайлине. Около восьми утра. Больше недели я жила где попало, поэтому была очень голодна. Я спросила у provodnik... вот у него, где вагон-ресторан. Он объяснил мне. Я вышла из купе и пошла в указанном направлении. Между моим купе и вагоном-рестораном оказался вагон, который был полон японских солдат. У двери меня остановили. Я не говорю по-японски, но я улыбнулась, указала на свой рот и дала понять, что хочу в вагон-ресторан. Солдаты у двери толкнули меня назад. В этот момент они еще вели себя сравнительно приветливо, хотя и несколько грубо. Я вернулась в купе и позвала provodnik. Он пошел со мной и в этот раз солдаты пропустили меня за дверь. Но стоило мне пройти около трети вагона, как они разъярились, стали выскакивать в проход, толкать меня назад и кричать. Я не понимала, в чем дело, и пыталась продвигаться дальше к вагону-ресторану. Я не видела причины, почему вдруг мне запрещалось бы его посетить.
Вдруг солдаты будто сошли с ума. Они начали бить меня по лицу, а один пнул в живот. Provodnik шел за мной, они накинулись и на него. Я сдалась и отступила, защищая себя по мере сил. Когда я уже добралась до выхода из их вагона, меня два раза пнули сзади, причем довольно сильно. Тут я тоже разозлилась и врезала одному... примерно так... у него слетела с головы фуражка и упала на рельсы. Тогда другой солдат потянулся за штыком, я не на шутку испугалась, добежала до своего купе и заперлась в нем. Вот и вся история.
Атмосфера в каморке была накалена. Шубы рядом со мной шуршали в праведном гневе. Русские эмигранты глядели с тревогой, китаец со смущением, японцы оживленно совещались; я заметил что руки у provodnik дрожат. Единственным человеком, который не просто спокойно воспринимал происходящее, но даже как бы забавлялся им, была Кини.
Ситуация действительно была занятной, хотя далеко не все женщины (и мужчины) на месте Кини это бы осознали. Поведение японских военных в Маньчжоу-Го было в то время далеко от идеального. Рекруты, невоспитанные юнцы, которым алкоголь до смешного быстро ударял в голову, вели себя по отношению к иностранцам все более враждебно, а по отношению к китайцам жестоко (я не утверждаю, что так поступали все или многие из них, но количество инцидентов росло).
Но в этот раз японцы наступили на грабли. Кини, всюду таскавшую с собой вещмешок, легко было спутать с русской эмигранткой. А русских эмигрантов можно бить, пока не упаришься, потому что они люди без достоинства, граждане несуществующей страны. Ужас положения заключался в том, что Кини была подданной не почившей в бозе империи, а вполне себе живенькой республики. За ее спиной стояло консульство, а за ним министерство иностранных дел. Хуже того: она была журналисткой. Не удивительно, что с той стороны стола пробегал неловкий шепоток, а с нашей мстительно стучали зубы.
Что ж, слово было за властью, но власть похоже впала в ступор. Кини решительно заткнула вялый фонтанчик извинений («... видимо, произошла ошибка… мы доложим в соответствующие инстанции...») и потребовала объясниться ясно и четко. Маньчжоу-Го - страна загадочная, а она здесь недавно. В чужой монастырь со своим уставом не ходят, поэтому она совершенно не против того, что ее здесь пинают под зад простые солдаты. Однако, она против того, что ее пинают под зад, а она не знает, по какому поводу! Растолкуйте же, наконец!
Японский унтер-офицер, губы которого к этому времени превратились в решето, вышел, чтобы разыскать коменданта поезда и вскоре вернулся с явно нервничавшим комендантом. Тот сказал, что приносит извинения за случившееся, на последней стоянке в поезде было арестовано два человека по подозрению в связях с бандитами. И тогда он отдал приказ, запрещающий пассажирам ходить по вагонам.
Но почему об этом приказе ничего не знали ни пассажиры, ни даже персонал поезда? -воскликнули мы. Комендант что-то ответил, до нас, профильтрованная через двух переводчиков, дошла лишь новая порция извинений.
- Бросьте, - сказала Кини, - я хочу наконец-то поесть!
В такси, которое везло Кини к ее отелю, люди в шубах и я все еще строили изощренные планы мести.
- Надавите на этих людей! - требовали мы - Подайте протест в ваше консульство. Напишите статью и отправьте копию в министерство иностранных дел Маньчжоу-Го, они на ножах с местными чиновниками, и дадут им прикурить. Добейтесь своего!
Но Кини оказалась умнее нас. Она пояснила, что собирается провести в Маньчжурии еще два месяца, и не хочет, чтобы местные чиновники точили на нее зубы, мешали свободно передвигаться по стране и видеть то, что ей хочется. Для нее инцидент был исчерпан.