записки на граблях
3. Над рядами кресел белели одинаковые таблички "Берлин - Гамбург", "Берлин - Гамбург", "Берлин - Гамбург"... Что за черт? Восьмичасовой вечерний поезд и все места в вагоне зарезервированы? Наконец, нашлось свободное кресло. Не успел я в него плюхнуться, как загадка тотальной резервации разъяснилась: в вагон ворвался маршевый батальон пенсионеров и начал рассредотачиваться. Напротив меня уселся дедушка в клетчатой рубашке.
- Это вы на русском книгу читаете?
Надо сказать, в тот день я встал в полшестого утра, метнулся из Гамбурга в Берлин и провел день в бундесархиве, отыскивая среди мириад Шварцев, Швартцев и Шварцеров в картотеке НСДАП хоть одного Бостунича. В списке моих текущих приоритетов значились пиво, ужин и отбой. А томная беседа с пенсионерами не значилась.
- Ммм, - ответил я дипломатично.
- Нет, Вы не подумайте, я не против русских. У меня вон и жена полячка. И вообще в детстве, в дедушкином доме в Берлине на первом этаже жил советский офицер. Мы все на втором, а он на первом. А по соседству другие офицеры. И я с их детьми все время бегал на улице. Дед мне даже говорил: "Манни, ты уже по-русски говоришь лучше, чем по-немецки". Сейчас все забыл, конечно. Но к русским я нормально отношусь. Я только Коммунизм ненавижу.
Родители Манни переехали в Магдебург, там он и вырос. Потом построили Стену. А потом на студенческой пьянке Манни предложил друзьям бежать на запад, пока все лазейки не закрыли окончательно. На следующий день его и всю компанию взяли. Большинство отделались легким испугом. После публичного покаяния, конечно. Манни каяться не стал и получил четыре года за попытку бегства из страны и подстрекательство к оной. Дальше три тюрьмы, больше года в одиночке, карцер, принудительное лишение сна. "Разве это люди, если они относятся к другим людям хуже, чем к зверям?" Манни не сдавался. Он потребовал, чтобы в день освобождения из тюрьмы ему было позволено выехать на запад. Снова карцер, снова побои. Потом Манни выкупили. Его делом занимался знаменитый адвокат Фогель, при посредничестве которого в 60-х тысячи политзаключенных были выкуплены у ГДР. "Деньги на меня дали американцы, у наших на меня денег не нашлось". После опроса у американцев и в "другом учреждении" Манни отпустили восвояси. Но Манни некуда было идти - к тому же теперь у него был враг, и он хотел ему мстить. "Я знал, что должен посвятить себя борьбе с Коммунизмом". Манни вернулся в "другое учреждение" и предложил свои услуги. "Другое учреждение" им не заинтересовалось. Тогда Манни пошел к американцам. Они организовали для Манни своего рода бродячий музей. Он ездил вдоль Стены, показывал экспонаты и рассказывал об ужасах жизни в ГДР. Вскоре материалов собралось даже на постоянную экспозицию. Но постепенно интерес берлинцев к музею Манни стал падать, а может, у американцев кончились деньги. Манни уехал жить в Гамбург.
Но прошлое уехало вместе с ним. Каждый раз, почти каждый раз, когда он засыпал, он снова оказывался в карцере или слышал издевательский гогот конвоира. Тем сильнее он ненавидел их, когда просыпался. "Может быть, надо было просто бросить все. Я думал об Америке. Теперь-то уже слишком поздно." Через двадцать лет запасы ненависти, накопленные Манни, достигли таких объемов, что Коммунизм рухнул под их тяжестью. Сначала Стена, а почти сразу за ней и сам Коммунизм. Манни был счастлив, как никогда в жизни. Но стоило ему закрыть глаза - и Коммунизм возвращался к нему. Манни реагировал рационально. Теперь он имел право не только догадываться, но и знать. Он заказал в новом ведомстве по делам штази свое досье. "Точнее, уже два раза заказывал, собираюсь в этом году в третий. Они разбирают постепенно архивы, поэтому документов становится больше. В первый раз мое досье было тонкое, а во второй уже довольно пухлое. Но там - в досье - никаких имен их сотрудников. Агент такой-то. Но мне как пострадавшему дают ключ для расшифровки - с настоящими именами". Знание не сделало Манни счастливее. Он узнал, что парень, которого выкупили сразу вслед за ним, с которым он делил свою первую западноберлинскую квартиру, которому занимал денег и которого устроил на работу в свой музей, был засланным казачком. Он стучал на Манни старательно и вдумчиво. Манни не верил своим глазам. Да и знаменитый адвокат Фогель оказался на крючке Штази еще с 50-х. Сотрудничал под кличкой Георг. На обратном пути, на бывшей границе с ГДР с Манни случился нервный припадок. Пришлось на несколько лет отказаться от поездок на восток.
Сон, в котором он был жертвой, и явь, в которой он был борцом и мстителем, переплелись так тесно, что не могли больше обходиться друг без друга. Мы подъезжали к Гамбургу. Манни расчувствовался. "Поэтому я так ненавижу Коммунизм".
С тех пор прошло полгода. Вчера я посмотрел в гугле, как у Манни дела. Кажется, все в порядке. Одна бывшая барменша недавно издала покаянный мемуар о своем сотрудничестве со штази и ездила по стране с чтениями. Бдительный Манни выступил с протестом. "Выбор в качестве места для чтений мемориала жертв штази - скандален! Это не место для крокодильих слез!" T.о. борьба продолжается.
- Это вы на русском книгу читаете?
Надо сказать, в тот день я встал в полшестого утра, метнулся из Гамбурга в Берлин и провел день в бундесархиве, отыскивая среди мириад Шварцев, Швартцев и Шварцеров в картотеке НСДАП хоть одного Бостунича. В списке моих текущих приоритетов значились пиво, ужин и отбой. А томная беседа с пенсионерами не значилась.
- Ммм, - ответил я дипломатично.
- Нет, Вы не подумайте, я не против русских. У меня вон и жена полячка. И вообще в детстве, в дедушкином доме в Берлине на первом этаже жил советский офицер. Мы все на втором, а он на первом. А по соседству другие офицеры. И я с их детьми все время бегал на улице. Дед мне даже говорил: "Манни, ты уже по-русски говоришь лучше, чем по-немецки". Сейчас все забыл, конечно. Но к русским я нормально отношусь. Я только Коммунизм ненавижу.
Родители Манни переехали в Магдебург, там он и вырос. Потом построили Стену. А потом на студенческой пьянке Манни предложил друзьям бежать на запад, пока все лазейки не закрыли окончательно. На следующий день его и всю компанию взяли. Большинство отделались легким испугом. После публичного покаяния, конечно. Манни каяться не стал и получил четыре года за попытку бегства из страны и подстрекательство к оной. Дальше три тюрьмы, больше года в одиночке, карцер, принудительное лишение сна. "Разве это люди, если они относятся к другим людям хуже, чем к зверям?" Манни не сдавался. Он потребовал, чтобы в день освобождения из тюрьмы ему было позволено выехать на запад. Снова карцер, снова побои. Потом Манни выкупили. Его делом занимался знаменитый адвокат Фогель, при посредничестве которого в 60-х тысячи политзаключенных были выкуплены у ГДР. "Деньги на меня дали американцы, у наших на меня денег не нашлось". После опроса у американцев и в "другом учреждении" Манни отпустили восвояси. Но Манни некуда было идти - к тому же теперь у него был враг, и он хотел ему мстить. "Я знал, что должен посвятить себя борьбе с Коммунизмом". Манни вернулся в "другое учреждение" и предложил свои услуги. "Другое учреждение" им не заинтересовалось. Тогда Манни пошел к американцам. Они организовали для Манни своего рода бродячий музей. Он ездил вдоль Стены, показывал экспонаты и рассказывал об ужасах жизни в ГДР. Вскоре материалов собралось даже на постоянную экспозицию. Но постепенно интерес берлинцев к музею Манни стал падать, а может, у американцев кончились деньги. Манни уехал жить в Гамбург.
Но прошлое уехало вместе с ним. Каждый раз, почти каждый раз, когда он засыпал, он снова оказывался в карцере или слышал издевательский гогот конвоира. Тем сильнее он ненавидел их, когда просыпался. "Может быть, надо было просто бросить все. Я думал об Америке. Теперь-то уже слишком поздно." Через двадцать лет запасы ненависти, накопленные Манни, достигли таких объемов, что Коммунизм рухнул под их тяжестью. Сначала Стена, а почти сразу за ней и сам Коммунизм. Манни был счастлив, как никогда в жизни. Но стоило ему закрыть глаза - и Коммунизм возвращался к нему. Манни реагировал рационально. Теперь он имел право не только догадываться, но и знать. Он заказал в новом ведомстве по делам штази свое досье. "Точнее, уже два раза заказывал, собираюсь в этом году в третий. Они разбирают постепенно архивы, поэтому документов становится больше. В первый раз мое досье было тонкое, а во второй уже довольно пухлое. Но там - в досье - никаких имен их сотрудников. Агент такой-то. Но мне как пострадавшему дают ключ для расшифровки - с настоящими именами". Знание не сделало Манни счастливее. Он узнал, что парень, которого выкупили сразу вслед за ним, с которым он делил свою первую западноберлинскую квартиру, которому занимал денег и которого устроил на работу в свой музей, был засланным казачком. Он стучал на Манни старательно и вдумчиво. Манни не верил своим глазам. Да и знаменитый адвокат Фогель оказался на крючке Штази еще с 50-х. Сотрудничал под кличкой Георг. На обратном пути, на бывшей границе с ГДР с Манни случился нервный припадок. Пришлось на несколько лет отказаться от поездок на восток.
Сон, в котором он был жертвой, и явь, в которой он был борцом и мстителем, переплелись так тесно, что не могли больше обходиться друг без друга. Мы подъезжали к Гамбургу. Манни расчувствовался. "Поэтому я так ненавижу Коммунизм".
С тех пор прошло полгода. Вчера я посмотрел в гугле, как у Манни дела. Кажется, все в порядке. Одна бывшая барменша недавно издала покаянный мемуар о своем сотрудничестве со штази и ездила по стране с чтениями. Бдительный Манни выступил с протестом. "Выбор в качестве места для чтений мемориала жертв штази - скандален! Это не место для крокодильих слез!" T.о. борьба продолжается.