The soul of Sahara
«У каждого есть своя собственная пустыня. Моя душа - это моя пустыня.
Быть пустыней - это суметь успокоиться, наблюдая за случайными путниками, топчущими твой песок, суметь выжечь любую проказу горечи из своей души, суметь взрастить оазисы доверия, впуская туда избранных, прикрывая их миражами.
Быть пустыней - это принять себя, выдохнув песок изнутри».
Порой говорят, что пустыня - это море, за тем лишь исключением, что это море песка. Так вот, не верьте тем, кто говорит такое. Конечно же, пустыня подобна морю, но и море не менее подобно пустыне. Пустыня и море - это как инь и ян. Лазурная инь моря и огненно-рыжая ян пустыни. У каждого моря на потаенном дне есть пустыня, точно так же как каждая пустыня кроет море под толстым слоем песка. Подобно людям.Море великодушно. Даже в своей суровой, холодной ярости оно великодушно. Оно обволакивает, выталкивая на поверхность. Пустыня же подобна огню. Она не прощает. Она принимает, но никогда не впустит, она обнимет, но тем самым лишь обволакивая, затягивая в свои недра. Пустыня обжигает своим дыханием, в отличие от освежающего морского бриза. Пустыня безумна своей огненностью, но уравновешена своим песочным спокойствием. Пустыня - это материализовавшееся песком равномерное пламя, текущее по жилам струйками серебристо-прозрачного песка. Оттого я смотрю на нее словно в зеркало.
Сказать, что Сахара впечатляет - это не сказать ровным счетом ничего. Она не просто впечатляет, она въедается в кожу и пропитывает волосы пеплом песка, щекочет горьким пряным ветром, обволакивает знойным жаром прогретого воздуха. Сахара - это свой мир безбрежного спокойствия. Она многолика, но не подобно Янусу или Шиве, Сахара многолика своим поведением, своим состоянием, временем и даже дыханием.
Дневная Сахара подобна ладони, подставленной под палящее солнце. Морщинистой дюнами ладони старца-бербера, живущего в этом мире с момента его основания. Сахара шелестит-стрекочет на солнце раскаленным бело-розовым песком. Она медлительно и неохотно открывается пришлым чужакам, отвлекая, путая, вспыхивая на горизонте очередным миражом водоема или каравана. Но постепенно она все же начинает раскрывать свои тайны, выдавая из-за ближайшего бархана сочный оазис, цепляющийся пальмами за низко плывущие над ладонью Сахары облака. Дневная Сахара выветривает все заботы и тревоги песчано-горьким ветром, выжигает воспоминания палящим зноем. И возникает ощущение, что пепельные хлопья воспоминаний вылетают из тебя подобно пуху из распоротой подушки, плывя мириадами дрожащих песчинок в воздухе. Или же, когда ты сидишь на песке, по крупицам вытекают из тебя сквозь кончики пальцев в дюны, прорастая где-то под землей новыми ростками, новым оазисом. И ты чувствуешь, как с каждой минутой Сахара поглощает все былые чувства и переживания, втягивая их в себя подобно зыбучему песку. Вообще пустыня всегда дает то, что ты просишь. Но только лишь тогда, когда это тебе по-настоящему нужно. Она оценивающе окинет тебя взглядом выцветшего неба и вздохнет песчаным ветром в лицо, прежде чем сделать выбор. Но пустыня не дает что-либо просто так - взамен она обязательно возьмет что-то. Потому что ценить человек начинает лишь тогда, когда он платит чем-то за приобретенное. Она не предупреждает, что именно возьмет взамен, просто ты должен быть к этому готов. Мне повезло, я отделалась малой кровью, приняв ее торги со второго раза, поняв, что в третий раз терпение Сахары испытывать не стоит. И пустыня щедро выполнила то, чего я так от нее ждала, она подарила то, что я надеялась получить от нее многие месяцы - спокойствие.
Вечерняя Сахара становится умиротворяюще-уютной, несмотря на отсутствие границ-горизонтов. Она лениво потягивается, ставшими тягучими, персиковыми струйками песка. Атласная поверхность Сахары становится задрапированными декорациями небесного закатного представления. И, пока смотришь на медленно тонущее в бархан солнце, слышишь, как песок тихо шепчет предания вечности. С последними, канувшими лучами солнца, фиолетово-сизая Сахара становится похожа на умиротворенное море с барханами-волнами вместо морской пены.
Ночная Сахара - это не сплошной мрак, как, быть может, это представляют многие. Это мириады огней на чернично-мускатном шелке неба. Это и Млечный Путь, пересекающий серебристой дорогой весь небосклон, это и, как бы патетично ни звучало, гроздья звезд - начиная с кружевных алмазных росчерков Ориона и Кассиопеи, заканчивая хрустальными брызгами совсем мелких, невидимых прежде за всю жизнь звезд на черном, будто бы вытканном из чернильной пряжи, полотне небосвода. Ночная пустыня - это еще и бледно-серебристая, словно фосфоресцирующее продолжение Млечного Пути, поверхность самого песка. Такое чувство, словно она припорошена морозным инеем звездной пыли. Это огромная луна огненно, пламенно-рыжая, будто бы опаленная дневным зноем, выползающая из-за дальнего бархана. Она словно воплощение самой Сахары, цепко осматривающей серебристо-ледяную песчаную гладь песка своим янтарно-рыжим глазом.
Сахара не привязывается. В этом ее принципиальное отличие от моря, которое, подобно радостному верному псу, лижет твои ноги в первые же минуты встречи. Пустыня вобрала в себя крупицы-песчинки кремниево-граненой мудрости многих ушедших и все еще живущих народов, наций, государств, стран, религий. Сахара - это многоголосая вечность молчания истории. Потому сама Сахара немногословна. Она знает, о чем молчать, не разнося гулким эхом ни единого слова, произнесенного в ее недрах. Сахара знает, что самые громкие слова должны стать тишиной, запертой в сердце и являющейся самым пронзительным звуком. Сахара знает, как научить молчать и слушать, молчать и слышать. Она холоднее эмоций, она жарче чувств, она мудрее привязанностей и прощаний. «Сахара не прощается», - говорят местные. Она действительно не прощается, он просто отпускает, привязывая.
