(no subject)
Мне снился вечер накануне дуэли Пушкина и Дантеса.
Саша спокоен. Его противник бледен. И всё мечутся, мечутся в его зрачках невысказанности... А вокруг уже жаждущие зрелища. И всё тоньше тропинка назад. Ввязались основательно, без шанса на попятную. Диапазон возможных исходов безжалостно сужен до одного, очевидно, самого фатального. Нет шансов... но и скуки нет временно ) Короткие переглядывания в общей суете. Перчатка в потной ладони. Зловещая тень канделябра на стене. Дантес застыл в пустынной зале. Взгляд неподвижен. Сейчас он весь как есть из белого мрамора. И ни одной мысли. За него думает пляшущая на стене тень. За него решает. Стук, скрип двери, фигура Саши на пороге. Стройная и основательная как эфиопский баобаб. В два прыжка оказалась рядом. В Дантесе нет воли противиться. Его душа делегирована канделябру. А тот послушный и стылый замер на столе.
- Послушай, друг, - слова Саши заполняют всё пространство залы, звучат из каждого угла, и тянучим киселём вливаются в неподвижную голову Данеса, - я знаю твою невозможность, втянувшую нас сюда, и покоряюсь ей во все глаза. Я, позволь, попробую войти в суть сейчас. Если угодно, нутро нашей с тобой иллюзии. Тссс. Не говори, пустое это, Жорж. Ведь скука смертная во всём, что ты сейчас выпалишь. Разреши мне...
И, слой за слоем, он начинает снимать с обмякших плеч противника доспехи. Сдувает пыль из самых дальних уколков его беспокойного сознания. Прозрачной водой до костей омывает его недра, и уже кристальному, неспособному кривить, распахнутому всему и перед всем беззащитному, он шепчет:
- Ведь дело даже не в ней, не так ли? Я знаю. Видишь ли, трагедия и великое счастье поэта - жить бескожим. В непрекрытой правде, всех её дряностях и прекрасностях. И в твоей, Дантес, невыносимости, тоже. Ведь ты же любишь меня...
Гудит пауза. Затем:
- Люблю.. люблю... люблю... - эхом по комнате.
- Это так... пректасно.... ) Саша смотрит в распахнутые глаза Дантеса, со всем теплом и грустью, на какие способно человеческое существо.
Дантеса бьёт дрожь. Губы скривились, и темные зрачки стали двумя влажными, бездонными входами.
Пушкин достает изо рта свою тянучую зелёную нить и, обволакивая горячим дыханием лицо Дантеса, легким движением, лепит ему на подбородок. Тот глядит благодарно. Трепещут готовые вот-вот взорваться свечи.... Ещё два пантерьих прыжка - и Саша скрипом закрывает за собой дверь. В опустевшей и оглушенной зале остается только ясное "Всё будет так".
Мы же с Сашей прыгаем в бурную кокаиновую ночь, в цыганские юбки, в притарный кагоровый водопад, тысячу раскрасневшихся лиц, в разнузданные танцы, ехидный смех скрипки и последнее звездное небо... И втекаем в рассвет, где, во фраке и черном плаще, из первого утреннего лесного тумана предстает перед нами фигура Дантеса. Серьезен и натянут струной. Он не терял даром времени - всю ночь упражнялся в стрельбе по канделябру.
А Саша зевает, спокойный, мягкий и светлый. И если приложить ухо к его животу, можно услышать мотивы ночных цыганских романсов, обрывки стихов и пение птиц...
Саша спокоен. Его противник бледен. И всё мечутся, мечутся в его зрачках невысказанности... А вокруг уже жаждущие зрелища. И всё тоньше тропинка назад. Ввязались основательно, без шанса на попятную. Диапазон возможных исходов безжалостно сужен до одного, очевидно, самого фатального. Нет шансов... но и скуки нет временно ) Короткие переглядывания в общей суете. Перчатка в потной ладони. Зловещая тень канделябра на стене. Дантес застыл в пустынной зале. Взгляд неподвижен. Сейчас он весь как есть из белого мрамора. И ни одной мысли. За него думает пляшущая на стене тень. За него решает. Стук, скрип двери, фигура Саши на пороге. Стройная и основательная как эфиопский баобаб. В два прыжка оказалась рядом. В Дантесе нет воли противиться. Его душа делегирована канделябру. А тот послушный и стылый замер на столе.
- Послушай, друг, - слова Саши заполняют всё пространство залы, звучат из каждого угла, и тянучим киселём вливаются в неподвижную голову Данеса, - я знаю твою невозможность, втянувшую нас сюда, и покоряюсь ей во все глаза. Я, позволь, попробую войти в суть сейчас. Если угодно, нутро нашей с тобой иллюзии. Тссс. Не говори, пустое это, Жорж. Ведь скука смертная во всём, что ты сейчас выпалишь. Разреши мне...
И, слой за слоем, он начинает снимать с обмякших плеч противника доспехи. Сдувает пыль из самых дальних уколков его беспокойного сознания. Прозрачной водой до костей омывает его недра, и уже кристальному, неспособному кривить, распахнутому всему и перед всем беззащитному, он шепчет:
- Ведь дело даже не в ней, не так ли? Я знаю. Видишь ли, трагедия и великое счастье поэта - жить бескожим. В непрекрытой правде, всех её дряностях и прекрасностях. И в твоей, Дантес, невыносимости, тоже. Ведь ты же любишь меня...
Гудит пауза. Затем:
- Люблю.. люблю... люблю... - эхом по комнате.
- Это так... пректасно.... ) Саша смотрит в распахнутые глаза Дантеса, со всем теплом и грустью, на какие способно человеческое существо.
Дантеса бьёт дрожь. Губы скривились, и темные зрачки стали двумя влажными, бездонными входами.
Пушкин достает изо рта свою тянучую зелёную нить и, обволакивая горячим дыханием лицо Дантеса, легким движением, лепит ему на подбородок. Тот глядит благодарно. Трепещут готовые вот-вот взорваться свечи.... Ещё два пантерьих прыжка - и Саша скрипом закрывает за собой дверь. В опустевшей и оглушенной зале остается только ясное "Всё будет так".
Мы же с Сашей прыгаем в бурную кокаиновую ночь, в цыганские юбки, в притарный кагоровый водопад, тысячу раскрасневшихся лиц, в разнузданные танцы, ехидный смех скрипки и последнее звездное небо... И втекаем в рассвет, где, во фраке и черном плаще, из первого утреннего лесного тумана предстает перед нами фигура Дантеса. Серьезен и натянут струной. Он не терял даром времени - всю ночь упражнялся в стрельбе по канделябру.
А Саша зевает, спокойный, мягкий и светлый. И если приложить ухо к его животу, можно услышать мотивы ночных цыганских романсов, обрывки стихов и пение птиц...