(no subject)
У моей тети есть потрясающий дар. Чтобы она не делала, чтобы не случилось, она изнутри каким-то теплом светиться.
Вот она всплеснет руками: "Аж ты ж ёптить" и так отчитает кота, опрокинувшего миску с тестом, что мне кажется его надо срочно под колпак и в музей, потому что ещё никто никогда так кота не любил.
Она может рассказывать в красках, как бабушка заигрывала с анестезиологом, и как она кричала на весь этаж, пока ей вправляли руку, рассказывать с юмором, рассказывать так, что всем сразу тепло на душе.
Она так рассказывает, потому что очень рада, что все обошлось.
Идем по лесу, она показывает мне выкорчеванные деревья. О-оля, - говорит она мне, делая огромные глаза, - ты не представляешь КАК это было страшно. ТАКОЙ - её губы вытягиваются в трубочку, - ураган прошел, я боялась, что дом снесет". А меня окутывает теплый воздух, я чувствую её спокойствие, потому что теперь все позади.
У неё какой-то генератор этого тепла внутри: "всё уже позади" и "всё будет хорошо". Поэтому, чтобы не случилось, у неё находятся силы каждый раз найти в этом что-то забавное.
Она говорит своей дочери таким, особенным строгим тоном: "Я тебе говорила. Ты не будешь красить волосы“ или „Я тебя не отпущу". И в этот момент, в этих её словах, в глазах, во всей ней читается такая непреклонность и обида, что ясно всем, даже котам, что никто не покрасит волосы, и никто никуда не поедет. И в тоже время, такая любовь, что воздух вокруг искрит. Дочь хлопает дверью, тетя присаживается за стол, сдувает челку со лба и говорит мне, улыбаясь: "она на меня обиделась, нет, ну ты представляешь" и в сердцах хлопает полотенцем по столу. И в этот момент, я понимаю, что здесь никто ни на кого на самом деле не может обижаться. Они могут говорить строгим тоном, делать паузы, ныть "ну ма-ма", хлопать дверьми, даже переругиваться, но не обижаться на самом деле.
Она живет в посёлке, откуда все уже уехали, вокруг алкашня, наркоманы, отсидевшие, да старики. Соседка регулярно пьяная пляшет во дворе в тельняшке. Поселок покрыт белой пылью, рядом идут подрывные работы и земля регулярно дрожит. Она затягивает картины пленкой, чтобы на них не оседала пыль и разводит орхидеи. Местные магазины скорее напоминают музеи советских времен, и только давность экспонатов могла бы оправдать их цены. Она заходит туда пообщаться. Муж, зарабатывает, но его нет с утра до позднего вечера, потому его напарник, Ванечка (его так и зовут), сам ничего сделать не может. Одна из кошек постоянно страдает от язв, поэтому она ей постоянно варит рыбу, запах от которой… Огромная собака содержится в сарае не потому, что загрызть кого-то может, а потому, что может зализать, - толку от неё никакого. Мать постепенно спивается, а единственная дочь-красавица скоро выпорхнет из гнезда.
Все вокруг - это словно другая вселенная, в котором она создала свою. В её вселенной Ванечка, кошки, мать, муж, дочь, соседка, картины, орхидеи, выкорчеванные деревья, дом, сад,
всё и вся окутано теплом. И пронзительной откровенностью.
Мне кажется, это у них семейное. Раньше бабушка тоже такой была. И мама.
И наверно и мне бы передалось, будь побольше времени.
Вот она всплеснет руками: "Аж ты ж ёптить" и так отчитает кота, опрокинувшего миску с тестом, что мне кажется его надо срочно под колпак и в музей, потому что ещё никто никогда так кота не любил.
Она может рассказывать в красках, как бабушка заигрывала с анестезиологом, и как она кричала на весь этаж, пока ей вправляли руку, рассказывать с юмором, рассказывать так, что всем сразу тепло на душе.
Она так рассказывает, потому что очень рада, что все обошлось.
Идем по лесу, она показывает мне выкорчеванные деревья. О-оля, - говорит она мне, делая огромные глаза, - ты не представляешь КАК это было страшно. ТАКОЙ - её губы вытягиваются в трубочку, - ураган прошел, я боялась, что дом снесет". А меня окутывает теплый воздух, я чувствую её спокойствие, потому что теперь все позади.
У неё какой-то генератор этого тепла внутри: "всё уже позади" и "всё будет хорошо". Поэтому, чтобы не случилось, у неё находятся силы каждый раз найти в этом что-то забавное.
Она говорит своей дочери таким, особенным строгим тоном: "Я тебе говорила. Ты не будешь красить волосы“ или „Я тебя не отпущу". И в этот момент, в этих её словах, в глазах, во всей ней читается такая непреклонность и обида, что ясно всем, даже котам, что никто не покрасит волосы, и никто никуда не поедет. И в тоже время, такая любовь, что воздух вокруг искрит. Дочь хлопает дверью, тетя присаживается за стол, сдувает челку со лба и говорит мне, улыбаясь: "она на меня обиделась, нет, ну ты представляешь" и в сердцах хлопает полотенцем по столу. И в этот момент, я понимаю, что здесь никто ни на кого на самом деле не может обижаться. Они могут говорить строгим тоном, делать паузы, ныть "ну ма-ма", хлопать дверьми, даже переругиваться, но не обижаться на самом деле.
Она живет в посёлке, откуда все уже уехали, вокруг алкашня, наркоманы, отсидевшие, да старики. Соседка регулярно пьяная пляшет во дворе в тельняшке. Поселок покрыт белой пылью, рядом идут подрывные работы и земля регулярно дрожит. Она затягивает картины пленкой, чтобы на них не оседала пыль и разводит орхидеи. Местные магазины скорее напоминают музеи советских времен, и только давность экспонатов могла бы оправдать их цены. Она заходит туда пообщаться. Муж, зарабатывает, но его нет с утра до позднего вечера, потому его напарник, Ванечка (его так и зовут), сам ничего сделать не может. Одна из кошек постоянно страдает от язв, поэтому она ей постоянно варит рыбу, запах от которой… Огромная собака содержится в сарае не потому, что загрызть кого-то может, а потому, что может зализать, - толку от неё никакого. Мать постепенно спивается, а единственная дочь-красавица скоро выпорхнет из гнезда.
Все вокруг - это словно другая вселенная, в котором она создала свою. В её вселенной Ванечка, кошки, мать, муж, дочь, соседка, картины, орхидеи, выкорчеванные деревья, дом, сад,
всё и вся окутано теплом. И пронзительной откровенностью.
Мне кажется, это у них семейное. Раньше бабушка тоже такой была. И мама.
И наверно и мне бы передалось, будь побольше времени.