МЕМУАР
Я был молод и беден, а также боялся публики,
но сам завкульт сказал пионеру: "Надо!",
я вышел на сцену и для партактива республики
проорал, не жалея лужёного горла, Гренаду,
задавал вопросы Харькову и Александровску
а зал, богато увешанный красными лентами,
встречал окончание декламации радостными
аплодисментами.
Но лошадь устала, хотелось чего-то нового,
к тому же в эфире роились флюиды весенние
так я отложил Светлова, но открыл Есенина,
нашел поэму, которую продекламировав,
можно годами на лаврах заслуженно нежиться,
пока все дивятся непостижимости мира во
глубине моей непритязательной внешности.
На пробной читке, сначала для узкой публики
завкульт этак исподволь уточнил: "С чего ты
решил, что партийный актив республики
беспокоят вопросы чужой голубой блевоты?
Вот же поколенье непуганое какое,
и без курсисток тут не оберешься сраму!",
и этот гад своею мозолистою рукою
меня взял и вычеркнул из программы.
Так я едва избежал всемирной известности,
но от безделицы самооценка не рушится.
Я прочел поэму пусть не для всей окрестности,
но для одной, особенной слушательницы.
И после в грозы, в бури, в житейскую стынь,
пока она училась на инженера-химика,
я так и казался, кстати, улыбчивым и простым,
хотя на сложных щах и с загадочной мимикой.
Герою раёшных трагедий судьба в назидание
стелила мягко, хотя и щерилась черство,
и я как прыщи давил из себя страдания,
но получалось только позёрство,
пока тусклым вечером, озирая рассеянно
тушки бычков, чернеющих в маринаде,
не выбросил к чорту Есенина
и вернулся к Гренаде.