= место, где я вспоминаю об исповедальной природе блога =
Я, наверное, сейчас зря все это напишу.
Но какая-то каша в голове, талый снег, ленты, флаги, цитаты, бубенчики, лица, полведра ностальгии, бутерброды с воспоминаниями, куски диалогов с пятницы по воскресенье.
Надо разгресть хоть частично.
+ В пятницу вечером я пришла в гости к Квадрику. В качестве компенсации притащила шоколадку (разумеется). И мы сели смотреть "Собачье сердце" - кто бы мог подумать, что Квадрик раньше никогда не?
И я опять плакала. Что только сейчас - в условиях гражданской войны, бесприютности, кутерьмы унд стихийного бедствия в отдельно взятой семикомнатной квартире - профессор и его ученик смогли наконец-то найти тихий вечер и поговорить как люди. Поговорить-как-исповедаться. Что переписка Энгельса с Каутским горит в камине, чтоб не попасть не в те руки, что доктор Борменталь провожает глазами гражданку Васнецову, что Швондер дает детям нормальные имена вместо всяких там "Баррикад" и "Пестелин", что никто никого не слышит...
Впрочем, сие частности. Я выросла на литературе, посвященной событиям, после которых персонажи уже никогда не станут такими, как прежде. И жизнь не станет такой, как прежде. Не аналогичны ли по воздействию должны быть и собственно книги? и фильмы, и РИ, если уж на то пошло?
Вопрос риторический, формулировки некорректные.
+ Я рвусь в ту же реку по второму разу.
+ На "Башнях над Тахо" я по крайней мере смогла возлюбить одного ближнего, которого раньше не получалось.
Я теперь могу с ним взаимодействовать, и от этого так легко!
До чего хорошо хорошо относиться. ))
+ Три задумки ведут меня в разные стороны. Песни - в четвертую, прикосновения - в пятую.
Только что вернулась с концерта Олега Медведева. О. Я впервые хотела не быть собой. Быть не собой. Как в мире Ле Гуин: превратиться, скажем, в синеглазого барса и так жить, постепенно утрачивая личность. Самоубийство без самоубийства.
+ В случае с Олегом Медведевым я четко помню точку отсчета: ночь на 2 мая 2оо4 года. Когда мы с Х. пришли пешком с Уралмаша в центр (а дорога была коротка и незаметна), и УрукХай сделал нам чай с корицей, а мне поставил "Амазарского ястреба" и "Выпадая из окна". Обе стрелы нашли цель.
В тот год еще был жив старинный магнитофон, доставшийся мне от брата.
+ У брата двое детей: Полина и Женя. Женя - человек-паук. В его возрасте я была Рони, дочерью разбойника, и папа сделал мне лук из сухой ветки сирени. А стрелы мастерила уже я сама, из кленовых побегов.
По воскресеньям папа водил меня в ЦПКиО. Помню полумрак автодрома и сыплющиеся искры, и как папа легко поворачивал руль и не боялся столкновений. Помню иллюзион. Помню, как махала рукой с "Солнышка" или "Северного сияния", взглядом отыскивая папу среди кучи чужих родителей. Тогда у него еще не было шрама через лоб...
+ "В первый раз я влюбилась в 18. А во второй - в 18:15".
+ Я влюбилась и не поняла, что влюбилась. Я просто тянулась, как подсолнух за лучами. Я была ненамного старше его старшей дочери. Его младшую дочь я таскала на плечах.
Мне было пятнадцать. 2оо2 год. Именно тогда я стала Леголасиком-Леголаськой, и купила в "Эолисе" "Письма римскому другу" - и впервые осознала, что живу в одном времени (и пространстве) с авторами своих прецедентных текстов. Точнее, у меня впервые появились такие прецедентные тексты, авторы которых жили со мной в одном времени. И иногда - пространстве.
Кассетный плеер, привезенный папой из Германщины, красные батарейки в неимоверных количествах. Каждое утро начиналось одинаково: я ехала в СУНЦ. Автобус приходил где-то на середине "Ave mater Dei".
+ Помню текст "Заратустры", переписанный в тетрадочку-для-всего.
Я уже тогда морщила нос при слове "Ницше".
Мы воровали консервированную горбушу в задрипанном магазине на перекрестке Шарташской-Луначарского. И я перестебала "Танцующего апостола".
А сегодня на концерте встретила Арвен - человека из тех времен.
+ Я всегда ищу за текстом - человека. Или не всегда. Но мне определенно милее "картонки" Эко, чем его художественные вещи. Потому что в них больше Эко.
+ Вечер субботы, я сижу в Марикьяре, Чешир с Эженом по очереди поют всякое старое-доброе.
- Хорошее было время!
У меня было другое время. Но тоже хорошее. Я смотрю на Виконта и нечаянно думаю: "Когда мы были детьми, сестра..."
+ Помню, как я впервые прочитала "Сто лет одиночества" - в деревне у Вирны, совершеннейшим запоем; и как разворачивался наш роман с Х. Май перетекал в июнь, мы бродили по городу и целовались; в лесу у Шарташа Х. говорил мне о Барбароссе, вдоль по Ленина - о Баудолино, в кварталах за "Домом книги" пересказывал Фому Кемпийского. До Николая Кузанского нам оставалось полтора года.
Остановись, мгновенье! Желательно - через полчаса, и тогда я высплюсь.
За моей спиной - перенасыщенные выходные, весна, значок с крылатым-полосатым тигром, съеденная шоколадка, выбитый ковер, разговоры, песни.
За моей спиной - жизнь.
Потому что я спиной вперед иду.
Я опять гхырню написала, непонятно о чем, непонятно зачем.
И я не могу сказать, что мне полегчало.
Ну и ладно.
Я люблю людей. Особенно некоторых.
И мне пора бы привыкнуть к мысли, что если я что-то забыла - значит, оно не стоило запоминания.
Но какая-то каша в голове, талый снег, ленты, флаги, цитаты, бубенчики, лица, полведра ностальгии, бутерброды с воспоминаниями, куски диалогов с пятницы по воскресенье.
Надо разгресть хоть частично.
+ В пятницу вечером я пришла в гости к Квадрику. В качестве компенсации притащила шоколадку (разумеется). И мы сели смотреть "Собачье сердце" - кто бы мог подумать, что Квадрик раньше никогда не?
И я опять плакала. Что только сейчас - в условиях гражданской войны, бесприютности, кутерьмы унд стихийного бедствия в отдельно взятой семикомнатной квартире - профессор и его ученик смогли наконец-то найти тихий вечер и поговорить как люди. Поговорить-как-исповедаться. Что переписка Энгельса с Каутским горит в камине, чтоб не попасть не в те руки, что доктор Борменталь провожает глазами гражданку Васнецову, что Швондер дает детям нормальные имена вместо всяких там "Баррикад" и "Пестелин", что никто никого не слышит...
Впрочем, сие частности. Я выросла на литературе, посвященной событиям, после которых персонажи уже никогда не станут такими, как прежде. И жизнь не станет такой, как прежде. Не аналогичны ли по воздействию должны быть и собственно книги? и фильмы, и РИ, если уж на то пошло?
Вопрос риторический, формулировки некорректные.
+ Я рвусь в ту же реку по второму разу.
+ На "Башнях над Тахо" я по крайней мере смогла возлюбить одного ближнего, которого раньше не получалось.
Я теперь могу с ним взаимодействовать, и от этого так легко!
До чего хорошо хорошо относиться. ))
+ Три задумки ведут меня в разные стороны. Песни - в четвертую, прикосновения - в пятую.
Только что вернулась с концерта Олега Медведева. О. Я впервые хотела не быть собой. Быть не собой. Как в мире Ле Гуин: превратиться, скажем, в синеглазого барса и так жить, постепенно утрачивая личность. Самоубийство без самоубийства.
+ В случае с Олегом Медведевым я четко помню точку отсчета: ночь на 2 мая 2оо4 года. Когда мы с Х. пришли пешком с Уралмаша в центр (а дорога была коротка и незаметна), и УрукХай сделал нам чай с корицей, а мне поставил "Амазарского ястреба" и "Выпадая из окна". Обе стрелы нашли цель.
В тот год еще был жив старинный магнитофон, доставшийся мне от брата.
+ У брата двое детей: Полина и Женя. Женя - человек-паук. В его возрасте я была Рони, дочерью разбойника, и папа сделал мне лук из сухой ветки сирени. А стрелы мастерила уже я сама, из кленовых побегов.
По воскресеньям папа водил меня в ЦПКиО. Помню полумрак автодрома и сыплющиеся искры, и как папа легко поворачивал руль и не боялся столкновений. Помню иллюзион. Помню, как махала рукой с "Солнышка" или "Северного сияния", взглядом отыскивая папу среди кучи чужих родителей. Тогда у него еще не было шрама через лоб...
+ "В первый раз я влюбилась в 18. А во второй - в 18:15".
+ Я влюбилась и не поняла, что влюбилась. Я просто тянулась, как подсолнух за лучами. Я была ненамного старше его старшей дочери. Его младшую дочь я таскала на плечах.
Мне было пятнадцать. 2оо2 год. Именно тогда я стала Леголасиком-Леголаськой, и купила в "Эолисе" "Письма римскому другу" - и впервые осознала, что живу в одном времени (и пространстве) с авторами своих прецедентных текстов. Точнее, у меня впервые появились такие прецедентные тексты, авторы которых жили со мной в одном времени. И иногда - пространстве.
Кассетный плеер, привезенный папой из Германщины, красные батарейки в неимоверных количествах. Каждое утро начиналось одинаково: я ехала в СУНЦ. Автобус приходил где-то на середине "Ave mater Dei".
+ Помню текст "Заратустры", переписанный в тетрадочку-для-всего.
Я уже тогда морщила нос при слове "Ницше".
Мы воровали консервированную горбушу в задрипанном магазине на перекрестке Шарташской-Луначарского. И я перестебала "Танцующего апостола".
А сегодня на концерте встретила Арвен - человека из тех времен.
+ Я всегда ищу за текстом - человека. Или не всегда. Но мне определенно милее "картонки" Эко, чем его художественные вещи. Потому что в них больше Эко.
+ Вечер субботы, я сижу в Марикьяре, Чешир с Эженом по очереди поют всякое старое-доброе.
- Хорошее было время!
У меня было другое время. Но тоже хорошее. Я смотрю на Виконта и нечаянно думаю: "Когда мы были детьми, сестра..."
+ Помню, как я впервые прочитала "Сто лет одиночества" - в деревне у Вирны, совершеннейшим запоем; и как разворачивался наш роман с Х. Май перетекал в июнь, мы бродили по городу и целовались; в лесу у Шарташа Х. говорил мне о Барбароссе, вдоль по Ленина - о Баудолино, в кварталах за "Домом книги" пересказывал Фому Кемпийского. До Николая Кузанского нам оставалось полтора года.
Остановись, мгновенье! Желательно - через полчаса, и тогда я высплюсь.
За моей спиной - перенасыщенные выходные, весна, значок с крылатым-полосатым тигром, съеденная шоколадка, выбитый ковер, разговоры, песни.
За моей спиной - жизнь.
Потому что я спиной вперед иду.
Я опять гхырню написала, непонятно о чем, непонятно зачем.
И я не могу сказать, что мне полегчало.
Ну и ладно.
Я люблю людей. Особенно некоторых.
И мне пора бы привыкнуть к мысли, что если я что-то забыла - значит, оно не стоило запоминания.