тайна александра коваленки (IV)
Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
О Коваленке, его подпольной организации, комиссионном магазине, о Н. Февре и его пребывании в Киеве я получил довольно много дополнительных сведений из разных источников. Один из моих корреспондентов, назовем его А., попал в Киев через несколько дней после занятия его немецкими войсками. Он работал для "Организации Тодт" в одном из ее строительных предприятий. И технический персонал, и рабочие были размещены неподалеку от Киева в самых примитивных условиях - ни кроватей, ни одеял, ни теплой одежды. Наступали холода. Администрация получила разрешение изъять нужные вещи из брошенных квартир, принадлежавших ушедшим с большевиками. Теперь эти квартиры были взяты на учет и опечатаны немцами.
В начале октября 1941 года, еще до пожара города, он вместе с несколькими рабочими приехал на грузовике в Киев. Ему были даны несколько адресов опечатанных квартир и "мандат" на изъятие нужных вещей. Первый дом находился около Александровской гимназии. Квартира была богатая. Ковры, прекрасная мебель, картины. Брали только то, что действительно было нужно. О возможности поживиться как-то даже не подумали. К концу операции к дому подъехал газик с двумя людьми. Они поднялись по лестнице и вошли в квартиру, из которой выходили А. и его рабочие. Каменные, мертвые лица, определяет их он. Первой мыслью было спросить, что им здесь нужно. Но сразу же подумал - зачем? Какое мне дело?
То же повторилось, когда позже А. выходил из дома в Липках, известного до революции, как дом Гинзбурга. Около дома стоял тот же газик и те же двое повстречались у входа. Как будто им был известен наш маршрут и они следовали за нами по пятам.
В декабре наступили настоящие холода. Необходимо было купить ("достать") валенки. Около 15-го А. получил отпуск в Киев, Его сослуживец, по фамилии Пичакчи, русский из Белграда, поручил ему передать письмо Лиде, с которой он недавно познакомился. Лида и ее мать Клавдии Федоровна (фамилии он не помнит) жили на Садовой улице. Первым делом он отправился к Лиде. Бедный домик и явная, ничем не прикрытая нищета. Семья интеллигентная. Лида - бывшая студентка Медицинского института. Картина нищеты и беспомощность двух женщин так подействовали на еще не успевшее очерстветь сердце А., что он сейчас же пошел и получил причитающееся ему по отпускному свидетельству продукты и принес их своим новым знакомым.
В тот же день он спросил, как и где можно найти в Киеве валенки. Клавдия Федоровна ответила, что работает в комиссионном магазине Коваленки, и там иногда бывают на продажу и валенки. На следующий день он пошел в магазин Коваленки. И первый, кого он увидел, был один из двух типов с газика. Узнал ли он его, А. не знает. Если и узнал, то не подал виду.
Позже А. побывал еще несколько раз в магазине Коваленки и как-то спросил хозяина, откуда тот получает продающиеся у него вещи. На вопрос - не из брошенных ли квартир, - Коваленко спокойно ответил, - бывает, что и из брошенных. Навещал А. и Клавдию Федоровну с Лидой и однажды встретил у нее того же типа с газика.
Bcкope его перевели на работы в село Ерковцы. Большое село - дворов в 800. А. - человек общительный и сердечный - скоро стал в селе своим человеком. Тем более, что ему удалось оказать некоторую помощь при ликвидации эпидемии тифа, которую он застал, приехав в село. Кроме того, он часто улаживал конфликты, возникавшие между жителями и немцами.
Приблизительно в апреле 1942 года ему нужно было повидать некую Катю Ждан, уроженку этого села и как будто бывшую учительницу. Дома он ее не застал. Узнал, что молодежь собралась повеселиться в одном из домов. Катя пошла туда. Дом, где собралась молодежь, находился на окраине села. Одной стороной он выходил на поле. А через поле начинался лесок. А. попросил вызвать Катю Ждан, а сам сел в ожидании на завалинку.
В это время из леса вышел человек. Когда человек приблизился, А. узнал в нем типа с газика, встреченного уже у Коваленки. Тип, завидев незнакомого мужчину, пошел прямо на него. Подходя, сунул руку в карман и вынул револьвер, но не полностью, а только так, чтобы его было видно. А. тоже имел при себе револьвер. И он вытянул оружие наполовину, чтобы показать, что силы равны. Тип с газика постоял некоторое время, как бы раздумывая, потом криво усмехнулся и направился в дом.
Вышел он с Катей Ждан. Отвел ее в сторону. Разговор продолжался несколько минут. Потом тип зашагал через поле и скрылся в леске. Катя Ждан села на завалинку и, нисколько не смущаясь, повела беседу с А.
Он утверждает, что и до этой встречи в нем зародились подозрения насчет подпольной деятельности Коваленки и его окружения. Случай в Ерковцах превратил подозрения в уверенность. Тем не менее, он не задал никаких вопросов Кате Ждан, никому об этом случае не рассказал и немецкому начальству не сообщил. И я его понимаю. Это было время острого разочарования в крестовом походе против коммунизма и полной потери надежд. Если зимой можно еще было обманывать себя, оправдывая действия немцев морозами, климатом, неподготовленностью, незнакомством с положением на местах, то к весне эти иллюзии отсохли. Стало ясно, что интернациональный коммунизм и немецкий национал-социализм одинаково враждебны и одинаково опасны для России. А кто из них опаснее, каждый решал по своему разумению, по своим склонностям, по накопленному опыту, а часто по месту, куда его бросила судьба.
Две враждебные нашей родине и нам силы вцепились одна другой в глотку. И не нам было помогать той или другой. К тому же в советском подполье, кроме чекистов и типов с газика, могли работать хорошие русские люди из чистых патриотических побуждений.
В мае 1942 года А. был переведен на работы поблизости от Киева и при первой возможности пошел навестить Клавдию Федоровну. На Садовой ее уже не было. Соседи дали новый адрес - Фундуклеевская 33. Клавдия Федоровна резко изменилась. Вместо беспомощной, раздавленной нищетой женщины, уверенная в себе, хорошо, даже элегантно одетая дама. Квартира из трех комнат, которую она делила с другой женщиной, работавшей в магазине Коваленки. Клавдия Федоровна рассказала, что Лида вышла замуж, и муж увез ее в Белград. Сама она получила хорошее место в городской управе.
В селе никаких расходов не было, и у А. собралась некоторая толика денег. Он решил купить себе хороший портсигар. После некоторых колебаний отправился в магазин Коваленки. В магазине тоже произошли значительные перемены. Около двери конторка и за конторкой красивая молодая девушка. Еще красивые, свежие девушки, вроде как бы продавщицы. После нескольких фраз предложение - не хотите ли выпить? - Хочу, но не самогон. - Нет. У нас настоящая водка.
Одна девушка свела его вниз, в подвал. Другая, что сидела за конторкой, принесла графинчик водки. Подвал в два окна. Несколько столиков. Выпили. Впечатление - не то публичный дом, не то кабак с консоматоршами.
После водки захотелось есть. Оказалось, можно получить хлеб и холодную закуску. А. заказал еды и еще водки. Одна из девушек пошла выполнять заказ. Другая занимала гостя. Вдруг сверху раздался грубый окрик: "Куда ты несешь? А ты знаешь, есть у него чем платить?". По лестнице сошла девушка с закуской и бутылкой водки и мужчина, в котором А. узнал второго типа с газика. Он бросил пачку денег на стол и спросил - хватит? Одна из девушек пересчитала деньги. "Хватит, и еще много останется". Тип с газика, ни слова не говоря, поднялся наверх.
На этот раз А. портсигара не купил. Но придя через несколько дней, сторговал у самого Коваленки очень дешево старинный серебряный портсигар. С этим следует сопоставить многочисленные свидетельства о том, что Коваленко щедро платил за покупаемые вещи.
В скором времени А. покинул Киев и больше туда не возвращался. Но эта история имеет продолжение.
По окончании войны А. вернулся во Францию. Там был обвинен в коллаборантстве, арестован и отправлен в лагерь Верне, в департаменте Аррьеж, столь памятный многим русским эмигрантам. В лагерь как-то приехала советская комиссия. И в одной из ее членов, бывшем в форме капитана советской армии, А. узнал типа с газика, вьшедшего из леса. Он поспешил отвернуться и постараться этой комиссии на глаза не попадаться. К счастью, ему это удалось.
Но и это еще не все. В скором времени он смог опровергнуть все выдвинутые против него обвинения. Его освободили и он вернулся в Париж. Первое время он регулярно читал советские газеты. И вот, однажды, приблизительно в 1947 году, А. наткнулся в одной из газет на фотографию Кати Ждан. Тут же сообщалось, что она была связной партизан и за свои заслуги награждена Орденом славы 2-ой степени.
Ю. Сречинский. ТАЙНА АЛЕКСАНДРА КОВАЛЕНКИ (статья четвертая, часть вторая, НРС, 17 января 1971 г.)
Мой второй корреспондент, назовем его Б., был знаком с Н. Февром по Белграду. Он сообщает, что Февр приехал в Киев в самом конце августа или в начале сентября 1942 года. Б. встретился с рим в субботу или в воскресенье около 10 сентября на квартире Клавдии Федоровны на Фундуклеевской улице. По всем данным, это та же Клавдия Федоровна, которая фигурировала в рассказе первого моего корреспондента. Описание квартиры совпадает. Совпадает и то, что Клавдия Федоровна работала в городской управе, Хотя Б. удалось позже
установить, что она никогда в городской управе не работала, а только прикрывала себя рассказами об этой работе.
Б. знакомство и сближение Февра с Коваленкой и его магазином объясняет иначе, чем я это себе представлял до сих пор. Во-первых, он отвергает мое утверждение, что Коваленко был представителем берлинской газеты "Новое Слово", когда Февр приехал в Киев. По его словам, Коваленко получил представительство после отъезда Февра. Эти сведения подтверждаются и другими источниками, причем выясняется, что представительство "Нового Слова" было дано Коваленке по рекомендации самого Февра.
Возможно, что Февр привез с собой адрес Коваленки, но пришел он к нему не по делам газеты. Он привез с собой кое-какие товары, главным образом русские книги, изданные в эмиграции, и пришел в магазин Коваленки, чтобы их продать.
Здесь нужно дать объяснение этому поступку Февра. Объясняется он разницей в реальной ценности денег, вернее, немецких марок. Их реальная ценность менялась в зависимости от страны, а иногда и в зависимости от категории, к которой принадлежал их владелец.
В Германии население получало продукты по карточкам и платило за них нормальные цены. Хотя немцы и острили, что паек этот слишком велик, чтобы умереть с голоду, но слишком мал, чтобы жить, нужно признать, что для нормального человека он был достаточен. Поэтому для немецкого населения реальная ценность марки почти до самого конца войны оставалась близкой к номиналу.
Во Франции паек, выдававшийся по карточкам, был значительно ниже немецкого. Прожить на него было невозможно. Приходилось пользоваться черным рынком. И ценность марки соответственно падала.
В России население вообще никакого пайка не получало, за исключением городских служащих и фабричных рабочих, да и то не везде. Даже служившие при немецких учреждениях не всегда получали паек. А цены на вольном рынке были высокие. Так в Киеве каравай хлеба весом приблизительно в один килограмм сорта, который no цвету назывался "золотым", но был почти несъедобен, стоил в 1943 году 70 рублей, т. е. 7 марок, при заработке рабочего, редко превышавшем 1000 рублей в месяц. Поэтому именно в России марка была совершенно обесценена.
Здесь, ради курьеза, следует отметить, что и в Германии среди русских, живших на положении "остов", марка была обесценена почти в той же степени, как и в России. По нормальным немецким ценам они ничего купить не могли, а цены на черном рынке были очень высоки.
Февр во время своей командировки в Россию, вне всякого сомнения, получал немецкий паек. Но ему, как журналисту, необходимы были деньги на побочные расходы. Та, крупная для Германии, сумма денег, которой его могла снабдить газета, в России обесценивалась во много раз. С этим явлением он уже столкнулся во время первой поездки в Россию, в Псков, и теперь решил брать с собой не деньги, а книги.
Таким образом, Февра привела в магазин Коваленки необходимость продать привезенные вещи. По всей вероятности, он сразу же приметил Аллу и увлекся ею. Причиной же сближения Февра с магазином, его хозяином и служащими было его вынужденное безделие. Он почти три месяца пробыл в Киеве, и за это время ему только один раз разрешили выехать из города в деревню на два или три дня. Б. предлагал Февру вывезти его нелегально из Киева и повозить по соседним деревням, где у него было не мало знакомств, но Февр отказался. Он считал, что результаты не оправдают риска, тем более что его выезд и отсутствие из Киева вряд ли пройдут незамеченными.
В следующую субботу Б. встретил Февра у Коваленки. Спустились в подвал. Заказали водки и закуску. К ним присоединились две девушки - Алла и Зина. Февр за это время стал уже своим человеком в магазине. А Б. и магазин, и Коваленку, и его подручных знал уже давно и не сомневался в их истинном занятии.
В одну и следующих встреч с Февром Б., почувствовав серьезность его увлечения Аллой, рассказал ему о том, что магазин Коваленки только ширма для какой-то советской подпольной деятельности. Но Февр остался глух к предупреждениям.
Встречи с Февром продолжались. Встречались часто, то в магазине Коваленки, то на квартире Клавдии Федоровны. Б. неоднократно возвращался к разговору о магазине Коваленки и об Алле. Однажды он не захотел возвращаться домой и заночевал в городе, на квартире какой-то семьи, куда попал по рекомендации Зины. Рано утром он был разбужен тихим разговором в соседней комнате. Его внимание привлекло обращение "товарищ лейтенант". Скоро разговор кончился. Один из говоривших направился к выходу. Через полуотворенную дверь Б. узнал в нем подручного Коваленки. Рассказал он Февру и об этом случае. Но Февр уже строил планы, как вывезти Аллу в Германию.
С середины октября встречи с Февром стали реже; как будто кто-то решил, что влияние Б. на Февра нежелательно, и стал их затруднять. Ни у Коваленки, ни у Клавдии Федоровны он ни Февра, ни Аллы больше не находил. Ему называли место, куда они пошли, но и там их не оказывалось. Встречал он Февра только случайно и при каждой встрече убеждался, что Февр все больше увлекается Аллой и на все остальное закрывает глаза.
Последний раз он видел Февра приблизительно 10 ноября 1942 года. Он не нашел его ни у Клавдии Федоровны, ни в магазине Коваленки. Позже, под вечер, Б. вернулся к Клавдии Федоровне. Через некоторое время пришел Февр. Они вышли. Февр жаловался, что скоро должен ехать в Крым, и до сих пор ему не удалось устроить выезд Аллы в Германию. Он был в подавленном настроении. На предостережение о подозрительности Коваленки и всего его окружения он опять никак не реагировал.
15 ноября Б. уехал из Киева и вернулся туда только во второй половине декабря. Первым делом он навестил Клавдию Федоровну. От нее узнал, что Февр уехал, но Алла в Киеве. От Клавдии Федоровны пошел в магазин Коваленки. Ни Аллы, ни Зины нет. Нет никого из двух подручных Коваленки. На вопрос об Алле и Зине Коваленко ответил, что не знает, где они, а Февр уехал две-три недели назад.
Б. принялся разыскивать Аллу. Все утверждали, что она в Киеве, но никто не мог дать ее адрес. На всем лежал налет какой-то тайны. Это его заинтриговало и он стал собирать сведения и об Алле, и о Коваленке, и о Клавдии Федоровне. Собирание сведений затруднялось тем, что ему приходилось отлучаться из Киева на довольно продолжительное время. Тем не менес ему удалось узнать кое-какие подробности о жизни Аллы в первое время после прихода немцев. Узнал он также, что Клавдия Федоровна никогда в киевской управе не работала. Встречал он в Киеве и подручных Коваленки. В магазине они больше не появлялись, но с Клавдией Федоровной связь поддерживали. Б. считает, что квартира Клавдии Федоровны была одним из главных центров советского подполья. Он приводит в доказательство такой случай. В одно из воскресений в августе 1943 года он, направляясь к Клавдии Федоровне, завернул с Крещатика на Фундуклеевскую. Навстречу ему спускался немецкий офицер, а за ним следовал какой-то человек. Не успел Б. пройти нескольких шагов, как раздались два выстреля. Он обернулся. Немец лежал на тротуаре. Б., не задерживаясь, поднялся к Клавдии Федоровне и застал ее в волнении. Убит немецкий офицер, сказала она. И Б. спрашивает, как она могла об этом так быстро узнать? По его мнению, о готовящемся покушении она знала уже раньше. Возможно, что и слежка за этим офицером велась из окон ее квартиры: немного выше, на углу Фундуклеевской, напротив здания Kиeвской оперы, находилось немецкое офицерское кафе.
Как-то, в начале мая 1943 года, Б. зашел в киоск купить немецкий журнал и в продавщице узнал Зину. Ты что здесь делаешь? Выяснилось, что Зина уже немка - "фольксдейч". Каким образом произошло это превращение, Зина не пояснила. На вопрос об Алле ответила, что Алла в Киеве, но адреса не дала. И в последующие встречи утверждала, что Алла в Киеве.
Но новое ее состояние не заставило Зину порвать связь с советским подпольем. Как-то она сказала Б., что хотела бы уехать из Киева. Возьмите меня с собой, вырвалось у нее. Вскоре ему представилась возможность устроить Зину на один из уходивших на запад транспортов. Он отправился к ней на квартиру. Дверь в квартиру была не заперта. Он вошел и осторожно приотворил дверь в комнату Зины. В комнате на стуле против двери сидел один из подручных Коваленки. Б. так же осторожно затворил дверь и ушел. Это было уже в сентябре 1943 года.
Б. пишет, что магазин Коваленки был закрыт немцами в августе или, самое раннее, в конце июля 1943 года. Таким образом, ликвидация Коваленки и его магазина не ликвидировала советского подполья. На это указывает и еще одно обстоятельство. Как-то Б. встретил у Клавдии Федоровны директора сахарного завода из Белой Церкви, по всей вероятности, того же, которого Февр посетил после отъезда из Киева. Об этом посещении он рассказывает в своей книге. Этот директор намекнул Б., если он хочет остаться на советской территории после ухода немцев, то это, мол, можно устроить. Что-то об этом сказала и Клавдия Федоровна.
Любопытства ради, Б. в конце августа или в начале сентября 1943 года, т. е. когда эвакуация Киева стала неминуемой, напомнил Клавдии Федоровне о разговоре с директором сахарного завода и спросил, что нужно сделать, чтобы остаться. Клавдия Федоровна ответила по-деловому - когда вы решитесь, скажите мне и на следующий день за вами приедет машина с сахарного завода. Расстояние между Киевом и Белой Церковью приблизительно 80 километров. Следовательно, между Киевом и Белой Церковью и, вероятно, другими центрами советского подполья существовала регулярная, хорошо налаженная связь. Иначе такой ответ не был бы возможен. И арест и ликвидация Коваленки эту связь не нарушили.
* * * Мой третий корреспондент, назовем его В., раскрывает секрет переезда Аллы в Германию.
В. попал в Киев почти сразу же после его занятия немцами и познакомился с симпатичным советским инженером, проживавшим на Львовской улице. В. бывал в Киеве наездами, но в каждый свой приезд посещал инженера. Он пишет, что около него собралась группа "интеллигентной, чистой и национально-настроенной" русской молодежи. Какое-то влияние на эту группу и какое-то касательство к ней имел НТС. В 1942 году для этой молодежи стала неминуемой отправка на работы в Германию. При помощи связей удалось добиться того, что эту молодежь отправляли группами в одно и то же место на относительно не тяжелую работу и в более сносные условия жизни.
С девушками этой группы выехала в Германию и Алла. Она совершенно не подходила к ним ни по развитию, ни по воспитанию, ни по "стилю" жизни. Ее приняли только ради Февра, которого ценили и за талант, и за бесстрашие его выступлений не только против большевиков, но и против немецкой политики в России. Эта группа девушек попала в Лейпциг или в Дрезден.
Я ошибся, когда в прошлой статье написал, что Февр вернулся в Берлин с Аллой. Он вернулся в Берлин один, выхлопотал разрешение на освобождение Аллы из лагеря, поехал за нею и привез ее в Берлин.
* * * Логично было бы предположить, что Алла уехала с Февром в Берлин по заданию советских "органов". Иметь своего человека около русской газеты в Берлине, было бы очень заманчиво. Но все, что мне известно о пребывании и поведении Аллы в Берлине, никак этого предположения не подтверждает. Она не только не попыталась сблизиться с газетой и ее сотрудниками, но держала себя откровенно враждебно и по отношению к ним, и по отношению к старым эмигрантам вообще. Она отвадила от дома почти всех старых знакомых мужа.
По каким же побуждениям она уехала в Германию? Во всяком случае, не из любви к Февру. В Киеве она относилась к нему холодно. На этом сходятся все свидетельства. Думаю, что движущей силой был страх. Страх, провалиться на работе для советского подполья и попасть в руки Гестапо и страх перед советскими освободителями и СМЕРШем, несмотря на работу для советского подполья.
И возможно, что самовольный отъезд Аллы, ее дезертирство с поста и были причиной распускавшихся ее сообщниками слухов о том, что она в Киеве.
* * *
Выяснилась и причина, почему Февр перестал работать в "Новом Слове". В литературно-художественном сборнике "Южный Крест", вышедшем в Буэнос-Айресе в 1951 году, я наткнулся на очерк Н. Февра "Транснистрия. Одесса в годы мировой войны". Очерк снабжен следующим примечанием: "Настоящий очерк является выдержками из глав, посвященных Одессе, входивших в 2-ую часть книги Н. Февра 'Солнце восходит на Западе'. Первые четыре страницы были напечатаны в берлинское 'Новом Слове' в 1943 году, что повлекло за собой запрещение дальнейшего печатания статей Н. Февра и выход его из редакции 'Нового Слова' ".
После выхода из редакции "Нового Слова" Февр устроился на радио министерства пропаганды, которому поставлял, главным образом, фельетоны, высмеивавшие советский быт.
Может показаться странным, как Февр, запрещенный к печатанью в "Новом Слове", мог быть принят на службу в министерство пропаганды. Думаю, что это легко объяснимо соперничеством и борьбой различных ведомств. У немцев часто правая рука не знала и не хотела знать, что делает левая.
* * * К концу войны Февр с женой и дочкой попал в Австрию, а после окончания войны жил в лагере ди-пи Парш в Зальцбурге. От разных лиц известно, что в это время советские "органы" разыскивали его в Белграде. Почти ни один из арестованных в Белграде русских эмигрантов не избежал вопросов о Февре.
Представляется несколько загадочным, как ему удалось спокойно, или относительно спокойно, прожить четыре года под боком у советов, в то время как по всей Европе шла охота за русскими черепами. До меня дошли глухие сведения о том, что, живя в Парше, Февр занимался поставками американцам советской литературы. Я не знаю, как это следует понимать. Но возможно, что американское покровительство оградило его от советских покушений и позже посодействовало переезду в Аргентину.
О жизни Февра в Аргентине мне известно немного. Прибыл он туда в 1949 году. В мае 1950 года в Буэнос-Айресе, в издании газеты "Новое Слово" вышла первая часть его книги "Солнце восходит на Западе", а 21 мая 1951 года Николай Михайлович Февр скоропостижно скончался в Буэнос-Айресе при невыясненных обстоятельствах.
Алла Февр продолжает жить в Буэнос-Айресе. Она вышла замуж за аргентинца и порвала все связи с русской колонией. Говорят, что дочь Февра совершенно забыла русский язык.
* * * После смерти Февра в Буэнос-Айресе умерли скоропостижно пять русских эмигрантов. Были ли эти смерти насильственными? У меня нет достаточных данных, чтобы ответить на этот вопрос. Но я знаю, что многие в этих смертях видели руку МВД.
Удивляться этому не приходится. Незадолго до смерти Февра в Буэнос-Айресе, в январе 1951 года в Бразилии, в Сан Пауло, был убит доктор И. В. Попов. Д-р Попов еще в Германии получая угрожающие письма, в которых от него требовали, чтобы он прекратил свою антисоветскую работу. Также же письма он получао и после переезда в Бразилию. Доктор не обращал на них внимания, а 23 января 1951 года его изувеченное тело нашли в окрестности Сан Пауло. Причастность МВД к этому убийству не доказана, но кому другому нужна была смерть этого человека ?
Я перечислю эти пять скоропостижных смертей.
Первый умер Кузнецов. Он упал с постройки, на которой работал, и разбился на смерть. Утверждают, что его столкнули, потому что ему было известно слишком много. Он присутствовал на обеде, на котором Февр почувствовал себя плохо. Февр умер два часа спустя.
Затем умер Яковлев. По официальной версии, он покончил жизнь самоубийством на романтической почве. Мне написали, что он умер от раны в левый висок. Яковлев левшой не был. Он, как и Февр, и Кузнецов, жил до Второй мировой войны в Белграде. Яковлев якобы заинтересовался смертями Февра и Кузнецова, подошел близко, слишком близко к разгадке и поплатился за это жизнью.
Затем умер ротмистр Шенгелая, ближайший сотрудник ген. А. Туркула. В этой смерти тоже видят руку МВД. Но ротмистр Шенгелая был уже немолод и, кроме того, болел грудной жабой в той стадии, которая позволяла предвидеть его близкую смерть.
Затем умер Н. Красной, автор книги "Незабываемое". Он умер в театре на сцене. Утверждали, что он был отравлен папиросой. Но смерть Н. Краснова могла быть и естественной. Его здоровье было настолько подорвано пребыванием в советских лагерях, что смерть могла придти в любой момент.
И, наконец, скоропостижно, от невыясненной причины скончался М. Бойков, автор многих антисоветских книг и статей, в частности, книги "Люди советской тюрьмы", выпущенной в Буэнос-Айресе, в двух томах, в 1957 году издательством "Сеятель".
У меня нет достаточно данных, чтобы иметь собственное суждение об этих смертях. Не знаю я также, по какому принципу и как советы выбирают людей для ликвидации. Но я имею свидетельства, зловещие свидетельства того, что советы интересовались и интересуются эмиграцией гораздо больше, чем мы отдаем себе в этом отчет.
Два друга Февра, знавшие его хорошо по Белграду и потом часто встречавшиеся с ним в Берлине, попали в руки советских "органов" и были сосланы в лагеря, в разные лагеря. В 1952-53 году оба были вызваны (оба ночью) на допрос. Им задавали вопросы о Н. Февре и его жене.
Один из этих друзей Февра давно умер в Европе и мне о допросе написали его родственники. Другой жив и находится вне советской досягаемости. Он написал, что допрашивавший его оперуполномоченный больше всего интересовался жизнью и поведением Николая и Аллы Февр в Берлине.
"О смерти Февра я тогда, конечно, не знал. ...из допроса у меня создалось впечатление, что МВД было в курсе дел о причине смерти Н. М. Февра, хотя о смерти его и не говорилось и, может быть, он еще был жив. ...я вернулся к себе на нары в очень подавленном настроении, чуя какую-то беду".
Часть вторая.
Часть третья.
О Коваленке, его подпольной организации, комиссионном магазине, о Н. Февре и его пребывании в Киеве я получил довольно много дополнительных сведений из разных источников. Один из моих корреспондентов, назовем его А., попал в Киев через несколько дней после занятия его немецкими войсками. Он работал для "Организации Тодт" в одном из ее строительных предприятий. И технический персонал, и рабочие были размещены неподалеку от Киева в самых примитивных условиях - ни кроватей, ни одеял, ни теплой одежды. Наступали холода. Администрация получила разрешение изъять нужные вещи из брошенных квартир, принадлежавших ушедшим с большевиками. Теперь эти квартиры были взяты на учет и опечатаны немцами.
В начале октября 1941 года, еще до пожара города, он вместе с несколькими рабочими приехал на грузовике в Киев. Ему были даны несколько адресов опечатанных квартир и "мандат" на изъятие нужных вещей. Первый дом находился около Александровской гимназии. Квартира была богатая. Ковры, прекрасная мебель, картины. Брали только то, что действительно было нужно. О возможности поживиться как-то даже не подумали. К концу операции к дому подъехал газик с двумя людьми. Они поднялись по лестнице и вошли в квартиру, из которой выходили А. и его рабочие. Каменные, мертвые лица, определяет их он. Первой мыслью было спросить, что им здесь нужно. Но сразу же подумал - зачем? Какое мне дело?
То же повторилось, когда позже А. выходил из дома в Липках, известного до революции, как дом Гинзбурга. Около дома стоял тот же газик и те же двое повстречались у входа. Как будто им был известен наш маршрут и они следовали за нами по пятам.
В декабре наступили настоящие холода. Необходимо было купить ("достать") валенки. Около 15-го А. получил отпуск в Киев, Его сослуживец, по фамилии Пичакчи, русский из Белграда, поручил ему передать письмо Лиде, с которой он недавно познакомился. Лида и ее мать Клавдии Федоровна (фамилии он не помнит) жили на Садовой улице. Первым делом он отправился к Лиде. Бедный домик и явная, ничем не прикрытая нищета. Семья интеллигентная. Лида - бывшая студентка Медицинского института. Картина нищеты и беспомощность двух женщин так подействовали на еще не успевшее очерстветь сердце А., что он сейчас же пошел и получил причитающееся ему по отпускному свидетельству продукты и принес их своим новым знакомым.
В тот же день он спросил, как и где можно найти в Киеве валенки. Клавдия Федоровна ответила, что работает в комиссионном магазине Коваленки, и там иногда бывают на продажу и валенки. На следующий день он пошел в магазин Коваленки. И первый, кого он увидел, был один из двух типов с газика. Узнал ли он его, А. не знает. Если и узнал, то не подал виду.
Позже А. побывал еще несколько раз в магазине Коваленки и как-то спросил хозяина, откуда тот получает продающиеся у него вещи. На вопрос - не из брошенных ли квартир, - Коваленко спокойно ответил, - бывает, что и из брошенных. Навещал А. и Клавдию Федоровну с Лидой и однажды встретил у нее того же типа с газика.
Bcкope его перевели на работы в село Ерковцы. Большое село - дворов в 800. А. - человек общительный и сердечный - скоро стал в селе своим человеком. Тем более, что ему удалось оказать некоторую помощь при ликвидации эпидемии тифа, которую он застал, приехав в село. Кроме того, он часто улаживал конфликты, возникавшие между жителями и немцами.
Приблизительно в апреле 1942 года ему нужно было повидать некую Катю Ждан, уроженку этого села и как будто бывшую учительницу. Дома он ее не застал. Узнал, что молодежь собралась повеселиться в одном из домов. Катя пошла туда. Дом, где собралась молодежь, находился на окраине села. Одной стороной он выходил на поле. А через поле начинался лесок. А. попросил вызвать Катю Ждан, а сам сел в ожидании на завалинку.
В это время из леса вышел человек. Когда человек приблизился, А. узнал в нем типа с газика, встреченного уже у Коваленки. Тип, завидев незнакомого мужчину, пошел прямо на него. Подходя, сунул руку в карман и вынул револьвер, но не полностью, а только так, чтобы его было видно. А. тоже имел при себе револьвер. И он вытянул оружие наполовину, чтобы показать, что силы равны. Тип с газика постоял некоторое время, как бы раздумывая, потом криво усмехнулся и направился в дом.
Вышел он с Катей Ждан. Отвел ее в сторону. Разговор продолжался несколько минут. Потом тип зашагал через поле и скрылся в леске. Катя Ждан села на завалинку и, нисколько не смущаясь, повела беседу с А.
Он утверждает, что и до этой встречи в нем зародились подозрения насчет подпольной деятельности Коваленки и его окружения. Случай в Ерковцах превратил подозрения в уверенность. Тем не менее, он не задал никаких вопросов Кате Ждан, никому об этом случае не рассказал и немецкому начальству не сообщил. И я его понимаю. Это было время острого разочарования в крестовом походе против коммунизма и полной потери надежд. Если зимой можно еще было обманывать себя, оправдывая действия немцев морозами, климатом, неподготовленностью, незнакомством с положением на местах, то к весне эти иллюзии отсохли. Стало ясно, что интернациональный коммунизм и немецкий национал-социализм одинаково враждебны и одинаково опасны для России. А кто из них опаснее, каждый решал по своему разумению, по своим склонностям, по накопленному опыту, а часто по месту, куда его бросила судьба.
Две враждебные нашей родине и нам силы вцепились одна другой в глотку. И не нам было помогать той или другой. К тому же в советском подполье, кроме чекистов и типов с газика, могли работать хорошие русские люди из чистых патриотических побуждений.
В мае 1942 года А. был переведен на работы поблизости от Киева и при первой возможности пошел навестить Клавдию Федоровну. На Садовой ее уже не было. Соседи дали новый адрес - Фундуклеевская 33. Клавдия Федоровна резко изменилась. Вместо беспомощной, раздавленной нищетой женщины, уверенная в себе, хорошо, даже элегантно одетая дама. Квартира из трех комнат, которую она делила с другой женщиной, работавшей в магазине Коваленки. Клавдия Федоровна рассказала, что Лида вышла замуж, и муж увез ее в Белград. Сама она получила хорошее место в городской управе.
В селе никаких расходов не было, и у А. собралась некоторая толика денег. Он решил купить себе хороший портсигар. После некоторых колебаний отправился в магазин Коваленки. В магазине тоже произошли значительные перемены. Около двери конторка и за конторкой красивая молодая девушка. Еще красивые, свежие девушки, вроде как бы продавщицы. После нескольких фраз предложение - не хотите ли выпить? - Хочу, но не самогон. - Нет. У нас настоящая водка.
Одна девушка свела его вниз, в подвал. Другая, что сидела за конторкой, принесла графинчик водки. Подвал в два окна. Несколько столиков. Выпили. Впечатление - не то публичный дом, не то кабак с консоматоршами.
После водки захотелось есть. Оказалось, можно получить хлеб и холодную закуску. А. заказал еды и еще водки. Одна из девушек пошла выполнять заказ. Другая занимала гостя. Вдруг сверху раздался грубый окрик: "Куда ты несешь? А ты знаешь, есть у него чем платить?". По лестнице сошла девушка с закуской и бутылкой водки и мужчина, в котором А. узнал второго типа с газика. Он бросил пачку денег на стол и спросил - хватит? Одна из девушек пересчитала деньги. "Хватит, и еще много останется". Тип с газика, ни слова не говоря, поднялся наверх.
На этот раз А. портсигара не купил. Но придя через несколько дней, сторговал у самого Коваленки очень дешево старинный серебряный портсигар. С этим следует сопоставить многочисленные свидетельства о том, что Коваленко щедро платил за покупаемые вещи.
В скором времени А. покинул Киев и больше туда не возвращался. Но эта история имеет продолжение.
По окончании войны А. вернулся во Францию. Там был обвинен в коллаборантстве, арестован и отправлен в лагерь Верне, в департаменте Аррьеж, столь памятный многим русским эмигрантам. В лагерь как-то приехала советская комиссия. И в одной из ее членов, бывшем в форме капитана советской армии, А. узнал типа с газика, вьшедшего из леса. Он поспешил отвернуться и постараться этой комиссии на глаза не попадаться. К счастью, ему это удалось.
Но и это еще не все. В скором времени он смог опровергнуть все выдвинутые против него обвинения. Его освободили и он вернулся в Париж. Первое время он регулярно читал советские газеты. И вот, однажды, приблизительно в 1947 году, А. наткнулся в одной из газет на фотографию Кати Ждан. Тут же сообщалось, что она была связной партизан и за свои заслуги награждена Орденом славы 2-ой степени.
Ю. Сречинский. ТАЙНА АЛЕКСАНДРА КОВАЛЕНКИ (статья четвертая, часть вторая, НРС, 17 января 1971 г.)
Мой второй корреспондент, назовем его Б., был знаком с Н. Февром по Белграду. Он сообщает, что Февр приехал в Киев в самом конце августа или в начале сентября 1942 года. Б. встретился с рим в субботу или в воскресенье около 10 сентября на квартире Клавдии Федоровны на Фундуклеевской улице. По всем данным, это та же Клавдия Федоровна, которая фигурировала в рассказе первого моего корреспондента. Описание квартиры совпадает. Совпадает и то, что Клавдия Федоровна работала в городской управе, Хотя Б. удалось позже
установить, что она никогда в городской управе не работала, а только прикрывала себя рассказами об этой работе.
Б. знакомство и сближение Февра с Коваленкой и его магазином объясняет иначе, чем я это себе представлял до сих пор. Во-первых, он отвергает мое утверждение, что Коваленко был представителем берлинской газеты "Новое Слово", когда Февр приехал в Киев. По его словам, Коваленко получил представительство после отъезда Февра. Эти сведения подтверждаются и другими источниками, причем выясняется, что представительство "Нового Слова" было дано Коваленке по рекомендации самого Февра.
Возможно, что Февр привез с собой адрес Коваленки, но пришел он к нему не по делам газеты. Он привез с собой кое-какие товары, главным образом русские книги, изданные в эмиграции, и пришел в магазин Коваленки, чтобы их продать.
Здесь нужно дать объяснение этому поступку Февра. Объясняется он разницей в реальной ценности денег, вернее, немецких марок. Их реальная ценность менялась в зависимости от страны, а иногда и в зависимости от категории, к которой принадлежал их владелец.
В Германии население получало продукты по карточкам и платило за них нормальные цены. Хотя немцы и острили, что паек этот слишком велик, чтобы умереть с голоду, но слишком мал, чтобы жить, нужно признать, что для нормального человека он был достаточен. Поэтому для немецкого населения реальная ценность марки почти до самого конца войны оставалась близкой к номиналу.
Во Франции паек, выдававшийся по карточкам, был значительно ниже немецкого. Прожить на него было невозможно. Приходилось пользоваться черным рынком. И ценность марки соответственно падала.
В России население вообще никакого пайка не получало, за исключением городских служащих и фабричных рабочих, да и то не везде. Даже служившие при немецких учреждениях не всегда получали паек. А цены на вольном рынке были высокие. Так в Киеве каравай хлеба весом приблизительно в один килограмм сорта, который no цвету назывался "золотым", но был почти несъедобен, стоил в 1943 году 70 рублей, т. е. 7 марок, при заработке рабочего, редко превышавшем 1000 рублей в месяц. Поэтому именно в России марка была совершенно обесценена.
Здесь, ради курьеза, следует отметить, что и в Германии среди русских, живших на положении "остов", марка была обесценена почти в той же степени, как и в России. По нормальным немецким ценам они ничего купить не могли, а цены на черном рынке были очень высоки.
Февр во время своей командировки в Россию, вне всякого сомнения, получал немецкий паек. Но ему, как журналисту, необходимы были деньги на побочные расходы. Та, крупная для Германии, сумма денег, которой его могла снабдить газета, в России обесценивалась во много раз. С этим явлением он уже столкнулся во время первой поездки в Россию, в Псков, и теперь решил брать с собой не деньги, а книги.
Таким образом, Февра привела в магазин Коваленки необходимость продать привезенные вещи. По всей вероятности, он сразу же приметил Аллу и увлекся ею. Причиной же сближения Февра с магазином, его хозяином и служащими было его вынужденное безделие. Он почти три месяца пробыл в Киеве, и за это время ему только один раз разрешили выехать из города в деревню на два или три дня. Б. предлагал Февру вывезти его нелегально из Киева и повозить по соседним деревням, где у него было не мало знакомств, но Февр отказался. Он считал, что результаты не оправдают риска, тем более что его выезд и отсутствие из Киева вряд ли пройдут незамеченными.
В следующую субботу Б. встретил Февра у Коваленки. Спустились в подвал. Заказали водки и закуску. К ним присоединились две девушки - Алла и Зина. Февр за это время стал уже своим человеком в магазине. А Б. и магазин, и Коваленку, и его подручных знал уже давно и не сомневался в их истинном занятии.
В одну и следующих встреч с Февром Б., почувствовав серьезность его увлечения Аллой, рассказал ему о том, что магазин Коваленки только ширма для какой-то советской подпольной деятельности. Но Февр остался глух к предупреждениям.
Встречи с Февром продолжались. Встречались часто, то в магазине Коваленки, то на квартире Клавдии Федоровны. Б. неоднократно возвращался к разговору о магазине Коваленки и об Алле. Однажды он не захотел возвращаться домой и заночевал в городе, на квартире какой-то семьи, куда попал по рекомендации Зины. Рано утром он был разбужен тихим разговором в соседней комнате. Его внимание привлекло обращение "товарищ лейтенант". Скоро разговор кончился. Один из говоривших направился к выходу. Через полуотворенную дверь Б. узнал в нем подручного Коваленки. Рассказал он Февру и об этом случае. Но Февр уже строил планы, как вывезти Аллу в Германию.
С середины октября встречи с Февром стали реже; как будто кто-то решил, что влияние Б. на Февра нежелательно, и стал их затруднять. Ни у Коваленки, ни у Клавдии Федоровны он ни Февра, ни Аллы больше не находил. Ему называли место, куда они пошли, но и там их не оказывалось. Встречал он Февра только случайно и при каждой встрече убеждался, что Февр все больше увлекается Аллой и на все остальное закрывает глаза.
Последний раз он видел Февра приблизительно 10 ноября 1942 года. Он не нашел его ни у Клавдии Федоровны, ни в магазине Коваленки. Позже, под вечер, Б. вернулся к Клавдии Федоровне. Через некоторое время пришел Февр. Они вышли. Февр жаловался, что скоро должен ехать в Крым, и до сих пор ему не удалось устроить выезд Аллы в Германию. Он был в подавленном настроении. На предостережение о подозрительности Коваленки и всего его окружения он опять никак не реагировал.
15 ноября Б. уехал из Киева и вернулся туда только во второй половине декабря. Первым делом он навестил Клавдию Федоровну. От нее узнал, что Февр уехал, но Алла в Киеве. От Клавдии Федоровны пошел в магазин Коваленки. Ни Аллы, ни Зины нет. Нет никого из двух подручных Коваленки. На вопрос об Алле и Зине Коваленко ответил, что не знает, где они, а Февр уехал две-три недели назад.
Б. принялся разыскивать Аллу. Все утверждали, что она в Киеве, но никто не мог дать ее адрес. На всем лежал налет какой-то тайны. Это его заинтриговало и он стал собирать сведения и об Алле, и о Коваленке, и о Клавдии Федоровне. Собирание сведений затруднялось тем, что ему приходилось отлучаться из Киева на довольно продолжительное время. Тем не менес ему удалось узнать кое-какие подробности о жизни Аллы в первое время после прихода немцев. Узнал он также, что Клавдия Федоровна никогда в киевской управе не работала. Встречал он в Киеве и подручных Коваленки. В магазине они больше не появлялись, но с Клавдией Федоровной связь поддерживали. Б. считает, что квартира Клавдии Федоровны была одним из главных центров советского подполья. Он приводит в доказательство такой случай. В одно из воскресений в августе 1943 года он, направляясь к Клавдии Федоровне, завернул с Крещатика на Фундуклеевскую. Навстречу ему спускался немецкий офицер, а за ним следовал какой-то человек. Не успел Б. пройти нескольких шагов, как раздались два выстреля. Он обернулся. Немец лежал на тротуаре. Б., не задерживаясь, поднялся к Клавдии Федоровне и застал ее в волнении. Убит немецкий офицер, сказала она. И Б. спрашивает, как она могла об этом так быстро узнать? По его мнению, о готовящемся покушении она знала уже раньше. Возможно, что и слежка за этим офицером велась из окон ее квартиры: немного выше, на углу Фундуклеевской, напротив здания Kиeвской оперы, находилось немецкое офицерское кафе.
Как-то, в начале мая 1943 года, Б. зашел в киоск купить немецкий журнал и в продавщице узнал Зину. Ты что здесь делаешь? Выяснилось, что Зина уже немка - "фольксдейч". Каким образом произошло это превращение, Зина не пояснила. На вопрос об Алле ответила, что Алла в Киеве, но адреса не дала. И в последующие встречи утверждала, что Алла в Киеве.
Но новое ее состояние не заставило Зину порвать связь с советским подпольем. Как-то она сказала Б., что хотела бы уехать из Киева. Возьмите меня с собой, вырвалось у нее. Вскоре ему представилась возможность устроить Зину на один из уходивших на запад транспортов. Он отправился к ней на квартиру. Дверь в квартиру была не заперта. Он вошел и осторожно приотворил дверь в комнату Зины. В комнате на стуле против двери сидел один из подручных Коваленки. Б. так же осторожно затворил дверь и ушел. Это было уже в сентябре 1943 года.
Б. пишет, что магазин Коваленки был закрыт немцами в августе или, самое раннее, в конце июля 1943 года. Таким образом, ликвидация Коваленки и его магазина не ликвидировала советского подполья. На это указывает и еще одно обстоятельство. Как-то Б. встретил у Клавдии Федоровны директора сахарного завода из Белой Церкви, по всей вероятности, того же, которого Февр посетил после отъезда из Киева. Об этом посещении он рассказывает в своей книге. Этот директор намекнул Б., если он хочет остаться на советской территории после ухода немцев, то это, мол, можно устроить. Что-то об этом сказала и Клавдия Федоровна.
Любопытства ради, Б. в конце августа или в начале сентября 1943 года, т. е. когда эвакуация Киева стала неминуемой, напомнил Клавдии Федоровне о разговоре с директором сахарного завода и спросил, что нужно сделать, чтобы остаться. Клавдия Федоровна ответила по-деловому - когда вы решитесь, скажите мне и на следующий день за вами приедет машина с сахарного завода. Расстояние между Киевом и Белой Церковью приблизительно 80 километров. Следовательно, между Киевом и Белой Церковью и, вероятно, другими центрами советского подполья существовала регулярная, хорошо налаженная связь. Иначе такой ответ не был бы возможен. И арест и ликвидация Коваленки эту связь не нарушили.
* * * Мой третий корреспондент, назовем его В., раскрывает секрет переезда Аллы в Германию.
В. попал в Киев почти сразу же после его занятия немцами и познакомился с симпатичным советским инженером, проживавшим на Львовской улице. В. бывал в Киеве наездами, но в каждый свой приезд посещал инженера. Он пишет, что около него собралась группа "интеллигентной, чистой и национально-настроенной" русской молодежи. Какое-то влияние на эту группу и какое-то касательство к ней имел НТС. В 1942 году для этой молодежи стала неминуемой отправка на работы в Германию. При помощи связей удалось добиться того, что эту молодежь отправляли группами в одно и то же место на относительно не тяжелую работу и в более сносные условия жизни.
С девушками этой группы выехала в Германию и Алла. Она совершенно не подходила к ним ни по развитию, ни по воспитанию, ни по "стилю" жизни. Ее приняли только ради Февра, которого ценили и за талант, и за бесстрашие его выступлений не только против большевиков, но и против немецкой политики в России. Эта группа девушек попала в Лейпциг или в Дрезден.
Я ошибся, когда в прошлой статье написал, что Февр вернулся в Берлин с Аллой. Он вернулся в Берлин один, выхлопотал разрешение на освобождение Аллы из лагеря, поехал за нею и привез ее в Берлин.
* * * Логично было бы предположить, что Алла уехала с Февром в Берлин по заданию советских "органов". Иметь своего человека около русской газеты в Берлине, было бы очень заманчиво. Но все, что мне известно о пребывании и поведении Аллы в Берлине, никак этого предположения не подтверждает. Она не только не попыталась сблизиться с газетой и ее сотрудниками, но держала себя откровенно враждебно и по отношению к ним, и по отношению к старым эмигрантам вообще. Она отвадила от дома почти всех старых знакомых мужа.
По каким же побуждениям она уехала в Германию? Во всяком случае, не из любви к Февру. В Киеве она относилась к нему холодно. На этом сходятся все свидетельства. Думаю, что движущей силой был страх. Страх, провалиться на работе для советского подполья и попасть в руки Гестапо и страх перед советскими освободителями и СМЕРШем, несмотря на работу для советского подполья.
И возможно, что самовольный отъезд Аллы, ее дезертирство с поста и были причиной распускавшихся ее сообщниками слухов о том, что она в Киеве.
* * *
Выяснилась и причина, почему Февр перестал работать в "Новом Слове". В литературно-художественном сборнике "Южный Крест", вышедшем в Буэнос-Айресе в 1951 году, я наткнулся на очерк Н. Февра "Транснистрия. Одесса в годы мировой войны". Очерк снабжен следующим примечанием: "Настоящий очерк является выдержками из глав, посвященных Одессе, входивших в 2-ую часть книги Н. Февра 'Солнце восходит на Западе'. Первые четыре страницы были напечатаны в берлинское 'Новом Слове' в 1943 году, что повлекло за собой запрещение дальнейшего печатания статей Н. Февра и выход его из редакции 'Нового Слова' ".
После выхода из редакции "Нового Слова" Февр устроился на радио министерства пропаганды, которому поставлял, главным образом, фельетоны, высмеивавшие советский быт.
Может показаться странным, как Февр, запрещенный к печатанью в "Новом Слове", мог быть принят на службу в министерство пропаганды. Думаю, что это легко объяснимо соперничеством и борьбой различных ведомств. У немцев часто правая рука не знала и не хотела знать, что делает левая.
* * * К концу войны Февр с женой и дочкой попал в Австрию, а после окончания войны жил в лагере ди-пи Парш в Зальцбурге. От разных лиц известно, что в это время советские "органы" разыскивали его в Белграде. Почти ни один из арестованных в Белграде русских эмигрантов не избежал вопросов о Февре.
Представляется несколько загадочным, как ему удалось спокойно, или относительно спокойно, прожить четыре года под боком у советов, в то время как по всей Европе шла охота за русскими черепами. До меня дошли глухие сведения о том, что, живя в Парше, Февр занимался поставками американцам советской литературы. Я не знаю, как это следует понимать. Но возможно, что американское покровительство оградило его от советских покушений и позже посодействовало переезду в Аргентину.
О жизни Февра в Аргентине мне известно немного. Прибыл он туда в 1949 году. В мае 1950 года в Буэнос-Айресе, в издании газеты "Новое Слово" вышла первая часть его книги "Солнце восходит на Западе", а 21 мая 1951 года Николай Михайлович Февр скоропостижно скончался в Буэнос-Айресе при невыясненных обстоятельствах.
Алла Февр продолжает жить в Буэнос-Айресе. Она вышла замуж за аргентинца и порвала все связи с русской колонией. Говорят, что дочь Февра совершенно забыла русский язык.
* * * После смерти Февра в Буэнос-Айресе умерли скоропостижно пять русских эмигрантов. Были ли эти смерти насильственными? У меня нет достаточных данных, чтобы ответить на этот вопрос. Но я знаю, что многие в этих смертях видели руку МВД.
Удивляться этому не приходится. Незадолго до смерти Февра в Буэнос-Айресе, в январе 1951 года в Бразилии, в Сан Пауло, был убит доктор И. В. Попов. Д-р Попов еще в Германии получая угрожающие письма, в которых от него требовали, чтобы он прекратил свою антисоветскую работу. Также же письма он получао и после переезда в Бразилию. Доктор не обращал на них внимания, а 23 января 1951 года его изувеченное тело нашли в окрестности Сан Пауло. Причастность МВД к этому убийству не доказана, но кому другому нужна была смерть этого человека ?
Я перечислю эти пять скоропостижных смертей.
Первый умер Кузнецов. Он упал с постройки, на которой работал, и разбился на смерть. Утверждают, что его столкнули, потому что ему было известно слишком много. Он присутствовал на обеде, на котором Февр почувствовал себя плохо. Февр умер два часа спустя.
Затем умер Яковлев. По официальной версии, он покончил жизнь самоубийством на романтической почве. Мне написали, что он умер от раны в левый висок. Яковлев левшой не был. Он, как и Февр, и Кузнецов, жил до Второй мировой войны в Белграде. Яковлев якобы заинтересовался смертями Февра и Кузнецова, подошел близко, слишком близко к разгадке и поплатился за это жизнью.
Затем умер ротмистр Шенгелая, ближайший сотрудник ген. А. Туркула. В этой смерти тоже видят руку МВД. Но ротмистр Шенгелая был уже немолод и, кроме того, болел грудной жабой в той стадии, которая позволяла предвидеть его близкую смерть.
Затем умер Н. Красной, автор книги "Незабываемое". Он умер в театре на сцене. Утверждали, что он был отравлен папиросой. Но смерть Н. Краснова могла быть и естественной. Его здоровье было настолько подорвано пребыванием в советских лагерях, что смерть могла придти в любой момент.
И, наконец, скоропостижно, от невыясненной причины скончался М. Бойков, автор многих антисоветских книг и статей, в частности, книги "Люди советской тюрьмы", выпущенной в Буэнос-Айресе, в двух томах, в 1957 году издательством "Сеятель".
У меня нет достаточно данных, чтобы иметь собственное суждение об этих смертях. Не знаю я также, по какому принципу и как советы выбирают людей для ликвидации. Но я имею свидетельства, зловещие свидетельства того, что советы интересовались и интересуются эмиграцией гораздо больше, чем мы отдаем себе в этом отчет.
Два друга Февра, знавшие его хорошо по Белграду и потом часто встречавшиеся с ним в Берлине, попали в руки советских "органов" и были сосланы в лагеря, в разные лагеря. В 1952-53 году оба были вызваны (оба ночью) на допрос. Им задавали вопросы о Н. Февре и его жене.
Один из этих друзей Февра давно умер в Европе и мне о допросе написали его родственники. Другой жив и находится вне советской досягаемости. Он написал, что допрашивавший его оперуполномоченный больше всего интересовался жизнью и поведением Николая и Аллы Февр в Берлине.
"О смерти Февра я тогда, конечно, не знал. ...из допроса у меня создалось впечатление, что МВД было в курсе дел о причине смерти Н. М. Февра, хотя о смерти его и не говорилось и, может быть, он еще был жив. ...я вернулся к себе на нары в очень подавленном настроении, чуя какую-то беду".