суворовский натиск
-1-
Мои первые поэтические позывы аккурат совпали с прибытием на п-ов Камчатка в качестве солдата второго полугодия службы (он же "заяц").
Вообще армия представляется мне идеальным местом пребывания для творческой личности. Беда современной поэзии отчасти в том, что она играет на снижение с мрачной решимостью спившегося брокера, а в армии поначалу ты сам оказываешься столь низко, что поневоле хотя бы в стихах необходимо возвыситься, т.е. стихоложествовать на тему наряда в посудомойку, добычи угля на морозе и караульного охранения давно разворованного склада ГСМ решительно невозможно, приходится как-то изворачиваться, напр.:
С вороненым стволом автомата
я в обнимку лежу под кустом,
так тебя обнимал я когда-то,
а теперь вспоминаю о том,
Я о том и теперь вспоминаю,
что случилось полгода назад,
и скажу без обиняков1, *** 2,
ты прекраснее, чем автомат!
Сочинив за первый месяц около 34 шедевров, я возжаждал признания. И оно не замедлило материализоваться. Газета "Камчатский комсомолец" опубликовало мое стихотворение "Особый марш". Помню из него только прекрасную рифму "склеивай- ниныандреивай".
Я понимаю, что столь явная политизированность моего раннего творчества сегодня вызовет кривые ухмылки, особенно в среде молодого поэтического поколения, кое, не успев толком опериться, уже не чурается таких непростых тем, как опыты с веществами. Должен сказать, что из веществ на Камчатке была только сапожная вакса (хотя башкирский призыв пытался на новый год ее возгонять, полученный продукт к ужасу естествоиспытателей ничуть не изменял сознание, а лишь придавал организму дополнительные реактивные мощности), да и отцов мне было совершенно нечему учить.
Мне даже не стыдно. Я был обычным провинциальным мальчишкой. Со всеми вытекающими комплексами.
Покорив местную прессу, я не снизил обороты и нацелил жорла на Москву.
Увы. В редакциях журналов "Новый мир", "Знамя", "Дружба народов", "Юность" и др.(всего 24 наименования) в 1988 году сидели жалкие бездушные люди. Снулые редакторы на полставки, не способные оценить не говоря выпестовать.
Мне 14 раз порекомендовали упорно работать над повышением поэтического мастерства и 7 раз присылать в будущем новые, лучшие, творения.
После очередного столичного отлупа я обуздал гордыню и приступил к планомерной осаде.
Первым пал Хабаровск.
Газета Дальневосточного военного округа "Суворовский натиск" опубликовала мое стихотворение под рубрикой Новое имя: ефрейтор И.Петров . Оно заканчивалось такой строфой:
А в жизни все сложнее намного,
В жизни - война - не картинки, а кровь...
Пора б киношникам идти с нею в ногу,
Показывая армию - нашу любовь.
За эту публикацию я даже получил гонорар в размере 5руб.25 коп.
Т.е. все было прекрасно за исключением одной небольшой детали.
Заголовок "А в жизни все сложнее намного..." , процитированная строфа, равно как и 75% остального текста мне не принадлежали.
Несколько взволнованный, я написал в редакцию газету "Суворовский натиск" письмо, полное едкого сарказма.
Я изъявлял желание познакомиться со своим новым соавтором и вернуть ему несправедливо присвоенные 4 рубля.
1 - авторское ударение
2 - имя утеряно
-2-
Пока я эпистолярничал с разными редакциями, в части настали мрачные времена реакции и подавления гражданских свобод. Вновь назначенный командир, полковник Гробовой твердо решил сделать из банды раздолбаев полк образцового содержания.
Для начала он бодро и не чинясь трахнул всё, что движется.
Пытаясь приладиться под новую метлу, трахнутые военные хамелеоны и щелкоперы немедленно замерли. Это была ошибка, потому что следующим пунктом полковник трахнул всё, что не движется.
Самой гениальной придумкой Гробового была шведская система1. Каждое утро, в 6.30 он лично строил часть на плацу. Более того, все офицеры, не занятые на дежурствах, должны были тоже участвовать в этой аттракции.
Обзор идиоматических выражений, употребляемых офицерами, которым приходилось в полшестого утра вылезать с-под теплого бока жены и брести сквозь темень и пургу в часть, выходит за рамки данной работы.
Один майор Круасанов решительно отказался от участия в.
Майор Круасанов вообще слыл загадочной личностью. Говорили, что у него в Москве Большой Блат, и на забытой богом Камчатке он сидит лишь из-за пресловутого "год за три".
Сведения о Блате подтверждались тем, что функциональные обязанности майора были никому неведомы.
Формально он был приписан к политотделу, но агитационная рутина ему претила.
В часы досуга он бродил по части и раздавал всем встреченным солдатам наряды вне очереди.
Благодаря этой неустанной деятельности он прочно удерживал второе место в неофициальном хит-параде мудаков.
Мы с ним подружились на почве художественной самодеятельности. Он был моим первым цензором, и мы жили с ним душа в душу, практически как Пушкин с Бенкендорфом.
В нем даже чувствовался какой-то внутренний аристократизм.
Впрочем, это ни о чем не говорит. Майор Балконский и вовсе был вылитый герой войны 1812 года. До тех пор, пока не открывал рот.
У Балконского была привычка вставлять между словами артикль "нах". "Х" при этом было очень легким, на самом выдохе и все-таки никаких этимологических сомнений не возникало.
Когда Балконский говорил "Товарищ-нах сержант, выйти нах-из строя" это звучало довольно органично, но когда речь шла о "Коммунистическая нах-партия и ее центральный нах-комитет" ощущался некоторый диссонанс.
1 - полковник Гробовой вычитал о ней в газете "Советский спорт". Шведские лыжники работали над выносливостью, бегая по сугробам. Полковник не заканчивал курсы проект-менеджеров, поэтому он не задумался над необходимостью масштабирования методики. Сугробы в Швеции достигали в урожайные годы 50 см, поэтому лыжники наступали на них сверху. На Камчатке, где 2-3-х метровые сугробы были обыденностью, солдатам приходилось внедряться в них снизу.
-3-
Забивший болт на полковника Гробового и его Всеобщую Утреннюю Повинность майор Круасанов был человек вежливый, москвич в душе, поэтому он не явился с докладом: "Товарищ полковник, я на вас кладу с прибором", а прибег к помощи медиума из медслужбы.
Сначала Круасанов был освобожден от беговых упражнений в связи с защемлением межпяточного нерва. Потом из-за кишечной потливости. Потом настал черед хронического воспаления ягодицы...
Полковник Гробовой сообразительностью заметно уступал жирафу.
Но месяца через три и до него дошло, что на нем давно лежит какая-то дополнительная тяжесть. Не говоря уже о смешках личного состава за спиной.
Полковник Гробовой произвел комплексный анализ ситуации и трахнул медчасть (в выборе воспитательных средств полковник, как заметит наблюдательный читатель, был крайне консервативен).
Вскоре у майора Круасанова открылась острая респираторная чесотка, но справки ему не выдали.
И тогда настал день, которого с нетерпением ждал весь полк.
На утреннем построении, сверкая ультрафиолетовыми спортивными штанами, стоял майор Круасанов. В шапочке с пумпончиком.
- Бегом марш, - не помня себя от радости, скомандовал Гробовой.
И мы побежали. Круасанов бежал как бог. Как древнегреческий бог, которому нет дела до суетливых смертных и которому совершенно некуда торопиться.
По выражению его лица можно было снимать полнометражный художественный фильм под рабочим названием "Пирог, хозяйка и именины".
Эта была единственная зарядка, которую майор Круасанов почтил своим присутствием. На следующую он не явился без объяснения причин.
Полковник Гробовой уже примеривался, как бы поэффектнее трахнуть вольнодумца, но тут в часть пришел приказ о переводе Круасанова в Москву.
Через неделю майор покинул нас по-английски.
-4-
Между тем я получил письмо из редакции "Суворовского натиска".
Тамошний зав. отделом политики, слегка смущаясь, сообщал, что руку к редактированию моих виршей приложил он сам и уверен, что от этого они (вирши) только выиграли.
Во последних строках он призывал к дальнейшему плодотворному сотрудничеству.
Тут я взъярился.
Когда под гнетом шведской системы каждое утро кувыркаешься в сугробах, как последняя чебурашка, а в газетах в это время печатают стихи про "армию нашу любовь", подписанные твоим именем, не хочешь, а взъяришься.
И я написал гнусный пасквиль о нравах, царящих в нашей части. Я бил ниже пояса и посягал на святое. Прочтя этот пасквиль, Свифт не подал бы мне руки. Салтыков-Щедрин не сел бы со мной на одном поле.
Основу пасквиля составляли избранные цитаты из речей полковника Гробового.
Полковник, надо сказать, не был Цицероном. Кроме того, у него был редкий дефект дикции: он не выговаривал примерно половину букв русского алфавита.
Например, он говорил "Робняйсь! Сирна!"
Полагаю, жизненный путь полковника был усеян трупами логопедов.
Я послал эту клеветническую стряпню своему новому соавтору из отдела политики.
То, что ее напечатали (конечно, в специальной рубрике - кажется "Угол зрения" или "Мимо тещиного дома"), я могу объяснить только перестроечным размягчением мозга, которым в той или иной степени страдала тогда вся страна.
Пасквиль был подписан полным таинственности псевдонимом "сержант Иванов".
Дальше всё было, как в марлезонском балете.
Через месяц "Суворовский натиск" вернулся к теме и устроил обсуждение пасквиля. Три отзыва (за, против, нечиталноосуждаю), как и положено, были созданы в недрах редакционного гения.
Зато четвертый написал лично рядовой Панюшкин!
Рядовой Панюшкин был самым феноменальным тормозом нашей части. Я сам, как и положено ординарному студиозусу, был тормозом. Мои друзья были тормозами. Но по мощи воздействия на окружающую среду мы отставали от Панюшкина примерно, как блоха от ракеты СС-20.
Такой солдат, кстати, необходим любому воинскому соединению для поддержания внутреннего оптимизма и веры в себя. Тот факт, что даже стоя на голове, ты наденешь противогаз быстрее, чем стоящий на ногах рядовой Панюшкин, очень повышает самооценку военнослужащего.
В целях минимизации непрерывно причиняемого Вооруженным Силам ущерба, Панюшкин был пожизненно приписан к посудомойке, метко прозванной в народе "дискотекой".
Теперь оказалось, что свободное от танцев время Панюшкин читает газету "Суворовский натиск".
"Ситуация, описанная в статье сержанта Иванова, как две капли воды похожа на то, что происходит в нашей части", - писал взволнованный совпадениями солдат и для вящего эффекту добавлял пару примеров офицерского самодурства из своего скорбного послужного списка.
-5-
Капитан Пусто-Пусто был пофигистом и мизантропом. Второе было следствием того факта, что за два года до пенсии он все еще носил чин капитана, а первое - причиной.
Здесь можно долго рассуждать о роли личности в истории, но, кажется, кто-то из сброшенных с парохода современности этим уже занимался.
Роль же личности капитана Пусто-Пусто в данной истории сводится к тому, что однажды утром капитан вошел во вверенное ему помещение клуба, с грустью взглянул на полкового живописца, давящего массу на свежезагрунтованном стенде "ВИДЫ ОКУСТИЧЕСКИХ СИГНАЛОВ", поднялся в свой кабинет, достал из ящика стола две газетные вырезки, положил их в конверт, высунул облезлый жёлтый язык, облизал края конверта, запечатал его, надписал адрес московского главка и, вздохнув, отправился на почту.
Прочитав вырезки, московские чины несколько охренели.
Дело в том, что мы были Очень Секретной частью прямого подчинения и соответственно не имели никакого отношения ни к Дальневосточному военному округу, ни к его хабаровскому печатному органу.
Факт, что Очень Секретную часть склоняют на все лады в региональной прессе, не поддавался никаким рациональным объяснениям.
Было ясно одно: ситуация нештатная, а значит кому-то надо вдуть. И руководство главка по старой русской традиции решило послать на Камчатку Ревизора.
С этого момента мой рассказ начинает живо напоминать синематографический сиквел "Муму наносит ответный удар". Сценарист которого сгорел со стыда, предварительно облившись бензином.
Тем не менее факт остается фактом: ревизором был назначен никто иной, как майор Круасанов.
"Есть и Божий суд!", - говорил один поэт, обращаясь к наперсникам разврата.
-6-
Едва прибыв в часть, майор собрал дембелей и дедов в Ленинской комнате. Я отсутствовал по уважительной причине: служил щитом родины, похрапывая за самописцем.
- Военнослужащие, - сказал Круасанов глубоким проникновенным голосом, так знакомым нам по "Товарищ солдат, я заметил, что за время службы в рядах Вооруженных Сил, вам не удалось научиться правильно отдавать честь старшему по званию. Чтобы предоставить вам возможность вдоволь поработать над этим элементом воинской дисциплины, я назначаю вам три наряда вне очереди и лично прослежу, чтобы вы несли их на полковом свинарнике". У майора было потрясающее чувство юмора. Если бы он вышел на эстраду, Петросян повесился бы на колготках жены.
- Военнослужащие, - сказал Круасанов тихо, - мне нетрудно представить, что во время несения службы у вас периодически возникают нештатные ситуации, в том числе, не исключено, конфликты с отдельными офицерами. Но все вы - голос майора стал заметно громче, - прекрасно знаете, где в полку находится узел связи. Зайти туда, попросить соединить вас с Москвой, где сидит ваш старый добрый друг, майор Круасанов, и подробно рассказать о всех возникших проблемах... А не, - тут майор вскочил на ноги и заорал, - заниматься художественной самодеятельностью, - и Круасанов шваркнул об стол потрёпанной подшивкой "Суворовского натиска".
После чего сел, открыл блокнот, достал карандаш и продолжил тихо:
- Выкладывайте, что тут у вас творится, - и посмотрев поверх очков на притихших старослужащих, оскалился: - Тайну исповеди гарантирую.
Через несколько дней нас согнали в клуб на общее собрание части. На трибуну поднялся майор Балконский, и предложил избрать президиум в составе: нах, нах и нах.
Единогласно избранные офицеры потянулись к сцене. Но у Круасанова был подготовлен собственный сценарий.
- А где же представители солдатско-сержантского состава? - вкрадчиво спросил он, обвел президиум глазами и даже заглянул для верности под стул. Ошалевший полковник Гробовой тоже заглянул под стул. Под стулом никого не было.
Представителем, по предложению Круасанова, выбрали меня.
Во время доклада Гробового Круасанов проявил недюжинный артистический дар. Он морщился, хмурился, закрывал лицо руками, и, наконец, откинув голову, обессиленно смотрел в потолок.
- Какая чушь, - комментировал майор вполголоса, повернувшись ко мне. - Что он несет?!! Всему надо учить... Всему...
После отъезда Круасанова полковник Гробовой еще долго ходил как-то враскоряку. Не приходя в сознание, он уволил в запас большинство дембелей на месяц-полтора раньше обещанных нам сроков.
Тут должна быть какая-то локальная мораль. Хотя кино уже закончилось и зрители, плотно набитые попкорном, пробираются к выходу. По экрану на фоне заснеженного камчатского пейзажа ползут титры. Капитан Пусто-Пусто, похожий на дезертира деревянной армии Урфина Джюса, бредет по сугробам на почту. Нелепый символ того, что иногда, очень редко, нам удается подтолкнуть колесо судьбы своим плечом. Или по крайней мере, поверить в.
Рядового Панюшкина уволили в запас в последний день приказа, 30 июня, вместе с сержантом Орловым, наблевавшим на самописец ровно в тот момент, когда он, старчески шаркая перьями, рисовал сейсмическую волну от подземного ядерного взрыва на полигоне в штате Невада.
Мои первые поэтические позывы аккурат совпали с прибытием на п-ов Камчатка в качестве солдата второго полугодия службы (он же "заяц").
Вообще армия представляется мне идеальным местом пребывания для творческой личности. Беда современной поэзии отчасти в том, что она играет на снижение с мрачной решимостью спившегося брокера, а в армии поначалу ты сам оказываешься столь низко, что поневоле хотя бы в стихах необходимо возвыситься, т.е. стихоложествовать на тему наряда в посудомойку, добычи угля на морозе и караульного охранения давно разворованного склада ГСМ решительно невозможно, приходится как-то изворачиваться, напр.:
С вороненым стволом автомата
я в обнимку лежу под кустом,
так тебя обнимал я когда-то,
а теперь вспоминаю о том,
Я о том и теперь вспоминаю,
что случилось полгода назад,
и скажу без обиняков1, *** 2,
ты прекраснее, чем автомат!
Сочинив за первый месяц около 34 шедевров, я возжаждал признания. И оно не замедлило материализоваться. Газета "Камчатский комсомолец" опубликовало мое стихотворение "Особый марш". Помню из него только прекрасную рифму "склеивай- ниныандреивай".
Я понимаю, что столь явная политизированность моего раннего творчества сегодня вызовет кривые ухмылки, особенно в среде молодого поэтического поколения, кое, не успев толком опериться, уже не чурается таких непростых тем, как опыты с веществами. Должен сказать, что из веществ на Камчатке была только сапожная вакса (хотя башкирский призыв пытался на новый год ее возгонять, полученный продукт к ужасу естествоиспытателей ничуть не изменял сознание, а лишь придавал организму дополнительные реактивные мощности), да и отцов мне было совершенно нечему учить.
Мне даже не стыдно. Я был обычным провинциальным мальчишкой. Со всеми вытекающими комплексами.
Покорив местную прессу, я не снизил обороты и нацелил жорла на Москву.
Увы. В редакциях журналов "Новый мир", "Знамя", "Дружба народов", "Юность" и др.(всего 24 наименования) в 1988 году сидели жалкие бездушные люди. Снулые редакторы на полставки, не способные оценить не говоря выпестовать.
Мне 14 раз порекомендовали упорно работать над повышением поэтического мастерства и 7 раз присылать в будущем новые, лучшие, творения.
После очередного столичного отлупа я обуздал гордыню и приступил к планомерной осаде.
Первым пал Хабаровск.
Газета Дальневосточного военного округа "Суворовский натиск" опубликовала мое стихотворение под рубрикой Новое имя: ефрейтор И.Петров . Оно заканчивалось такой строфой:
А в жизни все сложнее намного,
В жизни - война - не картинки, а кровь...
Пора б киношникам идти с нею в ногу,
Показывая армию - нашу любовь.
За эту публикацию я даже получил гонорар в размере 5руб.25 коп.
Т.е. все было прекрасно за исключением одной небольшой детали.
Заголовок "А в жизни все сложнее намного..." , процитированная строфа, равно как и 75% остального текста мне не принадлежали.
Несколько взволнованный, я написал в редакцию газету "Суворовский натиск" письмо, полное едкого сарказма.
Я изъявлял желание познакомиться со своим новым соавтором и вернуть ему несправедливо присвоенные 4 рубля.
1 - авторское ударение
2 - имя утеряно
-2-
Пока я эпистолярничал с разными редакциями, в части настали мрачные времена реакции и подавления гражданских свобод. Вновь назначенный командир, полковник Гробовой твердо решил сделать из банды раздолбаев полк образцового содержания.
Для начала он бодро и не чинясь трахнул всё, что движется.
Пытаясь приладиться под новую метлу, трахнутые военные хамелеоны и щелкоперы немедленно замерли. Это была ошибка, потому что следующим пунктом полковник трахнул всё, что не движется.
Самой гениальной придумкой Гробового была шведская система1. Каждое утро, в 6.30 он лично строил часть на плацу. Более того, все офицеры, не занятые на дежурствах, должны были тоже участвовать в этой аттракции.
Обзор идиоматических выражений, употребляемых офицерами, которым приходилось в полшестого утра вылезать с-под теплого бока жены и брести сквозь темень и пургу в часть, выходит за рамки данной работы.
Один майор Круасанов решительно отказался от участия в.
Майор Круасанов вообще слыл загадочной личностью. Говорили, что у него в Москве Большой Блат, и на забытой богом Камчатке он сидит лишь из-за пресловутого "год за три".
Сведения о Блате подтверждались тем, что функциональные обязанности майора были никому неведомы.
Формально он был приписан к политотделу, но агитационная рутина ему претила.
В часы досуга он бродил по части и раздавал всем встреченным солдатам наряды вне очереди.
Благодаря этой неустанной деятельности он прочно удерживал второе место в неофициальном хит-параде мудаков.
Мы с ним подружились на почве художественной самодеятельности. Он был моим первым цензором, и мы жили с ним душа в душу, практически как Пушкин с Бенкендорфом.
В нем даже чувствовался какой-то внутренний аристократизм.
Впрочем, это ни о чем не говорит. Майор Балконский и вовсе был вылитый герой войны 1812 года. До тех пор, пока не открывал рот.
У Балконского была привычка вставлять между словами артикль "нах". "Х" при этом было очень легким, на самом выдохе и все-таки никаких этимологических сомнений не возникало.
Когда Балконский говорил "Товарищ-нах сержант, выйти нах-из строя" это звучало довольно органично, но когда речь шла о "Коммунистическая нах-партия и ее центральный нах-комитет" ощущался некоторый диссонанс.
1 - полковник Гробовой вычитал о ней в газете "Советский спорт". Шведские лыжники работали над выносливостью, бегая по сугробам. Полковник не заканчивал курсы проект-менеджеров, поэтому он не задумался над необходимостью масштабирования методики. Сугробы в Швеции достигали в урожайные годы 50 см, поэтому лыжники наступали на них сверху. На Камчатке, где 2-3-х метровые сугробы были обыденностью, солдатам приходилось внедряться в них снизу.
-3-
Забивший болт на полковника Гробового и его Всеобщую Утреннюю Повинность майор Круасанов был человек вежливый, москвич в душе, поэтому он не явился с докладом: "Товарищ полковник, я на вас кладу с прибором", а прибег к помощи медиума из медслужбы.
Сначала Круасанов был освобожден от беговых упражнений в связи с защемлением межпяточного нерва. Потом из-за кишечной потливости. Потом настал черед хронического воспаления ягодицы...
Полковник Гробовой сообразительностью заметно уступал жирафу.
Но месяца через три и до него дошло, что на нем давно лежит какая-то дополнительная тяжесть. Не говоря уже о смешках личного состава за спиной.
Полковник Гробовой произвел комплексный анализ ситуации и трахнул медчасть (в выборе воспитательных средств полковник, как заметит наблюдательный читатель, был крайне консервативен).
Вскоре у майора Круасанова открылась острая респираторная чесотка, но справки ему не выдали.
И тогда настал день, которого с нетерпением ждал весь полк.
На утреннем построении, сверкая ультрафиолетовыми спортивными штанами, стоял майор Круасанов. В шапочке с пумпончиком.
- Бегом марш, - не помня себя от радости, скомандовал Гробовой.
И мы побежали. Круасанов бежал как бог. Как древнегреческий бог, которому нет дела до суетливых смертных и которому совершенно некуда торопиться.
По выражению его лица можно было снимать полнометражный художественный фильм под рабочим названием "Пирог, хозяйка и именины".
Эта была единственная зарядка, которую майор Круасанов почтил своим присутствием. На следующую он не явился без объяснения причин.
Полковник Гробовой уже примеривался, как бы поэффектнее трахнуть вольнодумца, но тут в часть пришел приказ о переводе Круасанова в Москву.
Через неделю майор покинул нас по-английски.
-4-
Между тем я получил письмо из редакции "Суворовского натиска".
Тамошний зав. отделом политики, слегка смущаясь, сообщал, что руку к редактированию моих виршей приложил он сам и уверен, что от этого они (вирши) только выиграли.
Во последних строках он призывал к дальнейшему плодотворному сотрудничеству.
Тут я взъярился.
Когда под гнетом шведской системы каждое утро кувыркаешься в сугробах, как последняя чебурашка, а в газетах в это время печатают стихи про "армию нашу любовь", подписанные твоим именем, не хочешь, а взъяришься.
И я написал гнусный пасквиль о нравах, царящих в нашей части. Я бил ниже пояса и посягал на святое. Прочтя этот пасквиль, Свифт не подал бы мне руки. Салтыков-Щедрин не сел бы со мной на одном поле.
Основу пасквиля составляли избранные цитаты из речей полковника Гробового.
Полковник, надо сказать, не был Цицероном. Кроме того, у него был редкий дефект дикции: он не выговаривал примерно половину букв русского алфавита.
Например, он говорил "Робняйсь! Сирна!"
Полагаю, жизненный путь полковника был усеян трупами логопедов.
Я послал эту клеветническую стряпню своему новому соавтору из отдела политики.
То, что ее напечатали (конечно, в специальной рубрике - кажется "Угол зрения" или "Мимо тещиного дома"), я могу объяснить только перестроечным размягчением мозга, которым в той или иной степени страдала тогда вся страна.
Пасквиль был подписан полным таинственности псевдонимом "сержант Иванов".
Дальше всё было, как в марлезонском балете.
Через месяц "Суворовский натиск" вернулся к теме и устроил обсуждение пасквиля. Три отзыва (за, против, нечиталноосуждаю), как и положено, были созданы в недрах редакционного гения.
Зато четвертый написал лично рядовой Панюшкин!
Рядовой Панюшкин был самым феноменальным тормозом нашей части. Я сам, как и положено ординарному студиозусу, был тормозом. Мои друзья были тормозами. Но по мощи воздействия на окружающую среду мы отставали от Панюшкина примерно, как блоха от ракеты СС-20.
Такой солдат, кстати, необходим любому воинскому соединению для поддержания внутреннего оптимизма и веры в себя. Тот факт, что даже стоя на голове, ты наденешь противогаз быстрее, чем стоящий на ногах рядовой Панюшкин, очень повышает самооценку военнослужащего.
В целях минимизации непрерывно причиняемого Вооруженным Силам ущерба, Панюшкин был пожизненно приписан к посудомойке, метко прозванной в народе "дискотекой".
Теперь оказалось, что свободное от танцев время Панюшкин читает газету "Суворовский натиск".
"Ситуация, описанная в статье сержанта Иванова, как две капли воды похожа на то, что происходит в нашей части", - писал взволнованный совпадениями солдат и для вящего эффекту добавлял пару примеров офицерского самодурства из своего скорбного послужного списка.
-5-
Капитан Пусто-Пусто был пофигистом и мизантропом. Второе было следствием того факта, что за два года до пенсии он все еще носил чин капитана, а первое - причиной.
Здесь можно долго рассуждать о роли личности в истории, но, кажется, кто-то из сброшенных с парохода современности этим уже занимался.
Роль же личности капитана Пусто-Пусто в данной истории сводится к тому, что однажды утром капитан вошел во вверенное ему помещение клуба, с грустью взглянул на полкового живописца, давящего массу на свежезагрунтованном стенде "ВИДЫ ОКУСТИЧЕСКИХ СИГНАЛОВ", поднялся в свой кабинет, достал из ящика стола две газетные вырезки, положил их в конверт, высунул облезлый жёлтый язык, облизал края конверта, запечатал его, надписал адрес московского главка и, вздохнув, отправился на почту.
Прочитав вырезки, московские чины несколько охренели.
Дело в том, что мы были Очень Секретной частью прямого подчинения и соответственно не имели никакого отношения ни к Дальневосточному военному округу, ни к его хабаровскому печатному органу.
Факт, что Очень Секретную часть склоняют на все лады в региональной прессе, не поддавался никаким рациональным объяснениям.
Было ясно одно: ситуация нештатная, а значит кому-то надо вдуть. И руководство главка по старой русской традиции решило послать на Камчатку Ревизора.
С этого момента мой рассказ начинает живо напоминать синематографический сиквел "Муму наносит ответный удар". Сценарист которого сгорел со стыда, предварительно облившись бензином.
Тем не менее факт остается фактом: ревизором был назначен никто иной, как майор Круасанов.
"Есть и Божий суд!", - говорил один поэт, обращаясь к наперсникам разврата.
-6-
Едва прибыв в часть, майор собрал дембелей и дедов в Ленинской комнате. Я отсутствовал по уважительной причине: служил щитом родины, похрапывая за самописцем.
- Военнослужащие, - сказал Круасанов глубоким проникновенным голосом, так знакомым нам по "Товарищ солдат, я заметил, что за время службы в рядах Вооруженных Сил, вам не удалось научиться правильно отдавать честь старшему по званию. Чтобы предоставить вам возможность вдоволь поработать над этим элементом воинской дисциплины, я назначаю вам три наряда вне очереди и лично прослежу, чтобы вы несли их на полковом свинарнике". У майора было потрясающее чувство юмора. Если бы он вышел на эстраду, Петросян повесился бы на колготках жены.
- Военнослужащие, - сказал Круасанов тихо, - мне нетрудно представить, что во время несения службы у вас периодически возникают нештатные ситуации, в том числе, не исключено, конфликты с отдельными офицерами. Но все вы - голос майора стал заметно громче, - прекрасно знаете, где в полку находится узел связи. Зайти туда, попросить соединить вас с Москвой, где сидит ваш старый добрый друг, майор Круасанов, и подробно рассказать о всех возникших проблемах... А не, - тут майор вскочил на ноги и заорал, - заниматься художественной самодеятельностью, - и Круасанов шваркнул об стол потрёпанной подшивкой "Суворовского натиска".
После чего сел, открыл блокнот, достал карандаш и продолжил тихо:
- Выкладывайте, что тут у вас творится, - и посмотрев поверх очков на притихших старослужащих, оскалился: - Тайну исповеди гарантирую.
Через несколько дней нас согнали в клуб на общее собрание части. На трибуну поднялся майор Балконский, и предложил избрать президиум в составе: нах, нах и нах.
Единогласно избранные офицеры потянулись к сцене. Но у Круасанова был подготовлен собственный сценарий.
- А где же представители солдатско-сержантского состава? - вкрадчиво спросил он, обвел президиум глазами и даже заглянул для верности под стул. Ошалевший полковник Гробовой тоже заглянул под стул. Под стулом никого не было.
Представителем, по предложению Круасанова, выбрали меня.
Во время доклада Гробового Круасанов проявил недюжинный артистический дар. Он морщился, хмурился, закрывал лицо руками, и, наконец, откинув голову, обессиленно смотрел в потолок.
- Какая чушь, - комментировал майор вполголоса, повернувшись ко мне. - Что он несет?!! Всему надо учить... Всему...
После отъезда Круасанова полковник Гробовой еще долго ходил как-то враскоряку. Не приходя в сознание, он уволил в запас большинство дембелей на месяц-полтора раньше обещанных нам сроков.
Тут должна быть какая-то локальная мораль. Хотя кино уже закончилось и зрители, плотно набитые попкорном, пробираются к выходу. По экрану на фоне заснеженного камчатского пейзажа ползут титры. Капитан Пусто-Пусто, похожий на дезертира деревянной армии Урфина Джюса, бредет по сугробам на почту. Нелепый символ того, что иногда, очень редко, нам удается подтолкнуть колесо судьбы своим плечом. Или по крайней мере, поверить в.
Рядового Панюшкина уволили в запас в последний день приказа, 30 июня, вместе с сержантом Орловым, наблевавшим на самописец ровно в тот момент, когда он, старчески шаркая перьями, рисовал сейсмическую волну от подземного ядерного взрыва на полигоне в штате Невада.