= "все, что нам осталось - четверг..." =
(кавычки и знак равенства - одно и то же, просто в вертикали и горизонтали, как восьмерка и бесконечность).
Вчера в "Гиперионе", пока ждала явления книжных новинок народу (а у меня был квест приобресть "Пражское кладбище" Эко - в подарок А.В., разумеется)), наткнулась на прекрасное. Не, ну нормально: приходишь за одной книжкой, уходишь с тремя, и удивительно, что не больше того; объясняется это отнюдь не малым количеством вариантов, но исключительно ограничениями на объем ручной клади и скорбным финансовым положением (о котором уже не раз говорили большевики)),
в общем, хватит предисловий, у меня теперь есть книга стихов Пабло Неруда. В переводах Павла Грушко.
А это значит - счастье, крышеснос и боль, Лорка и Мандельштам, сладость неизведанного, ритм резонанса и еще что-то, о чем тоже совершенно не умею говорить,
книга белая с зеленым, как свобода, и квадратная, как комната, в которой я жила две ночи и два дня.
Смысл. Понедельник. Сердцебиение. Метро.
И я сейчас буду цитировать.
(и не только сейчас, наверное; простите;
стыдно не знать классику -
раньше я читала у Неруда только несколько вещей, переведенных Эренбургом).
Колода.
В Понедельнике уместились
прочие дни недели,
они сложились в колоду,
эта колода сверкает,
со свистом кромсают время
пики, трефы и бубны.
Хитрый и злобный Вторник -
валет несчастной любви -
кружит в танце, прильнув
к остроконечной шпаге.
Бесстрастная, в одеянье
средневековой царицы,
спешит из недели Среда,
рядом - сеньор Четверг:
скрывая свои желанья,
они встречаются тайно
между волной и песком,
сверху - всегда под ручку,
снизу - в одной постели
рядышком и в обнимку.
Бубновая Пятница (с бубном)
кружится еженедельно
белкою в колесе,
тесном, синем и вечном.
Черная дама Суббота,
полуночница в диадеме
из багряных сердец,
отплясывает в пивных,
поет на углах, не боясь
промочить картонные ножки,
зонтиком прикрывает
твое алые драгоценности,
поет, пока ты не рухнешь
в белое Воскресенье,
оно - словно чистое золото,
словно на блюде яйцо.
Уходят, проходят дни.
Они перетасовались,
карточным став картоном,
нитями света, тенями.
И вновь грядет Понедельник.
Они ушли, но вернулись.
Прошу тишины.
Сейчас я прошу покоя.
Попробуйте без меня.
Я закрываю глаза.
Пять вещей мне нужны,
пять важнейших корней.
Во-первых, вечность любви.
Во-вторых, оглядывать осень.
Умру, если листья не будут
слетать, сливаться с землей.
В-третьих, глухая зима,
милый мой дождь и нежность
костра в студеном лесу.
В-четвертых, тихое лето,
круглое, как арбуз.
В-пятых, твои глаза:
Матильда моя, молитва,
без глаз твоих мне теперь
не спится и не живется, -
мне и весна не нужна,
когда ты глядишь на меня.
Друзья, вот все, что мне надо.
Ничто - и почти что все.
Теперь я вас не держу.
Я столько прожил, что вскоре
придется меня забыть -
стереть с доски мое сердце,
желавшее жить бесконечно.
Но я прошу тишины
не от предчувствия смерти:
со мной все это иначе -
я предчувствую жизнь.
Я есмь и быть продолжаю.
Просто внутри меня
накопит силы пшеница,
и зерна, раздвинув землю,
увидят над нею свет,
но наша земля-праматерь
темна - и темно во мне:
я - колодец, в чьи воды
полночь роняет звезды,
чтоб в поле уйти одной.
Знаете, прожил я столько,
что хочу - еще столько же.
Никогда я не был так звонок,
так богат поцелуями.
По-прежнему все еще утро.
Свет пасет своих пчел.
Оставьте меня с рассветом.
Позвольте снова родиться.
С нею.
Время сурово, - давай
проживем его в полной мере.
Дай маленькую свою руку,
будем вместе карабкаться,
чувствовать и страдать.
Вновь мы с тобой - чета,
живущая в диких местах,
в лохматых гнездах на скалах.
Время бескрайне, я жду
тебя с корзиной, лопатой,
туфельками и бельем.
Сейчас мы нужны друг другу
не для одних гвоздик,
не для поисков меда:
нам руки нужны для стирки,
для растопки, и пусть
суровое время попробует
одолеть безмерную силу
двух пар ладоней и глаз.
(с) Пабло Неруда, из сборника "Estravagario" (1957-1958).
Вчера в "Гиперионе", пока ждала явления книжных новинок народу (а у меня был квест приобресть "Пражское кладбище" Эко - в подарок А.В., разумеется)), наткнулась на прекрасное. Не, ну нормально: приходишь за одной книжкой, уходишь с тремя, и удивительно, что не больше того; объясняется это отнюдь не малым количеством вариантов, но исключительно ограничениями на объем ручной клади и скорбным финансовым положением (о котором уже не раз говорили большевики)),
в общем, хватит предисловий, у меня теперь есть книга стихов Пабло Неруда. В переводах Павла Грушко.
А это значит - счастье, крышеснос и боль, Лорка и Мандельштам, сладость неизведанного, ритм резонанса и еще что-то, о чем тоже совершенно не умею говорить,
книга белая с зеленым, как свобода, и квадратная, как комната, в которой я жила две ночи и два дня.
Смысл. Понедельник. Сердцебиение. Метро.
И я сейчас буду цитировать.
(и не только сейчас, наверное; простите;
стыдно не знать классику -
раньше я читала у Неруда только несколько вещей, переведенных Эренбургом).
Колода.
В Понедельнике уместились
прочие дни недели,
они сложились в колоду,
эта колода сверкает,
со свистом кромсают время
пики, трефы и бубны.
Хитрый и злобный Вторник -
валет несчастной любви -
кружит в танце, прильнув
к остроконечной шпаге.
Бесстрастная, в одеянье
средневековой царицы,
спешит из недели Среда,
рядом - сеньор Четверг:
скрывая свои желанья,
они встречаются тайно
между волной и песком,
сверху - всегда под ручку,
снизу - в одной постели
рядышком и в обнимку.
Бубновая Пятница (с бубном)
кружится еженедельно
белкою в колесе,
тесном, синем и вечном.
Черная дама Суббота,
полуночница в диадеме
из багряных сердец,
отплясывает в пивных,
поет на углах, не боясь
промочить картонные ножки,
зонтиком прикрывает
твое алые драгоценности,
поет, пока ты не рухнешь
в белое Воскресенье,
оно - словно чистое золото,
словно на блюде яйцо.
Уходят, проходят дни.
Они перетасовались,
карточным став картоном,
нитями света, тенями.
И вновь грядет Понедельник.
Они ушли, но вернулись.
Прошу тишины.
Сейчас я прошу покоя.
Попробуйте без меня.
Я закрываю глаза.
Пять вещей мне нужны,
пять важнейших корней.
Во-первых, вечность любви.
Во-вторых, оглядывать осень.
Умру, если листья не будут
слетать, сливаться с землей.
В-третьих, глухая зима,
милый мой дождь и нежность
костра в студеном лесу.
В-четвертых, тихое лето,
круглое, как арбуз.
В-пятых, твои глаза:
Матильда моя, молитва,
без глаз твоих мне теперь
не спится и не живется, -
мне и весна не нужна,
когда ты глядишь на меня.
Друзья, вот все, что мне надо.
Ничто - и почти что все.
Теперь я вас не держу.
Я столько прожил, что вскоре
придется меня забыть -
стереть с доски мое сердце,
желавшее жить бесконечно.
Но я прошу тишины
не от предчувствия смерти:
со мной все это иначе -
я предчувствую жизнь.
Я есмь и быть продолжаю.
Просто внутри меня
накопит силы пшеница,
и зерна, раздвинув землю,
увидят над нею свет,
но наша земля-праматерь
темна - и темно во мне:
я - колодец, в чьи воды
полночь роняет звезды,
чтоб в поле уйти одной.
Знаете, прожил я столько,
что хочу - еще столько же.
Никогда я не был так звонок,
так богат поцелуями.
По-прежнему все еще утро.
Свет пасет своих пчел.
Оставьте меня с рассветом.
Позвольте снова родиться.
С нею.
Время сурово, - давай
проживем его в полной мере.
Дай маленькую свою руку,
будем вместе карабкаться,
чувствовать и страдать.
Вновь мы с тобой - чета,
живущая в диких местах,
в лохматых гнездах на скалах.
Время бескрайне, я жду
тебя с корзиной, лопатой,
туфельками и бельем.
Сейчас мы нужны друг другу
не для одних гвоздик,
не для поисков меда:
нам руки нужны для стирки,
для растопки, и пусть
суровое время попробует
одолеть безмерную силу
двух пар ладоней и глаз.
(с) Пабло Неруда, из сборника "Estravagario" (1957-1958).