чето дофигабукв простотак и вообще не знаю зачем и очень бабское

Oct 08, 2010 15:06

это я расписывалась так с утра.
особо не читайте. не шедевр.

***

ПАЗЗЛ (какбэ рассказ)

А началось всё с первого сентября, который Ольга Николаевна ненавидела с детства и с каждым годом все сильнее, потому что двадцать пять лет учительского стажа не способствуют, знаете ли.

Линейка, всякие там "здравствуйте дети, я ваш преподаватель биологии, надеюсь, мы найдем общий язык", раздача пособий, дохленькие гладиолусы и астрочки (классное руководство Ольга Николаевна не брала, поэтому гладиолусы выходили всегда дохленькие), прочее бла бла бла и бокал вина с конфеткой "коркунов" в учительской... оно всё благополучно завершилось к вечеру, и Ольга Николаевна поехала домой на рейсовом автобусе.



И тут перекресток, тот что за остановку до той, где Ольге Николаевне выходить, вдруг перекрывают черные большие джипы с мигалками. И все в автобусе начинают привычно возмущаться, мол вот опять слуги народа куда-то в сауну торопятся, а народ от этого непрерывно страдает. Ну, сами знаете, как оно бывает. Ольга Николаевна тоже влилась в волну гражданского негодования, глядя через плечи и головы попутчиков на происходящее снаружи. Вдруг видит: из одного джипа выходит весь в парадной форме офицер. Очень красивый. А в руках у этого офицера корзина ландышей. Ландышей, ландышей полная корзина. (С)
Ничего так, да?
Сентябрь.
Подмосковье.
Вечер.
Перекресток оживленной трассы.
Из огромного черного джипа выходит молодой военный с корзиной ландышей.
Автобус(та часть, которая была обращена лицом в нужном направлении) онемела сразу. Оставшаяся часть онемела через минуту, когда почувствовала онемение первой части. Ну и когда офицер постучал ладонью в белой-белой перчатке в дверь... то шофер по фамилии Абдулахзадеоглы тоже онемел. Хотя по жизни вообще многословием не отличался.

Двери открыл, однако.

Офицер шагнул в салон, и по всему автобусу поплыл запах ландышей. Свежий и горький. Как туалетный спрей. "А ландыши, между прочим, в Красную Книгу занесены... Ничто этим временщикам не указ", - возмутилась про себя Ольга Николаевна. Но зажмурилась и глубоко-глубоко в себя весеннюю нежность вдохнула. Разожмурилась.

- Ольга Николаевна? - офицер смотрел то на нее, то на какой-то документ, который только что извлек из внутреннего кармана парадного кителя. - Госпожа Козлова?
- Да. Я... - Сперва насторожилась, потом огорчилась (ну вот ведь всю жизнь Козлова, и даже привыкла к детским смешкам на первом занятии, но все равно какая-то имеется неуютность), потом даже напугалась. - В чем дело?
- Велено передать букетик и поздравить с первым сентября. Честь имею.

Офицер вытянулся по струнке и лихо откозырял, прям как Соломин в фильме "Адьютант его превосходительства". Всучил обалдевшей Ольге Николаевне корзину, которая оказалась не такой уж легонькой, развернулся ловко и щелкнув каблуками, словно маршировал по Красной Площади, а не маневрировал в переполненном автобусе, и вышел вон, сопровождаемый разнообразными по эмоциональной составляющей взглядами.

- Ничо так... Людям домой надо... А эти... Прихвостни, - заборзел кто-то из пассажиров, едва перекресток освободили, замигал зеленый и автобус тронулся.
- Я что? Я... - Ольга Николаевна стояла дура дурой. На плече сумка. В руках корзина с ландышами, от которых кружилась голова. Автобус потрясывало, и она едва удерживала равновесие, задевая плечами, сумкой и корзиной возмущенных соседей. - Это, ученик наверное какой-нибудь. Не понимаю... Я ведь учительница. Двадцать пять лет стажа.
- Ландыши, между прочим, в Красную Книгу занесены, учительница, - съехидничала дамочка лет тридцати с накладными ногтями и елейным голоском.
- Господи! Пожилая ведь женщина, интеллигентная, наверняка Голос Америки слушала, Визбора пела под гитару, а вот ведь... продалась этим...- вздохнул бомжеватого вида мужичок.
- Я, господа, и сама понимаю ничего! - Ольге Николаевне хотелось заплакать, но это было не в ее характере. Опять же платок в сумке, сумка на плече, руки заняты корзиной... плакать смысла нет.

Вышла она, так и не доехав до своей остановке. Дождь еще начался. Сильный. И шагала она под дождем, с ландышами в руках, с тяжелой обидой в сердце, и с приятным... да да! чертовски приятным чувством, которому названия так и не подобрала.

Дома поставила цветы на стол в кухне. Пояснила коту словами и тряпкой, почему не надо соцветия обгрызать. Потом села перед телевизором с чашкой цикория и принялась думать. Кто и зачем сделал ей такой необычный, и что уж тут лгать самой себе, прекрасный сюрприз. Красная книга красной книгой. Но, согласитесь, это не лишено приятности, чтобы вот так у всех на виду... И перекресток перекрыли. И этот юноша в форме, в белых перчатках. И "госпожа Козлова" не подобострастным, но уважительным тоном. Но кто?
Ольга Николаевна прикинула кто из бывших учеников, а также родителей учеников нынешних мог такое сотворить. И, главное, зачем? Биология не тот предмет из-за которого имеет смысл так разоряться. А Ольга Николаевна не то чтобы ... ну как бы поточнее сказать?... ну, короче, никогда ее ученики не любили. И не ненавидели тоже, что интересно. Просто вот учитель биологии. Пришла. Отчитала материал. Провела самостоятельную раз в четверть. Гербарии всякие тоже. Ничего особенного.

Ольга Николаевна крутила свое профессиональное прошлое и так, и сяк, но вывод напрашивался один - даритель ландышей не имеет отношения к школе, ибо. Кто? Кто? Ну там был лет десять роман на матах с бывшим физруком. Но, во-первых, это было десять лет назад и физрук уже давно перевелся в другую школу, женившись на тамошней англичанке. Во-вторых, роман проходил без особых страстей. В-третьих, физруку вряд ли по уму и карману сделать такой презент... Да и откуда ему знать, что ландыши - любимые Ольги Николавнины цветы. С самого детства самые любимые. Хоть и в Красной Книге.

Ольга Николаевна еще раз прокрутила в голове перечень возможных дарителей и дарительниц. Ни-ко-го. Вот никого и всё тут.
Обычная женщина на месте Ольги Николаевны начала бы вспоминать кто в нее в течение жизни, начиная с детского сада, был безнадежно влюблён и непременно к полуночи насчитала бы минимум человека три. Но Ольга Николаевна... Опять же, давайте без реверансов обойдемся. Ольга Николаевна была женщиной непопулярной. По молодости довольно миловидной, но далеко не красавицей. Женского очарования была лишена вовсе. Характером тоже не слишком для мужчин удобна. Скучна, чересчур требовательна, педантична и зануда, хотя втайне романтик. Поэтому или по каким либо иным причинам с личной жизнью у Ольги Николаевны не складывалось вовсе (роман с физруком был самым продолжительным). К сорока шести годам Ольга Николаевна обзавелась котом, остеохандрозом и привычкой к женскому одиночеству.

Короче, поразмыслив, пару раз перетрусив корзину и не обнаружив никаких опознавательных знаков, решила Ольга Николаевна принять ситуацию как она есть. И даже если это ошибка (а где-то через час усиленных размышлений, Ольга Николаевна стала склоняться именно к такой версии), то ошибка приятная. Очень. В конце концов, раз у дарителей имеются джипы и офицерик в перчатках, сами разберутся. Ольга Николаевна еще раз поговорила с котом и легла спать.

***

С утра Ольга Николаевна помочила ландыши водичкой. Пошла на работу. В очень, кстати, отличном настроении.
И тут случилось ЭТО.
Она из подъезда только вышла, как к ней сразу Калистрата Евгеньевна - пенсионерка с десятого этажа. И лицом не то улыбается, не то мертвая.

- Ольга Николаевна! Это надо же! Даже слов нет никаких. Только восторг и упоение...
- Вы о чем? Не понимаю вас. Говорите, но побыстрее. Я опаздываю. - Ольга Николаевна, надо отдать ей должное, всегда с соседкой разговаривала сухо и с нажимом. Во избежание.
- Дык я вот про это.

Тут старушка повела плавно, как солистка ансамбля "Березки", рукой и застыла, как памятник Юрию Долгорукому, только без коня. Ольга Николаевна проследила взглядом за выставленным соседкиным пальцем. Потом разумно продлила виртуальную прямую в пространстве... и села на скамеечку.
Огромный рекламный щит над шоссе смотрел на Ольгу Николаевну её же Ольги Николаевны взглядом. Огромным карим в очках взглядом. Фотографию эту Ольга Николаевна не распознала. Однако ворот плаща, ацетатного шелка клетчатый платочек и коричневый ремень от сумки через плечо подсказали ей, что это вчерашнее фото.
Всё остальное тоже было вчерашним. Даже прыщик над бровью. Да. Там на щите была она. Ольга Николаевна. Портретно. Очень крупная. И очень похожая на саму себя. Никаких тебе ретушей, никаких прикрас и финтифлюшек. Некрасивая, в общем то, женщина. А в увеличенном формате даже очень некрасивая.

- Так еще вчера там кетчуп Балтимор висел. А с утра смотрю. Ба! Так это ж наша Ольга... Ах! Как это всё...
- Неожиданно, - пробормотала Ольга Николаевна.
- А? - Калистрата Евгеньевна была глуховата.
- Неожиданно очень. Странно...
- Так вы не ждали? Так это сюрприз? Боже! Как в романе! Упоительно! Любовь!
- Какая такая любовь? - вздрогнула Ольга Николаевна. - Причем тут любовь? Какая любовь?
- Ну как же! - всплеснула руками соседка. - Пишет же всё. Большими буквами.

Ольга Николаевна медленно, как сомнамбула, проморгалась. Потом снова уставилась на щит. Прямо под портретом действительно имелась надпись. Отчего она ее сразу не заметила? Непонятно. Может шок первый помешал. А может просто подсознание отказалось считывать напечатанные большими оранжевыми буквами слова. "Олюшка. Я люблю тебя".

Олюшка, я люблю тебя! Не заметить было нельзя. Допустить какое либо иное толкование, кроме того что некто признается в любви ей - Ольге Николаевне, было тоже нельзя. Никак. Ольга Николаевна честно старалась. И так старалась, и сяк старалась. Бессмысленно же. Даже предположить у себя галлюцинации и шизофрению не получается. Потому что такие же щиты стояли по всей дороге до школы. И возле школы два. И везде на них была вчерашнего разлива Ольга Николаевна. И под каждой Ольгой Николаевной вопила оранжем о любви неземной гигантская строка. И люди узнавали ее в автобусе и в парке, через который надо было пройти, чтобы срезать до школы путь. И улыбались. И глядели вслед с таким странным выражением лица, словно она - Ольга Николаевна была огромной черепахой-альбиносом. И подходили даже и уточняли "это там вы вместо кетчупа Балтимор и ипотечного фонда"? А ей ничего не оставалось делать, только молча кивать.
На работе все оказалось еще хуже. Потому что набежали дети. Старшеклассницы особенно набежали. Засовывали носы в кабинет на переменах под глупыми предлогами, таращились на Ольгу Николаевну пристально и с ужасом. А она делала вид что работает, уткнувшись всем чем можно в тетрадь. А сама думала, думала, думала, думала... лихорадочно и уже действительно начиная температурить. Кто? Зачем? Почему? Что за дурацкая отвратительная шутка? Куда звонить? Кого и как обвинять в том, что без ее согласия развесили по всему району ее лицо, да еще такое... не красивое?

- Ну вы, Ольга НИколаевна, даете. Думать же надо. Вы же учитель! - завуч пришла на большой перемене сама. С ней притащились математичка, немка, еще одна математичка и физик. Видимо, они там все ждали в учительской, а раз она сама не явилась, решили как в пословице про Магомета и гору. - Вы скажите своему этому...
- Кому этому? - Сорвалась наконец-то Ольга Николаевна и даже позволила себе повысить тон. - Кому? Дело в том, что для меня это сюрприз ничуть не меньший, чем для вас. Даже, позволю себе отметить, гораздо больший. Предполагаю, что это чья-то неудачная шутка. Возможно, кого-то из учеников, кому я досадила в прошлом году...
- Ой. Ольга Николавна, не несите вы бред! - Вылез из-за спины завуча физик. - Это как надо умудриться досадить, чтобы кому-то пришло в голову заплатить коллосальные бабки и вашу физиономию повсюду распространить. Это, знаете ли, киллера дешевле нанять. Даже двух. И уж тем более никому в голову не придет такие затраты нести ради шутки над училкой.
- А может это "скрытая камера"? - пискнула немка робко. - Я видела: они там разные вещи с людьми творят.
- Да! - оживилась Ольга Николаевна. - Наверняка!

На самом деле, хоть мысль про "скрытую камеру" и выглядела наиболее достоверной, у Ольги Николаевны заныло внутри женской нелогичной обидой. Потому что женщина остается женщиной, даже если она сорокапятилетняя учительница билологии. И вера в принца, она же никуда не девается с годами. Просто принц в мечтах становится старше, мудрее, приобретает благородную седину, некоторое количество незаметных морщин, легкую печаль во взгляде и некоторую ироничность в высказываниях. Конь же не подвержен возрастным изменениям.

- Коллеги! Прекращайте все эти глупые домыслы! Мы же не дети тут. А вы... А вы, Ольга Николаевна! Вы же взрослый человек. Будьте так любезны, пресеките все эти пошлые эмоциональные выходки вашего ээээ... ээээ.... - завуч замялась, подбирая наиболее подходящее слово. С одной стороны, ей не хотелось выглядеть вульгарно, с другой - уязвить эту старую корову, которая каким-то макаром умудрилась отхватить себе принца, хотелось еще как.
- Хахаля, - подсказал физик.
- Возлюбленного, - подсказала немка.
- Бойфренда, - подсказала математичка (та, которая помоложе).
- Мужика, - подсказала вторая математичка (та, которая третий раз была замужем).
- ааа.. короче, пресеките этот кошмар! - махнула рукой завуч, и вышла вон.

Ольга Николаевна захлопнула тетрадь. Села прямо-прямо, словно кол проглотила. И пять минут, до самого звонка на урок, не шевелилась вовсе.

- Ой. А вы поженитесь? А когда? А где будет свадьба? А ему сколько лет? Он очень богатый да? А красивый? А где вы познакомились? - десятиклассницы оказались честнее коллег, и засыпали Ольгу Николаевну вопросами даже не дождавшись привычного "садитесь".

- Да. Скоро. В Париже. Ровесник. Очень. Очень. В автобусе.

Она могла бы не отвечать. Или ответить честно, что ничего не понимает совсем, и уже пора пить таблетки от давления, иначе голова лопнет. Но тогда вопросов бы стало еще больше. А этого Ольга НИколаевна уже бы просто не перенесла.

Вечером она села возле телефона и начала звонить. Звонила в милицию, в ЖЭУ и даже в какую-то рекламную фирму, которая занималась уличной рекламой. Никто ничего ей толком не присоветовал. На щите никаких контактов и вообще ничего кроме ее лица и этой ужасной оранжевой надписи не имелось. В милиции посоветовали обращаться в суд. В суде не ответили. Женщина из ЖЭУ долго слушала, молчала... а потом зачем-то разрыдалась громко и неприятно. Ольга Николаевна тихонечко положила трубку на рычаг. Вздохнула. НАправилась на кухню гладить кота и ландыши, которые всё так же благоухали и были такими же чудесными. "Всё это детали одного паззла", -догдалась вдруг Ольга Николаевна. "Но что это за паззл? Что?"

Не спала. Промучилась часов до пяти. Потом провалилась в тяжелый сон, в котором, всхлипывая, рыдали кетчупом стеклянные зубастые бутылки.

***

А на утро весь двор... И со стороны подъезда, и сзади... ну, там где мусорные контейнеры и стоянка и куда выходят окна Ольганиколавниной кухни... Весь двор был усыпан розами. Маленькими подмосковными розами, с крошечными алыми головкаи и бледными резными листочками. Розы были везде, всюду, повсеместно... и это было ужасно, страшно, и они даже хрустели под ногами своими красными головами, словно тараканы... А люди ходили и подбирали их, составляли букетики, куда-то уносили, а розы всё не заканчивались... как будто кто-то невидимый подсыпал их и подсыпал с неба, или может быть это моросящий дождик, касаясь каплями асфальта, превращался в цветы.

Ольга Николаевна стояла на балконе, куда она вышла снять с веревки чистые трусы, и задумчиво глядела вниз. На океан цветов. "Миллион миллион миллион алых роз", - не хотелось, но напевалось само собой.
И отчего-то она знала, что это он... Тот самый... Который паззл. И почти не удивилась, распахнув дверь и обнаружив усеянный красными лепестками пол перед квартирой. "Не поскользнуться бы", - подумалось. И тут же забылось, потому что подъезд вдруг зазвенел музыкой из невидимых динамиков. Вовсе не "миллионом алых роз", а чем-то неумолимо прекрасным. Какой-то скрипкой или виолончелью - Ольга Николаевна не разбиралась.
Она не стала вызывать лифт - почему то знала что все семь этажей черной лестницы - виолончель и маленькие московские розы. Она спускалась вниз, держась ладонью за холодный металлический поручень. Ей отчего-то хотелось плакать. И было страшно. И волшебно до летального исхода.

Летального исхода не случилось.
Ни на это утро.
Ни этим же днем, когда завуч примчалась с астмой и признаниями в вечной преданности. Некто, пожелавший остаться неизвестным (но все же прекрасно поняли кто это на самом деле) выделил школе неприлично большую сумму денег "на развитие". Ольга Николаевна пожала плечами, мол, я -то причем. Но уже знала, что она - причем. И паззл.

Вечером, когда курьер поймал ее на школьном крыльце и вручил небольшой хрустящий пакет, Ольга Николаевна напрасно пыталась выяснить кто же отправитель. Мальчик-курьер улыбнулся, ловко вывернулся из её пальцев и легко побежал к стоящему на обочине байку.

- Я не буду это брать! И передайте тому, кто это мне отправляет, что я требую объяснений. И что я оскорблена. И не хочу впредь ничего подобного! Ясно вам? Я это выброшу! Выбрасываю, - кричала Ольга Николаевна.

Она лукавила, разумеется. Каждым словом лукавила. И сперва швырнула пакет в урну, потом немедленно подумала сама для себя, что там может быть взрывчатка, а здесь же дети. И схватила сверток, чтобы немедленно вернуться наверх к себе в кабинет и там его вскрыть, не думая уже ни про какой тротил и Обаму.

В пакете был шелковый футляр, а в футляре хрустальный колокольчик. Одна штука. И записка. Сложенный вчетверо листик в клетку.
Боже! Как она эту записку разворачивала. Как бомбу, как ежа, как бритву обоюдоострую, как диагноз и как приговор. Внутри у нее вдруг случилась абсолютная пустота, и по этой пустоте летали туда-сюда маленькие мультяшные мальчик и девочка, как в мультике "Щелкунчик". Собственно, они и летали. И вальс цветов гремел в ушах.

"Олюшка. Я тебя люблю". - от руки. Черной гелевой ручкой. Обычным мужским почерком.

И больше ни слова, ни полслова. Ни кляксочки. Ни волосинки. Ни пятнышка.
Она точно это знала, потому что рассмотрела записку под микроскопом. Там не было ничего, кроме "олюшка, я тебя люблю". А колокольчик звенел нежно-нежно, и чуть печально.
Колокольчик она поставила на полку в кухне.
(а розовый этот кошмар, кстати, исчез. может, соседи порастаскали цветы по домам. А, может, паззл...)

Следующего утра, Ольга НИколаевна ждала с замиранием внутри. И с запиской в кулаке. Она с ней заснула, с этой запиской. ОПять только к рассвету. А до этого всю ночь она выдумывала себе его. Выдумывала, что он увидел ее случайно. Может ехал в большом черном джипе по шоссе, а она ехала рядом в автобусе. И он смотрел на нее все полчаса в пробке. А потом еще полчаса на следующий день. И так целый год. И понял однажды, что она ... именно она... и есть его половина. Ну или как там оно говорится в правильных книгах и фильмах?
Или он мог увидеть ее в супермаркете, когда покупал дорогой коньяк в подарок другу (сам же он, конечно, не пьет), а она - Ольга Николаевна покупала там "Вискас" для кота. И это была любовь с первого взгляда. После чего он, конечно, проследил где она живет.... ВОобще-то, это конечно ужасно и по-маньячески, но все-таки так романтично...

Олюшка, я тебя люблю... Это безупречное "Б" с волнистым хвостиком. Это "Ю" с красивым нажимом.
Или всё-таки шутка?
По квартире плыл, плыл, плыл аромат умирающих ландышей.

***

"Олюшка, я тебя люблю".

Прилагается к орхидее. Свернутый вчетверо листок.

Орхидея в стеклянном тьюбе стояла возле двери. Ольга Николаевна улыбнулась, втащила цветок в дом. Развернула записку, прекрасно зная уже что там.

А на столе кабинета биологии (никто так и не пояснил, а охранные камеры внезапно оказались неисправными, как посыльный проник внутрь школы) поджидала Ольгу Николаевну темно-синяя бархатная коробочка из тех, в которых приходят к женщинам лучшие подарки.

(Это, кстати, отменная фраза. Самые лучшие подарки те, что в самых маленьких упаковках. Запомните ее, мужчины).

Да. На темно-синей бархате лучше всего смотрятся бриллианты. Ольга НИколаевна сразу это поняла, хотя до сегодняшнего дня бриллианты видела лишь издали. Она секунду помедлила. А потом надела идеально подошедшее по размеру кольцо и воткнула в уши серьги...

***

Сейчас вы скажете что-нибудь вроде "фи фи как пошло и предсказуемо". Или "фи фи какие женщины дуры и меркантильны". Или "фи фи так не бывает, нормальная тетка бы напугалась и уже давно в милицию обратилась или просто сбежала бы". И еще тысячу фи-фи можно придумать с тем, чтобы пояснить почему Ольга НИколаевна не должна была надеть этот неприлично дорогой и пошлый подарок от неизвестного маньяка-убийцы.

А я вам теперь, позвольте, поясню почему она их всё-таки надела.
Я вам поясню.
Видите ли. Случается у людей (не у всех, у некоторых. у вас может и не случалось и слава богу) такая любопытная грань, когда единственно правильное что можно сделать - плыть по течению. Это происходит когда человек, например, находится на полюсе абсолютного отчаяния. Ему тогда понятно, что любое его действие бессмысленно и лучше просто отпустить себя и обстоятельства.
Случается еще так, что всю жизнь держишь себя " в рамках", не допуская ничего "ненормального" и следуя всем морально-этическим нормам, и изображая только верные па. А потом какая-то необычная мелочь. Пустяк. Вроде случайно обнаруженной в кармане куртки точилки для карандашей тебя выворачивает наизнанку и ты становишься совсем другим. Безбашенным. Глупым. Наглым. Уверенным в том, что теперь (после точилки) всё будет хорошо и только лучшать. Еще случается просто зажмурить глаза и шагнуть в неизвестность. Просто так. Без причин.
Или так. Человек всю свою жизнь знает что он достоин чего-то великого. Только надо ждать. ПОэтому когда великое происходит (ну, или напоминающее великое), человек принимает это как должное.
И надевает на средний палец кольцо Де Бирз.
Например.

В общем, сколько есть разумных поводов против того, что Ольга Николаевна надела подаренные бриллианты. Столько есть и за.

И то, что она вечером пятницы насыпала коту на два дня вискаса, а потом просто спустилась к поджидающему ее такси и просто полетела в Париж, по привезенному в пятницу с утра билету (культурная программа, энная сумма наличными в евро, плюс сложенная вчетверо записка прилагаются) - тоже нормально.

Ей, между прочим, исполнилось сорок пять уже.
И ничего в ее жизни не произошло, кроме физрука на матах.
Ни-че-го вообще. Ну, школа правда. Кот тоже. Остеохандроз. Мама еще в другом городе, но там сложно...
Она даже романы любовные не читала. Смотрела канал Культура. И в микроскоп еще иногда.

А тут этот! Паззл!
Да ей, между нами говоря, без разницы было убьет этот псих её или убьет, но с извращениями, а потом съест. Думаю, это "без разницы" произошло вместе с "миллионом алых роз". Словно его очевидное безумие заразило и её.

Поэтому и Париж. И потом Вена. И Рим. И Венеция. И Рио. И Монако, конечно. Из школы, конечно, уволилась она, не потому что сплетни, а потому что пошла и проверила счет, который он ей открыл. Вот, кстати, ведь даже не подумала спросить кто открыл, что за люди. Просто приняла как данность.
Ну там машина с шофером. И ключи от дома трехэтажного у пруда в Подмосковье, с лебедями и необходимыми документами... С обслугой конечно.
Она туда кота перевезла и больше в столицу не ездила. А зачем? Все есть. Всё... В какой Нью-Йорк в оперу, так это водитель до аэропорта отвезет, а там другой водитель (он же гид) встретит.

Не. Вы не спешите осуждать. Не злоупотребляла вовсе. То есть никаких там сбережений отдельных, или дом продать, купить три квартиры, две сдавать... Вот просто принимала всё. Как вода течет, так и она... Ну конечно привела себя в порядок. Красавицей не стала, но уже поглядеть приятно. Друзьями вот так и не обзавелась, но это уже свойство характера. Да и не требовалось ей друзей.
Какие друзья, когда каждое утро "олюшка, я тебя люблю"? И каждый вечер "олюшка, я тебя люблю".
И днем тоже иногда. Записочками, разумеется.

И так целый год. Ольга Николаевна, если бы призадумалась, легко нашла бы аналогии со сказкой "аленький цветочек". Ну, разве что, ее в свободе передвижения никто не ограничивал. Кроме нее самой.
А может, и видела она эту аналогию. Иначе зачем бы ей вслух разговаривать, когда рядом из обслуги никого. И кота тоже нет. А в руках только листочек в клетку. И "ю" на нем такая красивая, с нажимом.
А Ольга Николаевна разговаривала .

- Кто ты? Отзовись? - сперва говорила стенам.
- Пожалуйста! Слышишь? - потом говорила.
- Не могу так больше! - тоже говорила.
- Я уйду! Уйду я! Не вернусь! - говорила. Потом плакала.
- ТАм я одна же! - говорила, - А тут вроде не одна. Понимаешь!
- Объявись! Ну не мучь меня! - говорила.
- Ты если урод, или инвалид, или больной. Или карлик... Или какой угодно мне все равно. Просто так уже сил нет! - говорила.
- Мне ничего же не надо от тебя! Ты же знаешь! Не можешь не знать! - говорила.
- Отпусти. Пожалуйста! - говорила. Вот, как будто ее кто держит. Дура да?
- Плохоооооо плоооохо мне, - говорила и головой мотала.
- Ненавижу тебя! Кто бы ты ни был! Ненавижу! - кричала, и как в сказке "аленький цветочек" или как в кино "кавказская пленница" швырялась китайскими вазами эпохи Минь в стены.
- Люблю тебя, - говорила.
- Люблю.
- Люблю...

Ну да. С ума она сошла. Предсказуемый финал. Но ведь счастлива же была! Чудом! Невозможным. Невероятным чудом, тем чудом, которого произойти не может, она была счастлива.

Вот, вы наверное думаете, что однажды она не получила записку "олюшка я тебя люблю" и иссякла жизненной энергией от тоски.
Или проснулась. А там кот. Однушка в Бутове и на работу проспала.
Или он оказался человеком-мокрицей, вышел из канализации, Ольгу Николаевну изнасиловал, убил и съел.
Или не съел, но превратился в принца.
Или однажды на первое сентября объявился и весь из себя такой - Василий Лановой - стихи.
Или модный такой финал, секс с садовником. И "я гибну, гибну.. о донна Анна".
Много можно разного, на самом деле.

Но еще только начиная писать эти странные, не похожие ни на рассказ, ни на зарисовку, ни на что художественное, многобукв, я знала как их закончить.

***
Этим утром записка нашлась на туалетном столике. Она развернула. Прочла.
Всегда разворачивала и читала. Всегда.
Улыбнулась.
- Не могу так больше, - сказала Ольга НИколаевна стене.
- Не могу так больше, - сказала окну.
- Не могу так больше я, - сказала потолку.
- Сейчас я буду себя убивать, - добавила ехидно. - И если ты существуешь. И если любишь. И если слышишь. И еще тысячу если... Ааа ладно... Все равно. В любом случае это должно сейчас закончиться.

И Ольга Николаевна сделала петлю из шелкового шарфа, который он ей прислал неделю назад, ловко пристроила конец шарфа на крюк от люстры, придвинув предварительно высокий стул.
На это же стул взгромоздилась.

- Эй. - сказала. - Я больше правда так не могу.

И, особо не выдерживая паузы, не дожидаясь ответа, да и не рассчитывая на него. Прыг!

Говорят, там дальше некрасиво всё. А Ольга Николаевна, хоть и превратилась в женщину ухоженную за этот год, особо и так не блистала. Умерла, короче.
Ее потом девочка-таджичка из обслуги нашла.

И (бу го га) листочек в клеточку сложенный вчетверо был пришпилен к пеньюару. Хотя это я гоню. Не было записки никакой, кроме тех тысяч трех (или меньше чуть), что Ольга НИколаевна собирала в коробку из под туфель Прада. Барахлишко, домик, ювелирка и кое-какие деньги - всё маме её отошло. Все по честному.

А паззл так и не сошелся.
И сводить своей авторской волей я его не намерена.
Чтобы вы поняли, как этой Ольге Николаевне херово было весь этот год. И почему она повесилась.

пралюбовь, графоманя

Previous post Next post
Up