горы и долы барона фон тизенгаузена
Было безумно трудно идти - подымались, сидели в снегу, падали на него, отдыхали.
Кажется, мы истратили весь наличный запас своих сил.
Пульс учащенно бился. Мы дышали, как хорошо загнанные собаки. Не хватает кислороду. Стараешься как можно больше проглотить воздуху и скорее с силой выбросить его, чтобы получить еще такую же порцию. Мелькает мысль, что при таких частых и глубоких затяжках можно очень легко заполучить воспаление легких. С досадой отгоняешь подобные мысли, как совершенно не нужные и крайне несвоевременные. Во рту пересохло. Лимоны истреблены.
Еще 20-30 метров до вершины. Предательские тучи, наподобие легкого тумана, начинают окутывать нас...
Вдали отрывистые, бесформенные лохмотья облаков представляют уже сплошную темно-серую массу. Начинает порошить мелкий снег.
Вершина уже ясно видна - физически ощутима.
Еще один последний порыв - и мы чувствуем, что наш тернистый путь закончен.
Благодаря современной републикации мы знаем, какие чувства владели Николаем Тизенгаузеном (1896 - 1971) при покорении Эльбруса в 1929 году, каким маршрутом шла их группа и даже видим его самого (второй справа) на вершине. Впереди его ждала активная работа в обществе пролетарского туризма и экскурсий (ОПТЭ), арест, смерть малолетнего сына, служба бургомистром в оккупированном немцами Ростове, бегство на Запад, унизительное существование в качестве дипи, переезд в Америку и - в последние годы - короткая слава мемуариста.
Ниже публикуются выдержки из его автобиографии, напечатанные в "Новом Журнале" посмертно, и материалы из его дела в IRO, фактически тоже представляющие собой автобиографию.
I. Я родился в военной семье. Мой отец был генерал-майор, служил в гвардейской артиллерии. Дед - тоже генерал, артиллерист. Отец кончил две Академии: Генерального Штаба и Николаевскую Военно-Инженерную. Работал, как инженер Военного Министерства по проектировке и строительству военно-стратегических ж. д. в России. Его два последних проекта - Белорусская ж. д., и Черноморская. Отец умер в 1912 году. По его готовым проектам большевики построили эти дороги.
Мы жили в СПБурге, на Фонтанке, около Летнего Сада. У нас была большая квартира в бель-этаже, из 20 комнат. Жили мы очень широко, имея гувернанток (француженку и немку) и большой штат прислуги. Отец с мамой часто ездили заграницу - в Париж, Лондон, Вену, на курорты. Дети жили в имениях: бабушки - на Волге и Крыму, дедушек - в Прибалтике и Финляндии и т. д. Мы не были богатыми людьми. Вернее, были "со средствами".
Из детских моих воспоминаний особенно запомнилась колоритная фигура моей бабушки. Она происходила из знатного боярского рода, была богата, ненавидела иностранцев, из титулов признавала только княжеский, "как истинно русский", была своенравна и глубоко религиозна. К нам, детям, относилась строго, требовала воспитания чуть не по "Домострою", но имела прекрасное, любвеобильное сердце.
Несколько слов об имениях, об этих сказочных уголках, вычеркнутых навсегда из жизни. В имение дедушки - надо было ехать по ж. дороге до полустанка "Тизенгаузен". Был такой полустанок! Дальше на лошадях, верст 20-25. Имение было старинное, большое, барское, с колоннами в Екатериненском стиле. Барский дом был построен на подобие буквы "П". Дом был деревянный, но имел большой мраморный бассейн для купанья, где подогревалась вода. Около дома были конюшни с верховыми и выездными лошадьми, каретный сарай, в котором находились два ландо, две кареты (допотопных, мы в них не ездили) и всякие коляски и таратайки. Были там свои коровы, какой-то скот, чудесный фруктовый сад и заросли ягод. Перед домом (в котором ходили привидения!) был большой английский парк, главная аллея которого вела к большому, очень красивому, с прозрачной водой, озеру. На берегу была пристань и купальня.
У моих родителей было пятеро детей: трое мальчиков и две девочки.
Я родился в Варшаве, в Саксонском Дворце, где у отца была казенная квартира. Наша квартира примыкала к запечатанным комнатам дворца, в котором ходило привидение под видом "Белой Дамы". Отец видел эту Белую Даму и много рассказывал нам, детям, об этом. Это интересная история, связанная с реальной исторической действительностью.
Из Варшавы мы переехали в СПБ, где проживали вплоть до начала 1919-го года.
Началась война 1914 года. К концу ее - один из братьев был уже ротмистром, другой поручиком, оба имели боевые награды, ордена, были представлены к следующим чинам. Старший брат имел георгиевское оружие.
В 1917 году на фронте была уже полнейшая разруха. Вернувшись в Петербург, братья были через несколько месяцев арестованы и расстреляны ВЧК. Старший брат сидел в одной из камер Трубецкого Бастиона вместе с Павлом Павловичем Коцебу, его приятелем. Только здесь в Америке, я узнал подробности о том, что тогда творилось в застенках крепости. П. П. рассказал мне (мы с женой были у него в Нью-Йорке), что каждую ночь выводили арестованных во двор, строили в линейку. Приходил какой-то пьяный матрос, который, по своему настроению, отсчитывал каждого пятого или десятого (как ему вздумается). Этих отобранных совершенно случайно - расстреливали сейчас-же на месте. Помочь братьям я не мог. Я и мама обходили все учреждения, но никто ничего не мог сделать. Был я и в знаменитой чрезвычайке. Меня приняли в кабинете, где развалившись в кресле и положив ногу на стол, сидел какой-то солдат. Этот хам, лузгая семечки и поплевывая в сторону, спросил: "А хто ваши братья были?" Я ответил: "Офицеры". Он усмехнулся и ответил: "Давно поставлены к стенке". Затем, начал снова лузгать семечки, показывая мне рукой на дверь.
Вскоре я начал кочевую жизнь, так как знал, что долго в одном и том-же городе, мне оставаться было опасно. Более десяти лет я провел в странствованиях, по просторам Российским. Побывал в Сибири - в Омске, Златоусте, на Волге - в Мелекесе, Симбирске, Самаре, на Украйне - в Харькове, Киеве, наконец перебрался на Кавказ, где казалось, все старое было позабыто и можно было начать спокойную жизнь. Обосновался в Ростове.
Все время меня безумно тянуло в Петербург. В 1923 году я сделал попытку, поехал. Петербург встретил меня неприветливо. Приехал я нищим, оборванцем, уставшим от жизни, не видящим проблеска впереди. Все было потеряно - семья, друзья, знакомые. Со ступенек Николаевского вокзала, вышел я на Невский, прошел к Зимнему Дворцу, обошел набережные, прошел на Фонтанку, с тоской смертельной посмотрел на загаженный дом, в котором прожил много счастливых дней. Затем вернулся к Исаакиевскому собору. Все, казалось, было на месте. Только город был мертв. Стекла в окнах были выбиты, магазины закрыты и заколочены досками, людей на улицах было мало. Всюду пестрели революционные плакаты, с развевающимися красными знаменами. Дома выцвели и полиняли. Церкви и соборы закрыты. Я ночевал, т. е. спал на скамейке Александровского сада. Была осень, еще не было холодно. По ночам подолгу смотрел на величественный Исаакиевский собор, вспоминая свою прошлую жизнь.
Еще одна сценка из моей жизни. Дело было в Киеве. Я не мог найти ночлега. Шел проливной дождь и некуда было укрыться. Пробегая мимо одного дома, я услышал как кто-то играет на рояле. Я сам учился на рояле, когда-то у проф. Николаева, в СПБ. Я не мог пройти мимо. Остановился и простоял наверное часа два. Кто-то играл один из любимых мною ноктюрнов Шопена, затем 3-ью балладу, которую я сам играл. Я стоял как зачарованный. Промок, как говорят, до костей.
Моя первая оседлая работа нашлась в Ростове на Дону. Это был 1929 год. Я устроился работать, как альпинист, в Северо-Кавказском управлении. В этой области я ровно ничего не понимал. Но также ничего не понимали люди, сидевшие в этом управлении. Я быстро освоил это дело, мне помогли в этом иностранные альпинисты, приезжавшие на Кавказ. И влюбился я в альпинизм, "как мальчик, полный страсти юной" (простите, за искажение текста). Работа моя была в ледниках, в горах, далеко от "утех социалистического строительства". Я побывал на Эльбрусе - 4 раза, на Казбеке - 15 раз, при чем один раз зимой. Это увлекательнейший спорт, полный поэзии и отрешенности человека от жизни. Альпинизму я обязан жизнью, ибо не будь его я погиб бы в застенках НКВД.
В Ростове я женился на чудесной девушке и был совсем счастлив. Однако, наступил 1937 год. Я знал, предчувствовал, что меня арестуют. За мной следили. Наконец, совершилось, то, что должно было случиться.
Я просидел 3 года в разных тюрьмах, в том числе и в Московском Политическом Изоляторе. Я не хочу писать каким издевательствам и пыткам подвергался я. Перед самой войной меня выпустили. Узнал трагические подробности того, что случилось с моей семьей. Прежде всего, мою жену выгнали с работы, прогнали с квартиры, лишили карточек, по которым выдавались продукты. Все бывшие наши знакомые отвернулись от нее: боялись иметь знакомство с женой врага народа. Мой единственный сын - умер от голода. Это было страшное время. Затем наступила война. Меня мобилизовали и отправили (как я после узнал об этом) в штрафной батальон. Нас направили сначала в Новочеркасск, а затем мы переходили вдоль берега Дона, строя там укрепления. Нам не дали оружия. Ночевали мы в казачьих станицах. Во всех хатах стояли иконы, перед которыми теплились свечки. Ждали прихода Гитлера, который - все думали так - освободит Россию от коммунизма. Я бы мог рассказать массу интереснейших фактов из того времени. Я заболел очень неприятной болезнью, которая называлась "туляремией". Мой командир отвез меня в Ростов, где я встретил жену. Через некоторое время Ростов был занят немцами. Мы бежали с женой (мне это было не особенно трудно, с моей балтийской фамилией) и пробрались в Вену, затем переехали в большой католический монастырь. Там мы нашли приют и спокойствие. Там прожили мы почти до окончания войны. Когда красные подошли к Австрии, мы бежали дальше в Баварию. Там мы жили до прихода американцев. Попали в лагеря ДП Розэнхейм, а оттуда через Мюнхен - в США.
II. Первую сохранившуюся в деле анкету Николай Тизенгаузен, его жена и его теща заполнили в лагере дипи Наттернберг под Деггендорфом. Чтобы избежать формального повода для выдачи СССР они подобно сотням другим дипи утверждали, что на 1 сентября 1939 года не были гражданами СССР. Согласно анкете Тизенгаузен покинул СССР в 1925 г. и жил во Львове, где работал преподавателем русского языка, а после начала войны - чернорабочим. На вопрос "Почему Вы покинули родину". он ответил: "Мой отец был генералом царской Армии, 2 брата - царские офицеры, они были расстреляны в Петербурге, имущество было конфисковано. Меня преследовали как социально-чуждый элемент". В Германию он был "насильно вывезен из Львова в 1944 году". Возвращаться на родину не хочет, так как "не хочет жить при коммунистической системе, где нет справедливости". Также он отметил, что во время войны был преследуем немцами по расовым и религиозным мотивам: "Не имея элементарных человеческих прав не мог работать по своей специальности, был только чернорабочим, был урезан по сравнению с другими рабочими в питании, жилищных условиях, не мог отправлять религиозных функций и т.д."
Та же версия фигурирует и в анкете 1948 года, кроме того в ней Тизенгаузен упоминает свою двоюродную сестру, живущую в Америке - Александру Маккормик, урожд. Эйнгорн (кстати, известный советский волейболист и тренер Анатолий Эйнгорн - племянник Тизенгаузена).
В 1950 году (и в этом случае, подобно сотням других дипи) Тизенгаузен изменил свою анкетные данные на подлинные, уже не скрывая советского прошлого. Однако, после этого он был лишен статуса дипи.
17 июля он пишет первое прошение в IRO (перевод с английского мой):
Прошу вас произвести перепроверку моего дела относительно следующих пунктов:
1. Условия моей жизни в СССР. Всю свою жизнь я преследовался советской властью, как "социально-чуждый элемент". Я - сын генерала царской армии, происхожу из старого дворянского рода. Мои предки жили в России во времена царя Ивана IV, а начиная с времени царя Петра Великого все они служили офицерами и генералами в царской армии.
Мой отец умер в 1911 году, моя мать - вскоре после революции, двое моих братьев, офицеры царской армии, участники войны против Германии (1914-18), один из которых был георгиевским кавалером, были расстреляны большевиками.
Чтобы скрыть мое происхождение, в 1920-30 гг. мне пришлось постоянно менять свои места жительства. В этот период мне пришлось переехать из Петербурга в Воронеж, затем в Симбирск, Омск, Киев, Новороссийск и, наконец, в Ростов. В последнем городе я довольно спокойно проработал до 1938 года.
24 апреля 1938 года я был арестован НКВД и на три года посажен в тюрьмы НКВД, что сопровождалось варварскими пытками и издевательствами. Почти одновременно со мной был арестован брат моей жены как сын фабриканта и был приговорен к десяти годам "без права переписки". Без сомнения, он был расстрелян или погиб в Сибири.
После того как я был арестован, мой сын умер от голода, так как моя жена (как жена "врага народа") не имела права получить работу и поэтому не имела средств к существованию.
После моего освобождения (6 июля 1940 года) - в течение долгого времени - я лежал в госпитале. Я был серьезно болен и не мог работать или передвигаться.
2. Война. 29 октября 1941 года я был призван как рядовой в Красную Армию, в "штрафной батальон", созданный специально для бывших политзаключенных. Мы строили рубежи обороны - без обмундирования, голодая, в очень тяжелых условиях зимы 1941-42 гг. Мое пребывание в армии закончилось госпиталем, где медицинская комиссия 56 армии демобилизовала меня, принимая во внимание мою полную неспособность к физическому труду.
3. Период оккупации Ростова. В конце июля 1942 года Ростов был занят немецкими войсками. Город был полностью разрушен, население ютилось в руинах домов, не было ни воды, ни провизии. Из-за трупов, которые ужасно воняли, распространялись болезни. Большевики не эвакуировали население, и в последние дни перед сдачей города дивизия НКВД расстреливала на улицах тех, кто остался в городе. Люди были голодны и изнурены - они встретили приход немцев с радостью и облегчением. Каждым из нас в тот момент владела лишь одна мысль: "Хоть с дьяволом, но против большевиков". Поскольку у нас не было никакого понятия о немецком фашизме.
Перед зданием немецкой комендатуры стояли длинные очереди людей, которые просили дать им хлеба и работу. В одну из этих очередей встал и я, когда было объявлено об организации местного управления. Это было в середине сентября 1942 года. Я получил работу по "благоустройству" района, в котором жил. Моя работа состояла в разборке развалин, извлечении мертвых тел, расчистке улиц, в создании временных жилищ для населения, в организации первой медицинской помощи. Вот перечень вопросов, следствием которых стало мое назначение на эфемерный пост бургомистра района (город был поделен на 8 районов).
Все крупные мероприятия в городе, такие как организация полиции, судов, биржи труда, снабжения, финансов и пр. проводились под прямым надзором немецкой комендатуры и частично главным (обер-) бургомистром.
Организация гражданского управления продлилась недолго, лишь два-два с половиной месяца (до конца ноября 1942 года), потому что к городу приближался фронт - бомбардировки, пожары и пр. Уже в декабре город был "на военном положении", и гражданская администрация фактически прекратила свое существование. Начался большой исход на запад. Люди уходили пешком, ехали на санях, в товарных вагонах и пр. Оставшееся население было вывезено немцами насильно.
4. Никополь - Проскуров - Львов - Лодзь. (февраль 1943 - март 1944 гг.) По дороге на запад наша первая остановка была в Никополе (февраль - октябрь 1943 г.) В июле 1943 года было опубликовано широкоизвестное воззвание генерала Власова об организации Русской Освободительной Армии (РОА) и в Никополе был открыт призывной пункт для записи добровольцев в армию. При этом призывном пункте был отдел пропаганды, где я нашел работу. Отдел уже подготовил выставку на тему "Правда о большевиках" и я принимал участие в организации другой выставки "Правда об НКВД".
В целом - вся пропаганда была направлена исключительно против большевиков. Здесь я работал в июне и июле 1943 года.
В Проскурове (ноябрь - январь 1944 г.) я был безработным. Оттуда немцы отправляли эшелоны с людьми на запад, в разные стороны. В одном из них мы были перевезены во Львов (где мы в течение двух недель жили в товарном вагоне) и затем в Лодзь.
Лодзь (Лицманштадт) (февраль-март 1944 г.) Здесь мы против своей воли были вынуждены зарегистрироваться в листах фольксдойчей. Я и моя жена в нашем возрасте были обязаны работать в Германии или Австрии. Но моя теща (Лазаридис Глафира, 1883 - 1950) с учетом ее возраста и инвалидности должна была быть отделена от нас и остаться в Лодзи. Для нее это было бы равносильно смертному приговору. Зарегистрировавшись как фольксдойчи, мы имели право переехать вместе и могли спасти ее жизнь. У нас не было выбора.
Многие люди, регистрируясь в листах фольксдойчей, меняли свои фамилии, говоря "У меня была бабушка-немка" и пр. Большей частью, конечно, они вовсе не были немцами, но в жестокой борьбе за существование (и при советах, и при немцах) каждый искал свои пути спасения.
5. Австрия. (Зонтагсберг, апрель - август 1944 г.) Мы были перевезены под Вену - в Зонтагсберг. Вся организация этого перемещения и работы была абсурдом - невозможно было понять, зачем и по какой причине мы сюда попали. Мы работали как рабочие в деревне, на ремонте автодорог, на заготовке дров. Мы не получали зарплаты, очевидно мы должны были работать лишь за пропитание. Затем мы были перевезены в Германию.
6. Вальденбург (Германия - Силезия) (сентябрь 1944 - февраль 1945 гг.) Здесь я работал как рабочий с сентября по декабрь 1944 года на кинофабрике UFA. В результате плохого питания и почти полного истощения в январе 1945 года меня положили в госпиталь, в котором я находился до февраля 1945 года. Война приближалась к концу. Советы бомбили Бреслау и в феврале в ходе эвакуации всего района нам удалось перебраться в Чехо-Словакию (Айзенштайн).
7. Чехо-Словакия. (февраль - июль 1945 г.) Здесь мы поселились в маленькой деревне (Унтеррайхенштайн) в пустой будке железнодорожного обходчика. Никто не интересовался нашей судьбой.
6 мая 1945 года район был оккупирован американской армией. Американский комендант издал приказ о регистрации всех иностранцев, и мы зарегистрировались, не скрывая ничего из нашего прошлого. Отсюда нас перевезли в Пльзень (американский лагерь) и затем в
8. Амберг - Наттернберг - Ганакер - Берхтесгаден. Когда мы прибыли в Амберг (лагерь UNRRA), нам сообщили, что если мы скажем, что мы - советские, нас будут вынуждены отправить в СССР. В течение всего дня вся партия новоприбывших меняла свои фамилии и биографии, отсюда и возникли новоявленные "нансеновцы", "поляки" и пр. - все превратились в старых эмигрантов.
Есть ли в этом наша вина? Для нас это был вопрос жизни или смерти.
Из Амберга нас перевезли в лагеря UNRRA-IRO Наттернберг, Ганакер и Берхтесгаден, где мы живем и сейчас. Во всех этих лагерях я работал (в Амберге рабочим, в Наттернберге как глава почтового отделения и регистратор, в Ганакере и Берхтесгадене как учитель английского языка). В лагерях Наттернберг, Ганакер и Берхтесгаден все жители лагеря избирали меня главой русского эмигрантского комитета, в каковой должности я пребываю и по сей день.
Моя жена - Тизенгаузен Мария (урожд. Лазаридис) не работала на немцев, не считая Зонтагсберга и Вальденбурга, где она работала как рабочая. В лагерях UNRRA-IRO она работала как клерк (в бюро) и как портниха при мастерской американского Красного Креста.
Вот вся моя биография.
Моя главная ошибка состоит в том, что я подобно тысячам русских людей, не имел понятия о немецком фашизме, веруя в то, что немцы действительно ведут борьбу с большевизмом. Увы, но лишь много позже мы поняли подлинную суть фашизма. Моя работа в Ростове длилась лишь два-два с половиной месяца и примерно такое же время продолжалась работа в Никополе. Затем я работал как простой рабочий подобно всем иностранцам.
В листы фольксдойчей я был вынужден себя внести ради спасения матери [жены]. Я был зарегистрирован лишь формально, без права на гражданство.
Я никогда не состоял и не служил в коммунистической или фашистской партиях, в полиции, гестапо, немецкой армии в частях СС или власовской армии.
В связи со всем вышеперечисленным я прошу вас пересмотреть мое дело и восстановить статус "ди-пи" для меня и мой жены.
11 ноября он посылает повторную апелляцию:
Апелляция против решения апелляционной комиссии в Женеве (M.A. 971, Case N MI - 1206)
Я прошу вас пересмотреть дело на основании следующих причин:
I. Формальные причины.
1. 22 июля 1950 года я был в контрольном центре (Мюнхен) и во время собеседования понял, что существуют компрометирующие меня документы. Я попросил показать мне эти документы, но официальное лицо в контрольном центре IRO ответило мне: "Я не вправе их вам показать". Из содержания разговора я понял, что меня вывели из-под мандата IRO как немца.
После этого интервью я обратился в IRO, Женева, детально изложив все обстоятельства моей жизни и объяснив, почему я был вынужден зарегистрироваться немцем.
2. 20 сентября 1950 года я снова был в Мюнхене на приеме у комиссии из Женевы. Глава комиссии подробно расспрашивал меня и спросил, почему я не получил немецкое гражданство. Ни во время первого разговора, ни во время второго документ, находящийся в контрольном центре, мне предъявлен не был.
3. 20 октября 1950 года я получил решение апелляционной комиссии из Женевы, что я нахожусь не под мандатом IRO, но это решение не содержит никаких указаний на причины лишения меня статуса. Вследствие формальных причин я я считаю решение апелляционной комиссии в Женеве недействительным, так как
1) Нет конкретного указания, в чем я обвиняюсь.
2) Мне было запрещено ознакомиться с документами (фотокопиями), которые находятся в моем деле и которые я мог оспорить
3) Решение апелляционной комиссии сообщено без указания причин исключения меня из-под мандата IRO.
II. Причины по существу моего дела.
1. Как я уже указал в моем обращении я был вынужден зарегистрироваться немцем с тем, чтобы спасти жизнь моей тещи, которая в ином случае была бы отделена от ее семьи и в ее почтенном возрасте умерла бы от голода (см. мое обращение).
Я осознаю, что, возможно, с точки зрения моральных принципов мои действия (регистрация немцем) достойны осуждения и порицания. Но как человек я должен был отказаться от этих моральных догм ради спасения человеческой жизни.
2. Я был зарегистрирован в Лицманштадте как фольксдойч лишь формально и условно. После этого немецкая комиссия ("Durchschleusung" или "Screening") из немецких властей не признала меня настоящим немцем и поэтому не дала мне немецкое гражданство. Они предложили мне прожить в Германии определенное время, после чего я мог хлопотать о гражданстве. В итоге как и любой иностранец я должен был прожить в Германии определенное время и лишь после этого хлопотать о гражданстве (как это принято и в других странах света). И сейчас, конечно, никакие немецкие власти не признают меня немцем, потому что у меня не было и нет никаких юридических оснований для этого.
Но возможно, я был выведен из-под мандата вследствие каких-то иных причин? Я пишу это, потому что ни женевской комиссией, ни в ходе собеседования мне конкретно не сказали - почему я исключен из числа дипи.
Возможно, я совершил какое-то преступление?
3. Возможно, я вел войну против Объединенных Наций? Против США, Англии или Франции?
Нет, никогда! Напротив. С начала войны я был в Красной Армии (см. мое обращение), которая сражалась против немцев. Далее. Я никогда служил ни в немецкой армии, ни в СС. Также я не состоял в армии генерала Власова.
4. Возможно, я работал в учреждениях, признанных международным трибуналом преступными?
Нет, никогда! Ни в Гестапо, ни в полиции, ни в других подобных учреждениях.
5. Возможно, я виновен в том, что в течение двух с половиной месяцев служил в отделе пропаганды в маленьком украинском городке (Никополь), готовя выставку "Правда о НКВД", на основании своего личного опыта? Или быть коммунистом и выступать против большевиков это преступление?
Почему же сейчас весь подлинно культурный и демократический мир ведет аналогичную пропаганду, начиная с высоких трибун Объединенных Наций и заканчивая "Голосом Америки"?
6. Возможно, в течение пяти лет жизни в лагерях UNRRA-IRO я занимался криминальными делишками?
Нет, все это время я честно состоял на службе UNRRA-IRO и это подтверждается документально (см. мое обращение). Более того, во всех этих лагерях солагерники меня выбирали главой русского национального эмигрантского комитета ( в лагерях Наттернберг, Ганакер и Берхтесгаден) и по сей день я продолжаю выполнять эту почетную социальную обязанность.
Так почему же меня вывели из-под мандата IRO?
Сейчас я получил поручительство для эмиграции в США, где у меня будут дом и работа.
Я прошу вас еще раз перепроверить мое дело, но перед тем как принять окончательное решение, прошу вас:
1) дать мне возможность приехать в Мюнхен (контрольный центр), где я мог бы ознакомиться с документами по моему делу. Я считаю, что ни одна власть в мире не вправе отказать мне в этом.
2) После ознакомления с документами - когда я точно узнаю содержание своего дела - я прошу вас позволить ответить мне относительно этих документов.
Я глубоко уверен в том, что IRO - прежде всего организация гуманная и действует в духе "хартии прав человека", которая недавно была подтверждена Объединенными Нациями и поэтому IRO алчет не кары, а оправдания, особенно, если есть смягчающие обстоятельства.
Мне кажется, уже весь мой ужасный жизненный путь является таким смягчающим обстоятельством.
23 июля 1951 года IRO прислал окончательный ответ: в апелляции было отказано, причины решения (немецкое происхождение и добровольная служба немцам) остались лишь во внутренних документах IRO.
27 марта 1952 года Николай Тизенгаузен (национальность - фольксдойч) отправился из Мюнхена на новое место жительства в деревню Флоссмоор в Иллинойсе.
P.S. Публикации Н.Ф. Тизенгаузена
Еланчик В., Тизенгаузен Н. На высочайшую вершину Кавказа. Ростов-на-Дону, 1930.
Тизенгаузен Н. Дыхни-Ауш. "На суше и на море", №6, 1932.
Тизенгаузен Н. , Свищев В. , Сава В. Техника хождения по снегу, фирну, льду. Ростов-на-Дону, 1933.
Тизенгаузен Н. Альпиниада на Казбек. "На суше и на море", №6, 1935.
Туров Н. Заместитель А. Н. Туполева. "Новый журнал" №96, 1969.
Туров Н. Встреча с Абакумовым в тюрьме НКВД. "Новый журнал" №98, 1970.
Туров Н. Парилка. "Новый журнал" №99, 1970.
Туров Н. Серго Орджоникидзе и замдиректора Краматорского Комбината. "Новый журнал" №101, 1970.
Туров Н. Чекисты за решеткой. "Новый журнал" №102, 1971.
Туров Н. Мои встречи с Н.В.Крыленко. "Новый журнал" №103, 1971.
Туров Н. Падение Ростова. "Новый журнал" №105, 106, 1971-1972.
Тизенгаузен Н. [Из автобиографии]. "Новый журнал" № 106, 1972.