Жизнь в Петровском заводе. Письмо И.Д. Якушкина.
Продолжаем выкладывать материалы про жизнь Петровского завода.
Письмо Ивана Дмитриевича Якушкина 13-го марта 1832 года к Н. Н. Шереметевой. С подробным описанием обстановки и распорядка дня.
[На страничку в сборный файл я его тоже положу, но это не быстро]
Жизнь в Петровском очень сносна; я живу один в комнате теплой, довольно светлой и, как вы можете представить, очень чистой. Вообще Петровская тюрьма так хорошо устроена, что не только в России, но, вероятно, и нигде в этом роде ничего нет другого подобного. Прибавьте к этому счастье иметь комендантом человека истинно, кажется, рожденным для этого места, который умеет согласить неотступное исполнение по своему месту обязанностей с неограниченным вниманием ко всем от него зависящим.
Не подумайте, чтобы я говорил вам это единственно в утешение; не только обман, но даже преувеличение в этом случае почел бы я для себя относительно вас недозволенным. Кто не испытал жизни, какую мы ведем здесь, не может постигнуть ее; я вам скажу, и вы мне поверите, что когда я бываю мысленно со всеми вами, близкими мне, и когда на ваш счет ничем не встревожен, я бываю так счастлив, как едва ли бывал когда-нибудь, когда жил на том свете; другому эти выражения покажутся признаком сумасшествия или по крайней мере вздором, но вы, может быть, меня поймете и наверно поверите мне.
Признайтесь, любезный друг, что этот раз вы должны быть мной довольны: вот целая страничка оба мне, единственно обо мне, но мне хочется вполне побаловать вас, и я постараюсь познакомить вас со всеми подробностями моего быта. Размер моей комнаты 8 арш. длины и 6 ширины, окно почти на полдень - 272 арш. от полу, против двери. Взойдя в комнату - налево печь, которая топится из коридора, между дверью и печью - шкапчик для умывания; за печью по стене шкап с бельем и книгами и который может служить столом; за шкапом - стол, на котором лежат книги; за этим столом кресло на подобие того, которое стояло в Покровском; перед окном в моей комнате - за креслом в угле на маленькой полке распятие, которым благословил меня Петр Николаевич. Против двери, как я вам сказал, окно; под ним столик, на котором стоит самовар, который я сам чищу и который почти так же чист, как самовар, который в Жукове чистил Степан; возле самовара стоят чайная чашка, чайник, сахарница, полоскательная чашка и молочник и, как вы видите, полный сервиз фарфоровый, который мне стоил 14 р. За чайным столиком в правом углу три полочки для чубуков, трубок и табаку.
Взойдя в комнату - на право кровать моя, между кроватью и полочками с табаком и протчим - большой стол, за которым я обыкновенно занимаюсь. Все три стола, то есть этот последний, чайный и тот, который возле кресла,- без ножек, прибиты к стене для удобства мести комнату, обязанность, которую для большей исправности возложил я на себя. Под двумя столами стоят два складные стула, привезенные из России и которые подарила мне Александра Григорьевна [Муравьева] ; мебель мою дополняют две стойки, которые сам я обивал.
Комната выштукатурена и выбелена, мебели мои все выкрашены черной краской не потому, чтобы я думал, что она сообразна моему положению: вы очень знаете, что сентиментализм не мой порок, но потому ли, что красная мне кажется слишком пошла и напоминает постоялые дворы, в маленьких городах трактиры и тому подобное, или потому, что черная мебель напоминает мне мебель в вашей комнате. Вообще скажу вам мимоходом, что прибитые столы, черная краска и все мое устройство в комнате кажется другим очень странно, но для меня и, вероятно, для вас это все равно. Кровать покрыта, стулья и кресло обиты зеленой дабой или по-вашему китайкой, что, как вы видите, не великолепно, но зато довольно опрятно; над столом, за которым я занимаюсь, висят портреты Настенькин и детские; я ожидаю вашего, чтобы приобщить его к ним. Вот подробное описание моей комнаты, вероятно оно вас сколько-нибудь с ней познакомит.
Дни (в Петровском летят с необыкновенной быстротой, один на другой так похожи, что их почти не замечаешь - только баня в субботу и почта в воскресение прерывают сколько-нибудь совершенную их едино образность.
Вот мой день. Поутру встаю я в семь часов, мету комнату, обтираю пыль, ставлю самовар, умываюсь, одеваюсь, пью чай один у себя в комнате, чищу самовар, убираю посуду - это хозяйственное упражнение занимает меня до девятого половины; в девять часов, есть ли моя очередь, иду на работу, которая состоит 1В молонии ржи на ручном жернове; урок небольшой и который обыкновенно без большого усилия можно кончить в полчаса, но на работе остаются до половины двенадцатого часу. Ровно в двенадцать мы обедаем все живущие в коридоре вместе: со мной живут в отделении четверо: Лорер, Пущин, Штенгель и Оболенский. После обеда я занимаюсь у себя в комнате, в два часа иду опять на работу, которая продолжается до половины 5-го часу; до шести часов гуляю на дворе, нарочно для этого определенном и в котором 150 шагов длины и около 8 шагов ширины; в шесть часов пью чай, час, в который я наиболее бываю вместе со всеми вами; вытираю самовар и посуду; от семи до осьми читаю или что-нибудь делаю; в восемь часов ужинают опять все вместе по своим коридорам; в половине десятого я ложусь и читаю в постеле; в десять приходят тушить огонь и запирать; на другой день точно тоже с той только разницей, что есть ли я нейду на работу, то сижу дома и занимаюсь, чем случится.
В четверг и субботу я обедаю у Катерине Ивановне [Трубецкой] в ее номере; Александру Григорьевну[Муравьеву] и Наталью Дмитриевну [Фонвизину] видаю редко; последнюю в шесть месяцев видел не более двух раз; они обе все это время больны были. Александра Григорьевна и теперь очень нездорова; за то летом, когда Наталья Дмитриевна, думали, умрет, Михаил Александрович [Фонвизин] также был продолжительно и опасно болен, я ходил к ним всякий день в продолжении почти двух месяцев; улично я знаком со всеми, но, так сказать, домами, кроме Михаила Александровича [Фонвизина], Сергея Петровича [Трубецкого] и Никиты Михайловича[Муравьева], почти ни с кем; кроме этих трех редко кто-нибудь и то разве за каким делом переступает порог мой; еще реже хожу к кому-нибудь...
Письмо Ивана Дмитриевича Якушкина 13-го марта 1832 года к Н. Н. Шереметевой. С подробным описанием обстановки и распорядка дня.
[На страничку в сборный файл я его тоже положу, но это не быстро]
Жизнь в Петровском очень сносна; я живу один в комнате теплой, довольно светлой и, как вы можете представить, очень чистой. Вообще Петровская тюрьма так хорошо устроена, что не только в России, но, вероятно, и нигде в этом роде ничего нет другого подобного. Прибавьте к этому счастье иметь комендантом человека истинно, кажется, рожденным для этого места, который умеет согласить неотступное исполнение по своему месту обязанностей с неограниченным вниманием ко всем от него зависящим.
Не подумайте, чтобы я говорил вам это единственно в утешение; не только обман, но даже преувеличение в этом случае почел бы я для себя относительно вас недозволенным. Кто не испытал жизни, какую мы ведем здесь, не может постигнуть ее; я вам скажу, и вы мне поверите, что когда я бываю мысленно со всеми вами, близкими мне, и когда на ваш счет ничем не встревожен, я бываю так счастлив, как едва ли бывал когда-нибудь, когда жил на том свете; другому эти выражения покажутся признаком сумасшествия или по крайней мере вздором, но вы, может быть, меня поймете и наверно поверите мне.
Признайтесь, любезный друг, что этот раз вы должны быть мной довольны: вот целая страничка оба мне, единственно обо мне, но мне хочется вполне побаловать вас, и я постараюсь познакомить вас со всеми подробностями моего быта. Размер моей комнаты 8 арш. длины и 6 ширины, окно почти на полдень - 272 арш. от полу, против двери. Взойдя в комнату - налево печь, которая топится из коридора, между дверью и печью - шкапчик для умывания; за печью по стене шкап с бельем и книгами и который может служить столом; за шкапом - стол, на котором лежат книги; за этим столом кресло на подобие того, которое стояло в Покровском; перед окном в моей комнате - за креслом в угле на маленькой полке распятие, которым благословил меня Петр Николаевич. Против двери, как я вам сказал, окно; под ним столик, на котором стоит самовар, который я сам чищу и который почти так же чист, как самовар, который в Жукове чистил Степан; возле самовара стоят чайная чашка, чайник, сахарница, полоскательная чашка и молочник и, как вы видите, полный сервиз фарфоровый, который мне стоил 14 р. За чайным столиком в правом углу три полочки для чубуков, трубок и табаку.
Взойдя в комнату - на право кровать моя, между кроватью и полочками с табаком и протчим - большой стол, за которым я обыкновенно занимаюсь. Все три стола, то есть этот последний, чайный и тот, который возле кресла,- без ножек, прибиты к стене для удобства мести комнату, обязанность, которую для большей исправности возложил я на себя. Под двумя столами стоят два складные стула, привезенные из России и которые подарила мне Александра Григорьевна [Муравьева] ; мебель мою дополняют две стойки, которые сам я обивал.
Комната выштукатурена и выбелена, мебели мои все выкрашены черной краской не потому, чтобы я думал, что она сообразна моему положению: вы очень знаете, что сентиментализм не мой порок, но потому ли, что красная мне кажется слишком пошла и напоминает постоялые дворы, в маленьких городах трактиры и тому подобное, или потому, что черная мебель напоминает мне мебель в вашей комнате. Вообще скажу вам мимоходом, что прибитые столы, черная краска и все мое устройство в комнате кажется другим очень странно, но для меня и, вероятно, для вас это все равно. Кровать покрыта, стулья и кресло обиты зеленой дабой или по-вашему китайкой, что, как вы видите, не великолепно, но зато довольно опрятно; над столом, за которым я занимаюсь, висят портреты Настенькин и детские; я ожидаю вашего, чтобы приобщить его к ним. Вот подробное описание моей комнаты, вероятно оно вас сколько-нибудь с ней познакомит.
Дни (в Петровском летят с необыкновенной быстротой, один на другой так похожи, что их почти не замечаешь - только баня в субботу и почта в воскресение прерывают сколько-нибудь совершенную их едино образность.
Вот мой день. Поутру встаю я в семь часов, мету комнату, обтираю пыль, ставлю самовар, умываюсь, одеваюсь, пью чай один у себя в комнате, чищу самовар, убираю посуду - это хозяйственное упражнение занимает меня до девятого половины; в девять часов, есть ли моя очередь, иду на работу, которая состоит 1В молонии ржи на ручном жернове; урок небольшой и который обыкновенно без большого усилия можно кончить в полчаса, но на работе остаются до половины двенадцатого часу. Ровно в двенадцать мы обедаем все живущие в коридоре вместе: со мной живут в отделении четверо: Лорер, Пущин, Штенгель и Оболенский. После обеда я занимаюсь у себя в комнате, в два часа иду опять на работу, которая продолжается до половины 5-го часу; до шести часов гуляю на дворе, нарочно для этого определенном и в котором 150 шагов длины и около 8 шагов ширины; в шесть часов пью чай, час, в который я наиболее бываю вместе со всеми вами; вытираю самовар и посуду; от семи до осьми читаю или что-нибудь делаю; в восемь часов ужинают опять все вместе по своим коридорам; в половине десятого я ложусь и читаю в постеле; в десять приходят тушить огонь и запирать; на другой день точно тоже с той только разницей, что есть ли я нейду на работу, то сижу дома и занимаюсь, чем случится.
В четверг и субботу я обедаю у Катерине Ивановне [Трубецкой] в ее номере; Александру Григорьевну[Муравьеву] и Наталью Дмитриевну [Фонвизину] видаю редко; последнюю в шесть месяцев видел не более двух раз; они обе все это время больны были. Александра Григорьевна и теперь очень нездорова; за то летом, когда Наталья Дмитриевна, думали, умрет, Михаил Александрович [Фонвизин] также был продолжительно и опасно болен, я ходил к ним всякий день в продолжении почти двух месяцев; улично я знаком со всеми, но, так сказать, домами, кроме Михаила Александровича [Фонвизина], Сергея Петровича [Трубецкого] и Никиты Михайловича[Муравьева], почти ни с кем; кроме этих трех редко кто-нибудь и то разве за каким делом переступает порог мой; еще реже хожу к кому-нибудь...