ГП. Мои фанфики. Слэш!
Название: Серебряная нить
Бета: Исфирь
Жанр: Ангст, махровый. Романс.
Пейринг: ГП/ДМ
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: Все Сами-Заете-Чье. Стихи Б.И. Абрамов.
Саммари: Ангст. Этим все сказано. Порождение острого бронхита и литра коньяка.
Посвящается Soleil.
Предупреждение: Все умерли.
Ярче свет впереди,
Когда сумрачней тень -
Каждый камень в пути
Только к свету ступень.
Много тяжких часов,
Много страшных минут,
Много, много врагов
Каждый шаг стерегут.
Но - «И это пройдет», -
Так сказал Соломон,
И покроет все лёт
Быстрокрылых времен.
Среди тяжких забот,
Среди грозных тревог,
Все земное умрет,
Отцветет, как цветок.
Холод. Промозглый холод осеннего кладбища. Колючий влажный ветер бросает в лицо мертвые листья и ледяные брызги дождя, треплет полы тяжелой черной мантии. Но я отмечаю эти неуютные нюансы столь же холодным, как эта осень, рассудком. На самом деле мне наплевать на физическое неудобство. Как наплевать на безмолвную толпу вокруг. Я их практически не замечаю, временами забывая о надоедливом присутствии. Сегодня я прощаюсь с наставником, с последним другом. Стук размокших комков земли и мелких камешков по крышке гроба. Когда я научился так безошибочно узнавать его и не вздрагивать, услышав?
Почему люди так любят надгробные речи? "Надеются сказать покойному все, что не успели, пока он был жив? Нет, конечно. Даже самый наивный и суеверный маг понимает, что мертвые нас не слышат. Вся эта торжественность и пафос - для успокоения совести живых.
«… неоценимый вклад в победу света в Великой Войне…»
«… один из величайших ученых современности…»
«… противоядия и противозаклинания, спасшие множество жизней во время Эпидемии…»
Слова, слова. Как будто не эти же маги вели долгие дискуссии, является ли преступлением беспрекословное выполнение приказа и можно ли доверять преподавание бывшему Упивающемуся Смертью. Как же мне все это надоело…
Не дожидаясь окончания церемонии, я ухожу. Людская стена расступается передо мной. Некоторые маги и волшебницы демонстративно поспешно убираются с моего пути. Плевать, я уже давно привык быть изгоем. Я заворачиваюсь в ледяное достоинство, как в мантию. И безразлично, что от такого одеяния все внутри сводит холодом.
Прощай, Северус Снейп.
***
Звук шагов по булыжной мостовой далеко разносится в предутренней тишине, возможно, достигая границ этого безнадежно белого тумана. Мне холодно, так холодно. Где я бродил прошлой ночью? Не вспомню, даже если захочу. Да и надо ли? Судя по гудящим ногам, я прошел через весь Лондон, и, возможно, не один раз. Что? Вы не любите преувеличения? Я тоже. Никогда и ничего не преувеличиваю. С некоторых пор. Война, Азкабан и смерть, знаете ли, замечательно учат соразмерности. Только безжалостно. Хотя кому это важно, когда урок усвоен?
Но бесконечно бродить по маггловским улицам я не могу, хотя, наверное, это было бы лучшим выходом. Заблудившийся лондонский призрак одного из самых блистательных волшебников конца двадцатого - начала двадцать первого века. Неплохо звучит?
Не звучит? Вот и я так думаю. Нужно возвращаться, но только куда? Малфой Менор? Нет. Не сейчас. Я давно уже перестал любить родовое поместье, но вынужден там жить. Нет, правильнее сказать, существовать год за годом в промозглом старом замке, который не в силах сделать уютным ни лучшие колдодизайнеры, ни древняя магия домовых эльфов. Малфой Мэнор мертв. Для меня, по крайней мере. Или это я умер? Я сжимаю кулаки, ногти до крови впиваются в ладони.
Мелькает безумная мысль отправиться на Гримуальд Плейс, пройти по давно опустевшим комнатам, последними обитателями которых стали крысы и воспоминания. Он ненавидел крыс. Поднявшаяся волна почти физической боли возвращает душе возможность чувствовать. Пусть я ощущаю только звенящую пустоту и обжигающий холод, но этого оказывается достаточно, чтобы вспомнить, что я жив и у меня остались еще обязанности в этом мире.
Тупик Прядильщиков. Я обещал Северусу сохранить его библиотеку. Надо разобрать книги и переправить их в поместье.
***
Полумрак крохотной квартирки странно успокаивает. Это вообще свойство Северуса - успокаивать самым странным образом. Похоже, его вещам передались эти способности после смерти владельца. А может быть, квартира и все в ней просто пропитались памятью Снейпа, и скоро это еще живое спокойствие выветрится, оставив такой же мертвый скелет, каким стало Поместье или дом на Гримуальд Плейс.
Я вглядываюсь в почти бесконечную высоту книжных шкафов. Чтобы разместить их здесь, потребовались очень серьезные манипуляции с пространством. Я оглядываюсь в поисках приставной лестницы. Нужно бы отдохнуть, поспать и поесть, но мной уже овладела непреодолимая жажда деятельности. Нет, это неправильное выражение. Ведь физическая потребность занять руки чем бы то ни было не может быть названа «жаждой деятельности»?
Рядом с книжными шкафами притулилась столь же старая лестница. Северус уже начал разбирать библиотеку. Чувствовал приближение смерти? Хотя о чем это я? Он всегда все чувствовал. Но закончить разбирать книги не успел. Не то времени не хватило, не то сил…
Часа через три я понимаю, что отдохнуть все-таки было нужно. Всю ночь бродить по Лондону, а потом долго перекладывать тяжелые книги - не самое подходящее времяпрепровождение для волшебников за шестьдесят. Ноющая боль в пояснице и усиливающаяся дрожь в пальцах более чем достаточные тому доказательства.
***
Это я говорил, что квартирка Северуса обладает успокаивающей аурой? Похоже, я был не прав - успокоиться в достаточной для сна мере не позволяет все нарастающая тревога. Через полчаса я смиряюсь с безуспешностью попыток поудобнее устроиться на старом продавленном диване. И почему Северус не выбросил эту рухлядь?...
Решив пока заняться разбором бумаг, я поднимаюсь в кабинет. Здесь тоже минимум комфорта. Большую часть маленькой комнатки занимают тяжелый старый письменный стол с невероятным количеством ящиков и полочек и непонятно по какой причуде архитектора оказавшийся в этом маггловском доме огромный камин. А может быть, это позднее дополнение Северуса, я никогда не спрашивал.
Сколько испачканного чернилами пергамента остается после каждого человека. Счета, старые письма, какие-то заметки и записи. Так, счета сразу в камин. Долго просматриваю пожелтевшие и совсем новые листки. Надо отделить частную переписку от рабочих записей. Я, конечно, понимаю, что вся более или менее важная информация хранится в лаборатории и в куда большем порядке. Но мне все равно не уснуть, а так хоть руки чем-то заняты.
Треск пламени, пожирающего память и прошлое. Жар огня, за не имением тепла лю… О чем я? В общем, этот кабинет тоже может быть вполне уютным. Или, по крайней мере, приемлемым. Я отправляю в камин очередную пачку писем и вдруг узнаю знакомый почерк, так никогда и не ставший изысканным или хотя бы аккуратным. Мысль не успела до конца сформироваться в мозгу, а мои пальцы уже выхватили лист из огня. Любопытство убило кошку. Любопытство?
Горячая волна проходит по всему телу, и этот жар не от камина. Стараясь не замечать, как бешено бьется мое сердце, нервно расправляю старый, давно пожелтевший лист. Строчки расплываются перед глазами. Я роняю письмо и смаргиваю с ресниц …слезы? Да ладно, я же давно разучился плакать. И умел ли? Наверное, когда-то очень давно.
Остается бесстрастное любопытство, остальные чувства просто не могут дольше нескольких секунд уживаться с ледяным холодом в моей душе. Я делаю неровное пламя свечей ярче и снова раскрываю слегка обгоревший по краям лист пергамента.
***
«Северус, я, оказывается, никогда не писал тебе писем. Так трудно подобрать слова. Странно, да? И сейчас не написал бы, если бы набрался смелости для личной беседы. Представь, с Волдемортом лицом к лицу встретиться было не так страшно, как с тобой. Я хотел поблагодарить тебя за все, что ты сделал для меня. Мне потребовалось слишком много времени, чтобы это понять. Теперь я могу точно сказать, что благодарен тебе. И эта благодарность имеет весьма отдаленное отношение к твоему вкладу в победу в войне. Для меня неоценимо, что ты пытался спасти мою Джинни, и Гермиону, и Ремуса, и не твоя вина, что они ушли.
Я до сих пор очень четко помню, как ты буквально ворвался в клинику Святого Мунго. Авроры были в шоке от такой наглости Упивающегося. Я что-то в бешенстве орал и пытался швырнуть в тебя Авадой. Ну, делать глупости - это же моя врожденная особенность… А ты просто велел всем заткнуться, и если не хватает ума убрать палочки, то хотя бы отойти из зоны действия заклятий. И молодые авроры, большинство из которых еще иногда вспоминали в дурных снах уроки зельеварения, автоматически подчинились и позволили тебе творить заклинания. Вот чего до сих пор не понимаю, как ты смог убедить персонал клиники не мешать тебе. Вероятно, ты просто смел их с дороги.
Ты спас тогда очень многих. И я постепенно понял, что в смерти моих самых близких друзей нужно винить не тебя. Видит Мерлин, ты одинаково старался спасти всех. Но на тех, кого я любил, проклятие Волдеморта подействовало намного сильнее. Я был просто глупым и неблагодарным щенком. Так ты меня назвал? Хорошо, что нашлись и другие свидетели, вступившиеся за тебя перед Визенгамотом. И именно ты не позволил мне спиться или сойти с ума, когда я остался один среди призраков. И ты поддержал эту безумную идею, которую предложил тот псих…олог из министерства…»
Да уж, идея была та еще… Но когда Северус сказал о ней, я согласился, не раздумывая. А как иначе? Любой путь, ведущий из подземелий Азкабана, был для меня желанен после шести лет в кромешной тьме, где единственными соседями были дементоры. Даже если я покинул ненавистные подземелья только благодаря колдопсихологам, встревоженным душевным состоянием Великого Героя Победителя Волдеморта. Они, видите ли, решили, что появление рядом одного из злейших врагов поможет вывести Гарри Поттера из глубокой депрессии, в которую тот погрузился после гибели самых близких друзей и любимой женщины.
Очень гуманная идея - отдать государственного преступника и предателя на растерзание национальному герою. Я тогда был готов к чему угодно. Даже если бы Поттер практиковался на мне в непростительных заклятиях или маггловских пытках - все равно хуже Азкабана придумать что-либо невозможно. Но все оказалось одновременно и проще, и сложнее. Гриффиндорец меня совершенно не замечал. Даже не игнорировал, именно не замечал. Нет, он вполне осознавал, что его дом стал прибежищем и тюрьмой для бывшего школьного врага, но Поттеру это было абсолютно безразлично. Утром он исчезал из дома, вечером появлялся, иногда даже рассеяно кивал мне и исчезал в одной из комнат на втором этаже. Этим наше общение и ограничивалось. От Северуса я узнал, что Поттер работал в аврориате экспертом по темным заклятиям. И долго мне было непонятно, что министерству и вообще магическому миру нужно от человека. Не спился, занят общественно полезным трудом. Какие еще могут быть проблемы?
И я решил считать эту авантюру манипуляцией Снейпа, проведенной с целью освобождения меня из Азкабана. И просто наслаждался каждым глотком воздуха, каждой секундой проведенной не в темных подземельях, убивающих любую искорку надежды на солнечный свет и звездное небо, шелест листвы и пение птиц. Но потом простого покоя почему то стало мало. Вместе с просыпающимся интересом к окружающему миру пришло и осознание того факта, что от моего присутствия в этом доме ждут какого-то определенного результата. Например, возвращения Поттера к нормальной жизни, ибо апатия, в которую тот погрузился, стала вызывать беспокойство даже у меня. Смешно. Драко Малфой, всеми силами стремящийся вызвать у Гарри Поттера какие-нибудь эмоции.
И вызвал. Не зря же я в свое время был чемпионом Хогвартса по доведению Поттера до состояния кипения. Просто я однажды поднялся следом за моим не то хозяином, не то тюремщиком в ту самую комнату, в которой он проводил все вечера. То, что я увидел…
Самая глубокая боль находит выражение самыми странными путями. Я назвал эту комнату «могилой памяти». Портреты погибших во время войны магов и волшебниц и некоторые их вещи занимали все пространство - висели на стенах, стояли на полу. А он медленно брел между неподвижных изображений, то и дело останавливаясь и садясь на пол рядом с портретом. Возле некоторых он просто молчал, а с другими начинал разговаривать.
Уже не помню, в какой момент мои нервы не выдержали. Может быть, когда он рассказывал Гермионе о последних новостях министерства, читал вслух статьи из Ежедневного Пророка и какую-то заумную научную работу, посвященную новому заклинанию, или когда он, стоя на коленях возле портрета младшей Уизли, достал из блестящей коробочки, распевавшей мерзким голосом поздравительные песенки, безумно дорогое и столь же безвкусное бриллиантовое ожерелье. Это перестало быть смешным. Мне было плохо. Так отвратительно, словно меня снова окружили дементоры. Я захлопнул дверь и бросился вниз по лестнице. Куда угодно, но подальше от этого склепа, где единственный живой немногим отличался от наполнявших дом призраков.
Естественно, у меня ничего не получилось. Стоило шагнуть за порог дома на Гримуальд Плейс, как защитные заклятия швырнули меня обратно. И в ту же секунду я оказался притиснут к стене в прихожей. Почему у Поттера, который всегда был ниже и слабее меня, оказалась хватка, подобная Дьявольским Силкам, я выяснять не стал. Я даже не успел испугаться или удивиться.
Изумление возникло потом, когда ранним утром следующего дня я проснулся посреди гостиной, прижатый к ковру тяжелым поттеровским телом. Все мышцы и кости болели, словно меня избивали в течение долгих часов, а голова была невероятно легкой. Изумление, прорвавшееся наружу почти истерическим хохотом. Даже презрение и ненависть, исказившие черты лица моего нечаянного любовника, не смогли прекратить этот смех. Кажется, только тогда Поттер заметил меня, и безразличие сменилось яростью. Несколько долгих секунд этот ненормальный продержал меня под прицелом палочки, но затем отбросил ее и с каким-то приглушенным рычанием вцепился в мое горло обеими руками, явно пытаясь придушить. Шок не позволил мне вовремя среагировать, а потом сопротивляться было поздно - Поттер скрутил меня так, что я не мог пошевелиться. До сих пор не понимаю, как он тогда меня не убил. Уж точно не потому, что недостаточно старался.
Но это было следующим утром. А пока я сделал то, что подсказывали мне инстинкты, разом воспрянувшие от первого за шесть лет прикосновения живого сильного тела. Потянувшись, я накрыл губами соленые от слез губы державшего меня мужчины. И время остановилось.
«… Наверное, это был не единственный способ собрать мою душу из осколков, наполнить жизнь смыслом, важным не для долбанного Волшебного Мира, а для меня лично. Но ни одна другая попытка успехом не увенчалась. Я был во тьме собственных воспоминаний. Жизнь моя закончилась со смертью тех, кого я любил, кто прошел со мной до конца, до решающего сражения с Волдемортом. Когда последнее проклятие той твари, названное впоследствии Эпидемией, убило моих близких, я умер вместе с ними. Пусть тело мое осталось жить, душа разбилась на мелкие осколки, такие острые, что все попытки собрать их воедино приносили еще больше боли, только бередя незаживающие раны.
И я ушел в себя, в свою боль, горечь и ненависть, тем более бесплодную, что мстить было уже некому. Риддл мертв, почти все Упивающиеся Смертью разделили его участь, а оставшиеся доживали свои дни в Азкабане. Все мои чувства замерзли в белом холоде беспомощности и боли, я не видел окружающего меня мира. Только ледяной склеп собственной памяти.
Драко смог вытащить меня из этого кошмарного замкнутого круга. Я снова стал чувствовать. Сначала только боль и ярость. Но однажды утром я открыл глаза и вспомнил, что внизу меня уже дня три ждет запертый в своей комнате очень голодный и злой слизеринец, который сейчас наговорит мне гадостей, абсолютно игнорируя тот факт, что только в моей власти решать, получит ли он еду и будет ли жив к вечеру. И я вдруг понял, что Малфой, по сути, не виноват в моем горе, он ко времени Эпидемии уже год был в Азкабане, и он тоже одинок и потерян в этом мире.
Я почувствовал, что моя власть над Малфоем предполагает ответственность за него. Ярость с ненавистью как-то постепенно исчезли, но и прежняя апатия не вернулась. Вместо серого мира призраков я увидел синее-синее небо за окном, солнечный свет, сверкающие в ярких лучах снежинки, мерзнущих нахохлившихся воробьев на ветвях старого клена. В то утро я впервые не стал орать на Малфоя, а попытался поговорить с ним и даже, кажется, просил прощения за грубость. А потом долго рыдал в самом темном чулане, какой нашелся в доме. И впервые за многие годы слезы приносили облегчение, унося с собой тьму и отчаяние, оставляя чистую, незапятнанную ненавистью и яростью боль.
У меня снова была причина для жизни и борьбы. Драко стал для меня тем якорем, который не позволил уплыть и потеряться в океане отчаяния и безысходности. В любом случае, он дал мне почти пять лет почти нормальной жизни. И я хочу, чтобы ты знал: в том, что сейчас происходит, его вины нет…»
Причина для жизни... Вот чем это было для него. А для меня? Чем для меня были наши беседы обо всем на свете и ссоры, в процессе которых в ход шли и вся наша язвительность, отточенная до бритвенной остроты годами боли, и кулаки, а иногда Поттер швырял в меня заклинания, если был особенно взбешен. Но магия применялась редко. Гарри, как правило, помнил, что у меня нет возможности ответить тем же, и большинство стычек ограничивалось взаимными вербальными и физическими оскорблениями.
А чем для меня были наши примирения? А вечера, проведенные в объятиях, горячие жадные ласки и ошеломляющая нежность, всегда возникающая неожиданно, и которой мы оба, пожалуй, даже стыдились? Или это я стыдился, а он воспринимал как должное?
Самые обычные дни наполнялись новым смыслом, о существовании которого я даже не подозревал, но неожиданно для себя вдруг понимал, что жду, когда он вернется домой с очередного задания, уставший и вымотанный, словно лично обежал половину Британии в погоне за очередным темным магом. Я ловил себя на том, что не могу дождаться, пока он примет душ и спустится на ужин в гостиную, и поднимаюсь следом за ним в ванную комнату, чтобы стоять, прислонившись к двери, и наблюдать за стекающими по смуглой коже прозрачными струйками. При этом я всегда что-то говорил, и, скорее всего, это были очередные колкости, но память их не сохранила, только смуглую кожу, покрытую едва заметными шрамами, растрепанные черные волосы, которые даже вода не могла сделать послушнее, и невероятные зеленые глаза, светящиеся сквозь смех какой-то грустной обреченностью пополам с безумной надеждой.
В какой момент Поттер стал для меня просто Гарри. Нет, не просто, а Гарри. Когда я перебирал все семейные реликвии рода Малфоев, спасенные Снейпом от бдительного ока аврориата, в поисках достойного подарка ему на Рождество. Или когда он с торжественной и одновременно заговорщицкой улыбкой вручил мне простую шкатулку светлого дерева, в которой лежали узкий футляр, маленький золотой ключ и несколько свитков пергамента: моя жизнь, свобода и магия. Он настоял на пересмотре моего дела Визенгамотом и добился оправдательного решения, одновременно с этим мне вернули права на Поместье, волшебную палочку и часть счетов в Гринготсе.
А потом я стоял в просторном холле Малфой Мэнора и думал, что моя жизнь только начинается. Нужно лишь все перестроить в родовом поместье, часть покоев обязательно оформить соответственно вкусам моего лохматого гриффиндорского чуда. А уж уговорить его покинуть населенный призраками старый дом Блэков я обязательно сумею, да он и не будет возражать, ведь так? Он столько сделал для меня, что просто обязан позволить хоть чем-то отплатить. И я приказал эльфам не позволять никому беспокоить меня, вытащил новообретенную волшебную палочку, с воодушевлением принялся за обустройство родового имения, снова ставшего моим.
«…Я не раскаиваюсь ни в чем. Я должен был вернуть ему свободу, магию и дом его предков. Для меня невыносимы все мысли о нашем неравенстве. Я просто не могу жить с человеком, считающим меня своим тюремщиком. Я должен был отпустить его. Северус, если бы ты видел, каким светом озарилось его лицо, когда он взял в руки свою волшебную палочку! Кажется, он готов был прыгать и вопить от радости. И, конечно же, он сразу умчался объявить права на Малфой Мэнор. Кто бы сомневался! Даже спасибо не сказал, обормот!
Не думаю, что он вспомнит про меня раньше, чем дней через десять. Так что на Новый год я уезжаю во Францию, к Фрэду Уизли. В конце концов, я уже давно обещаю ему провести вместе рождественские праздники. Вечеринка в маленьком кругу выживших друзей… Обещания надо выполнять. Думаю вернуться где-то к третьему-четвертому января. Надеюсь, к тому времени эйфория Драко несколько схлынет, и этот тип вспомнит о моем существовании. Если нет…
Северус, а теперь мне необходимо сказать очень важную вещь. Драко помог восстановить мою душу из обломков, но он стал одновременно и той осью, которая не дает мне снова расколоться. Он стал моим смыслом в жизни. Если я его потеряю, я потеряю и себя. И если я снова рухну в ту же пропасть, мне больше не подняться. Он нужен мне, как траве и цветам нужен дождь. Я просто не хочу жить, если его не будет рядом, если я не буду слышать его голос, ехидные комментарии и зачастую жестокие шутки, если не смогу прикоснуться к нему и увидеть его улыбку, насмешливую и высокомерную, но вдруг на несколько секунд становящуюся тепой, мягкой и ласковой. Но и удерживать силой не могу.
В любом случае, что сделано, то сделано. Ты назовешь меня идиотом, но я действительно не мог иначе. В общем, я наложил на себя и Драко одно древнее заклятие. В той книге, где я его нашел, оно называлось «Серебряная нить». Оно связывает души двоих волшебников, причем тот, кто его накладывает, делает второго хранителем своей жизни. Теперь одно прикосновение Драко может спасти меня от большинства смертельных ядов и проклятий. Но есть и оборотная сторона. Мне необходимо, хотя бы раз в двенадцать дней прикоснуться к Драко. Иначе я умру, мгновенно и безболезненно. Я сам принял такое решение. Я понимаю, как это выглядит со стороны, но я действительно не мог иначе. Зачем мне жизнь, в которой не будет смысла?
Присмотри, пожалуйста, за ним пока меня не будет, и ничего ему не рассказывай. Пожалуйста, Северус. Мне потребуется прикоснуться к Драко пятого января. Но это не жизненно важно. Дело в том, что любая вещь, полученная от него, может дать некоторую отсрочку. У меня есть подаренные им часы. Если я буду держать их в контакте с кожей, то у меня есть время до десятого. Я хочу жить, честно, но если он ко мне не вернется, позаботься о том, чтобы мою смерть не связывали с Драко Малфоем. Тем более, что он действительно ни в чем не виноват.
Не прощаюсь.
Надеюсь на твое понимание…»
Подпись была уничтожена огнем. Но мне она и не была нужна. Как глупо. Я тогда так и не поговорил со Снейпом. Он несколько раз просил увидеться через каминную сеть, но я так спешил закончить ремонт в замке, что не позволял отвлечься от работы не только множеству колдодизайнеров, но и сам лишь изредка прерывался на короткий сон или обед. Великий Мерлин! Ведь домовики говорили мне, что меня хочет видеть какой-то аврор. А я лишь велел передать, что если ко мне нет претензий, все авроры могут убираться, откуда пришли. Я был слишком занят тем, что переделывал старые покои Нарциссы для него.
У него было время до десятого января. Я пришел за ним утром одиннадцатого. У меня не было никаких предчувствий. Я просто поднялся в нашу комнату, возмущаясь нахальным соней, который дрыхнет в одиннадцать утра. Даже когда он не ответил на мой оклик, я ни о чем не догадался. Только почувствовав, как холодна рука, сжимающая старые фамильные часы, увидев полуоткрытые глаза, подернутые смертной дымкой, я понял, что произошло что-то страшное и непоправимое. Но, даже глядя на белую мраморную могильную плиту, быстро покрывающуюся мягкими хлопьями такого же белого снега, я даже мысленно не мог произнести слово «смерть». Сказать себе самому, что для меня кончилось нечто большее, чем жизнь одного волшебника. Я могу признать это сейчас, когда прошло уже так много лет. Но что это изменит? Он снова стал одним из призраков темного старого дома. На этот раз навсегда.
Я понял, что нахожусь в старой и как-то незаметно ставшей пустой квартире Снейпа. Что в комнате холодно, камин давно прогорел, а свечи погасли. Да и зачем свечи, когда на улице давно уже день. Нужно сжечь старое письмо и спускаться к книжным шкафам. Северус расстроился бы, если с его книгами что-то случится. Надо вставать. Я встану. Вот только пройдет эта свинцовая тяжесть за грудиной и в спине, и сразу встану…
***
Некролог.
«Вчера, одиннадцатого ноября сего года, лорд Драко Люциус Малфой был обнаружен мертвым в квартире своего старого друга, директора школы чародейства и волшебства Хогвартс, профессора Северуса Снейпа, скончавшегося тремя днями ранее. Согласно заключению колдомедиков, причиной смерти лорда Малфоя является обширный инфаркт миокарда. Прощание состоится сегодня, двенадцатого ноября в родовом Поместье Малфоев. Напоминаем также, что лорд Малфой был последним из этого древнего магического рода и завещания не оставил. Заявления о правах на наследование принимаются в течение шести месяцев и будут рассмотрены в установленном порядке. При отсутствии законных наследников все права на имущество лорда Малфоя переходят министерству магии Великобритании» .
Но останется жить,
Как дыхание роз,
Сребротканая нить
В бесконечности звезд.
Конец.
Бета: Исфирь
Жанр: Ангст, махровый. Романс.
Пейринг: ГП/ДМ
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: Все Сами-Заете-Чье. Стихи Б.И. Абрамов.
Саммари: Ангст. Этим все сказано. Порождение острого бронхита и литра коньяка.
Посвящается Soleil.
Предупреждение: Все умерли.
Ярче свет впереди,
Когда сумрачней тень -
Каждый камень в пути
Только к свету ступень.
Много тяжких часов,
Много страшных минут,
Много, много врагов
Каждый шаг стерегут.
Но - «И это пройдет», -
Так сказал Соломон,
И покроет все лёт
Быстрокрылых времен.
Среди тяжких забот,
Среди грозных тревог,
Все земное умрет,
Отцветет, как цветок.
Холод. Промозглый холод осеннего кладбища. Колючий влажный ветер бросает в лицо мертвые листья и ледяные брызги дождя, треплет полы тяжелой черной мантии. Но я отмечаю эти неуютные нюансы столь же холодным, как эта осень, рассудком. На самом деле мне наплевать на физическое неудобство. Как наплевать на безмолвную толпу вокруг. Я их практически не замечаю, временами забывая о надоедливом присутствии. Сегодня я прощаюсь с наставником, с последним другом. Стук размокших комков земли и мелких камешков по крышке гроба. Когда я научился так безошибочно узнавать его и не вздрагивать, услышав?
Почему люди так любят надгробные речи? "Надеются сказать покойному все, что не успели, пока он был жив? Нет, конечно. Даже самый наивный и суеверный маг понимает, что мертвые нас не слышат. Вся эта торжественность и пафос - для успокоения совести живых.
«… неоценимый вклад в победу света в Великой Войне…»
«… один из величайших ученых современности…»
«… противоядия и противозаклинания, спасшие множество жизней во время Эпидемии…»
Слова, слова. Как будто не эти же маги вели долгие дискуссии, является ли преступлением беспрекословное выполнение приказа и можно ли доверять преподавание бывшему Упивающемуся Смертью. Как же мне все это надоело…
Не дожидаясь окончания церемонии, я ухожу. Людская стена расступается передо мной. Некоторые маги и волшебницы демонстративно поспешно убираются с моего пути. Плевать, я уже давно привык быть изгоем. Я заворачиваюсь в ледяное достоинство, как в мантию. И безразлично, что от такого одеяния все внутри сводит холодом.
Прощай, Северус Снейп.
***
Звук шагов по булыжной мостовой далеко разносится в предутренней тишине, возможно, достигая границ этого безнадежно белого тумана. Мне холодно, так холодно. Где я бродил прошлой ночью? Не вспомню, даже если захочу. Да и надо ли? Судя по гудящим ногам, я прошел через весь Лондон, и, возможно, не один раз. Что? Вы не любите преувеличения? Я тоже. Никогда и ничего не преувеличиваю. С некоторых пор. Война, Азкабан и смерть, знаете ли, замечательно учат соразмерности. Только безжалостно. Хотя кому это важно, когда урок усвоен?
Но бесконечно бродить по маггловским улицам я не могу, хотя, наверное, это было бы лучшим выходом. Заблудившийся лондонский призрак одного из самых блистательных волшебников конца двадцатого - начала двадцать первого века. Неплохо звучит?
Не звучит? Вот и я так думаю. Нужно возвращаться, но только куда? Малфой Менор? Нет. Не сейчас. Я давно уже перестал любить родовое поместье, но вынужден там жить. Нет, правильнее сказать, существовать год за годом в промозглом старом замке, который не в силах сделать уютным ни лучшие колдодизайнеры, ни древняя магия домовых эльфов. Малфой Мэнор мертв. Для меня, по крайней мере. Или это я умер? Я сжимаю кулаки, ногти до крови впиваются в ладони.
Мелькает безумная мысль отправиться на Гримуальд Плейс, пройти по давно опустевшим комнатам, последними обитателями которых стали крысы и воспоминания. Он ненавидел крыс. Поднявшаяся волна почти физической боли возвращает душе возможность чувствовать. Пусть я ощущаю только звенящую пустоту и обжигающий холод, но этого оказывается достаточно, чтобы вспомнить, что я жив и у меня остались еще обязанности в этом мире.
Тупик Прядильщиков. Я обещал Северусу сохранить его библиотеку. Надо разобрать книги и переправить их в поместье.
***
Полумрак крохотной квартирки странно успокаивает. Это вообще свойство Северуса - успокаивать самым странным образом. Похоже, его вещам передались эти способности после смерти владельца. А может быть, квартира и все в ней просто пропитались памятью Снейпа, и скоро это еще живое спокойствие выветрится, оставив такой же мертвый скелет, каким стало Поместье или дом на Гримуальд Плейс.
Я вглядываюсь в почти бесконечную высоту книжных шкафов. Чтобы разместить их здесь, потребовались очень серьезные манипуляции с пространством. Я оглядываюсь в поисках приставной лестницы. Нужно бы отдохнуть, поспать и поесть, но мной уже овладела непреодолимая жажда деятельности. Нет, это неправильное выражение. Ведь физическая потребность занять руки чем бы то ни было не может быть названа «жаждой деятельности»?
Рядом с книжными шкафами притулилась столь же старая лестница. Северус уже начал разбирать библиотеку. Чувствовал приближение смерти? Хотя о чем это я? Он всегда все чувствовал. Но закончить разбирать книги не успел. Не то времени не хватило, не то сил…
Часа через три я понимаю, что отдохнуть все-таки было нужно. Всю ночь бродить по Лондону, а потом долго перекладывать тяжелые книги - не самое подходящее времяпрепровождение для волшебников за шестьдесят. Ноющая боль в пояснице и усиливающаяся дрожь в пальцах более чем достаточные тому доказательства.
***
Это я говорил, что квартирка Северуса обладает успокаивающей аурой? Похоже, я был не прав - успокоиться в достаточной для сна мере не позволяет все нарастающая тревога. Через полчаса я смиряюсь с безуспешностью попыток поудобнее устроиться на старом продавленном диване. И почему Северус не выбросил эту рухлядь?...
Решив пока заняться разбором бумаг, я поднимаюсь в кабинет. Здесь тоже минимум комфорта. Большую часть маленькой комнатки занимают тяжелый старый письменный стол с невероятным количеством ящиков и полочек и непонятно по какой причуде архитектора оказавшийся в этом маггловском доме огромный камин. А может быть, это позднее дополнение Северуса, я никогда не спрашивал.
Сколько испачканного чернилами пергамента остается после каждого человека. Счета, старые письма, какие-то заметки и записи. Так, счета сразу в камин. Долго просматриваю пожелтевшие и совсем новые листки. Надо отделить частную переписку от рабочих записей. Я, конечно, понимаю, что вся более или менее важная информация хранится в лаборатории и в куда большем порядке. Но мне все равно не уснуть, а так хоть руки чем-то заняты.
Треск пламени, пожирающего память и прошлое. Жар огня, за не имением тепла лю… О чем я? В общем, этот кабинет тоже может быть вполне уютным. Или, по крайней мере, приемлемым. Я отправляю в камин очередную пачку писем и вдруг узнаю знакомый почерк, так никогда и не ставший изысканным или хотя бы аккуратным. Мысль не успела до конца сформироваться в мозгу, а мои пальцы уже выхватили лист из огня. Любопытство убило кошку. Любопытство?
Горячая волна проходит по всему телу, и этот жар не от камина. Стараясь не замечать, как бешено бьется мое сердце, нервно расправляю старый, давно пожелтевший лист. Строчки расплываются перед глазами. Я роняю письмо и смаргиваю с ресниц …слезы? Да ладно, я же давно разучился плакать. И умел ли? Наверное, когда-то очень давно.
Остается бесстрастное любопытство, остальные чувства просто не могут дольше нескольких секунд уживаться с ледяным холодом в моей душе. Я делаю неровное пламя свечей ярче и снова раскрываю слегка обгоревший по краям лист пергамента.
***
«Северус, я, оказывается, никогда не писал тебе писем. Так трудно подобрать слова. Странно, да? И сейчас не написал бы, если бы набрался смелости для личной беседы. Представь, с Волдемортом лицом к лицу встретиться было не так страшно, как с тобой. Я хотел поблагодарить тебя за все, что ты сделал для меня. Мне потребовалось слишком много времени, чтобы это понять. Теперь я могу точно сказать, что благодарен тебе. И эта благодарность имеет весьма отдаленное отношение к твоему вкладу в победу в войне. Для меня неоценимо, что ты пытался спасти мою Джинни, и Гермиону, и Ремуса, и не твоя вина, что они ушли.
Я до сих пор очень четко помню, как ты буквально ворвался в клинику Святого Мунго. Авроры были в шоке от такой наглости Упивающегося. Я что-то в бешенстве орал и пытался швырнуть в тебя Авадой. Ну, делать глупости - это же моя врожденная особенность… А ты просто велел всем заткнуться, и если не хватает ума убрать палочки, то хотя бы отойти из зоны действия заклятий. И молодые авроры, большинство из которых еще иногда вспоминали в дурных снах уроки зельеварения, автоматически подчинились и позволили тебе творить заклинания. Вот чего до сих пор не понимаю, как ты смог убедить персонал клиники не мешать тебе. Вероятно, ты просто смел их с дороги.
Ты спас тогда очень многих. И я постепенно понял, что в смерти моих самых близких друзей нужно винить не тебя. Видит Мерлин, ты одинаково старался спасти всех. Но на тех, кого я любил, проклятие Волдеморта подействовало намного сильнее. Я был просто глупым и неблагодарным щенком. Так ты меня назвал? Хорошо, что нашлись и другие свидетели, вступившиеся за тебя перед Визенгамотом. И именно ты не позволил мне спиться или сойти с ума, когда я остался один среди призраков. И ты поддержал эту безумную идею, которую предложил тот псих…олог из министерства…»
Да уж, идея была та еще… Но когда Северус сказал о ней, я согласился, не раздумывая. А как иначе? Любой путь, ведущий из подземелий Азкабана, был для меня желанен после шести лет в кромешной тьме, где единственными соседями были дементоры. Даже если я покинул ненавистные подземелья только благодаря колдопсихологам, встревоженным душевным состоянием Великого Героя Победителя Волдеморта. Они, видите ли, решили, что появление рядом одного из злейших врагов поможет вывести Гарри Поттера из глубокой депрессии, в которую тот погрузился после гибели самых близких друзей и любимой женщины.
Очень гуманная идея - отдать государственного преступника и предателя на растерзание национальному герою. Я тогда был готов к чему угодно. Даже если бы Поттер практиковался на мне в непростительных заклятиях или маггловских пытках - все равно хуже Азкабана придумать что-либо невозможно. Но все оказалось одновременно и проще, и сложнее. Гриффиндорец меня совершенно не замечал. Даже не игнорировал, именно не замечал. Нет, он вполне осознавал, что его дом стал прибежищем и тюрьмой для бывшего школьного врага, но Поттеру это было абсолютно безразлично. Утром он исчезал из дома, вечером появлялся, иногда даже рассеяно кивал мне и исчезал в одной из комнат на втором этаже. Этим наше общение и ограничивалось. От Северуса я узнал, что Поттер работал в аврориате экспертом по темным заклятиям. И долго мне было непонятно, что министерству и вообще магическому миру нужно от человека. Не спился, занят общественно полезным трудом. Какие еще могут быть проблемы?
И я решил считать эту авантюру манипуляцией Снейпа, проведенной с целью освобождения меня из Азкабана. И просто наслаждался каждым глотком воздуха, каждой секундой проведенной не в темных подземельях, убивающих любую искорку надежды на солнечный свет и звездное небо, шелест листвы и пение птиц. Но потом простого покоя почему то стало мало. Вместе с просыпающимся интересом к окружающему миру пришло и осознание того факта, что от моего присутствия в этом доме ждут какого-то определенного результата. Например, возвращения Поттера к нормальной жизни, ибо апатия, в которую тот погрузился, стала вызывать беспокойство даже у меня. Смешно. Драко Малфой, всеми силами стремящийся вызвать у Гарри Поттера какие-нибудь эмоции.
И вызвал. Не зря же я в свое время был чемпионом Хогвартса по доведению Поттера до состояния кипения. Просто я однажды поднялся следом за моим не то хозяином, не то тюремщиком в ту самую комнату, в которой он проводил все вечера. То, что я увидел…
Самая глубокая боль находит выражение самыми странными путями. Я назвал эту комнату «могилой памяти». Портреты погибших во время войны магов и волшебниц и некоторые их вещи занимали все пространство - висели на стенах, стояли на полу. А он медленно брел между неподвижных изображений, то и дело останавливаясь и садясь на пол рядом с портретом. Возле некоторых он просто молчал, а с другими начинал разговаривать.
Уже не помню, в какой момент мои нервы не выдержали. Может быть, когда он рассказывал Гермионе о последних новостях министерства, читал вслух статьи из Ежедневного Пророка и какую-то заумную научную работу, посвященную новому заклинанию, или когда он, стоя на коленях возле портрета младшей Уизли, достал из блестящей коробочки, распевавшей мерзким голосом поздравительные песенки, безумно дорогое и столь же безвкусное бриллиантовое ожерелье. Это перестало быть смешным. Мне было плохо. Так отвратительно, словно меня снова окружили дементоры. Я захлопнул дверь и бросился вниз по лестнице. Куда угодно, но подальше от этого склепа, где единственный живой немногим отличался от наполнявших дом призраков.
Естественно, у меня ничего не получилось. Стоило шагнуть за порог дома на Гримуальд Плейс, как защитные заклятия швырнули меня обратно. И в ту же секунду я оказался притиснут к стене в прихожей. Почему у Поттера, который всегда был ниже и слабее меня, оказалась хватка, подобная Дьявольским Силкам, я выяснять не стал. Я даже не успел испугаться или удивиться.
Изумление возникло потом, когда ранним утром следующего дня я проснулся посреди гостиной, прижатый к ковру тяжелым поттеровским телом. Все мышцы и кости болели, словно меня избивали в течение долгих часов, а голова была невероятно легкой. Изумление, прорвавшееся наружу почти истерическим хохотом. Даже презрение и ненависть, исказившие черты лица моего нечаянного любовника, не смогли прекратить этот смех. Кажется, только тогда Поттер заметил меня, и безразличие сменилось яростью. Несколько долгих секунд этот ненормальный продержал меня под прицелом палочки, но затем отбросил ее и с каким-то приглушенным рычанием вцепился в мое горло обеими руками, явно пытаясь придушить. Шок не позволил мне вовремя среагировать, а потом сопротивляться было поздно - Поттер скрутил меня так, что я не мог пошевелиться. До сих пор не понимаю, как он тогда меня не убил. Уж точно не потому, что недостаточно старался.
Но это было следующим утром. А пока я сделал то, что подсказывали мне инстинкты, разом воспрянувшие от первого за шесть лет прикосновения живого сильного тела. Потянувшись, я накрыл губами соленые от слез губы державшего меня мужчины. И время остановилось.
«… Наверное, это был не единственный способ собрать мою душу из осколков, наполнить жизнь смыслом, важным не для долбанного Волшебного Мира, а для меня лично. Но ни одна другая попытка успехом не увенчалась. Я был во тьме собственных воспоминаний. Жизнь моя закончилась со смертью тех, кого я любил, кто прошел со мной до конца, до решающего сражения с Волдемортом. Когда последнее проклятие той твари, названное впоследствии Эпидемией, убило моих близких, я умер вместе с ними. Пусть тело мое осталось жить, душа разбилась на мелкие осколки, такие острые, что все попытки собрать их воедино приносили еще больше боли, только бередя незаживающие раны.
И я ушел в себя, в свою боль, горечь и ненависть, тем более бесплодную, что мстить было уже некому. Риддл мертв, почти все Упивающиеся Смертью разделили его участь, а оставшиеся доживали свои дни в Азкабане. Все мои чувства замерзли в белом холоде беспомощности и боли, я не видел окружающего меня мира. Только ледяной склеп собственной памяти.
Драко смог вытащить меня из этого кошмарного замкнутого круга. Я снова стал чувствовать. Сначала только боль и ярость. Но однажды утром я открыл глаза и вспомнил, что внизу меня уже дня три ждет запертый в своей комнате очень голодный и злой слизеринец, который сейчас наговорит мне гадостей, абсолютно игнорируя тот факт, что только в моей власти решать, получит ли он еду и будет ли жив к вечеру. И я вдруг понял, что Малфой, по сути, не виноват в моем горе, он ко времени Эпидемии уже год был в Азкабане, и он тоже одинок и потерян в этом мире.
Я почувствовал, что моя власть над Малфоем предполагает ответственность за него. Ярость с ненавистью как-то постепенно исчезли, но и прежняя апатия не вернулась. Вместо серого мира призраков я увидел синее-синее небо за окном, солнечный свет, сверкающие в ярких лучах снежинки, мерзнущих нахохлившихся воробьев на ветвях старого клена. В то утро я впервые не стал орать на Малфоя, а попытался поговорить с ним и даже, кажется, просил прощения за грубость. А потом долго рыдал в самом темном чулане, какой нашелся в доме. И впервые за многие годы слезы приносили облегчение, унося с собой тьму и отчаяние, оставляя чистую, незапятнанную ненавистью и яростью боль.
У меня снова была причина для жизни и борьбы. Драко стал для меня тем якорем, который не позволил уплыть и потеряться в океане отчаяния и безысходности. В любом случае, он дал мне почти пять лет почти нормальной жизни. И я хочу, чтобы ты знал: в том, что сейчас происходит, его вины нет…»
Причина для жизни... Вот чем это было для него. А для меня? Чем для меня были наши беседы обо всем на свете и ссоры, в процессе которых в ход шли и вся наша язвительность, отточенная до бритвенной остроты годами боли, и кулаки, а иногда Поттер швырял в меня заклинания, если был особенно взбешен. Но магия применялась редко. Гарри, как правило, помнил, что у меня нет возможности ответить тем же, и большинство стычек ограничивалось взаимными вербальными и физическими оскорблениями.
А чем для меня были наши примирения? А вечера, проведенные в объятиях, горячие жадные ласки и ошеломляющая нежность, всегда возникающая неожиданно, и которой мы оба, пожалуй, даже стыдились? Или это я стыдился, а он воспринимал как должное?
Самые обычные дни наполнялись новым смыслом, о существовании которого я даже не подозревал, но неожиданно для себя вдруг понимал, что жду, когда он вернется домой с очередного задания, уставший и вымотанный, словно лично обежал половину Британии в погоне за очередным темным магом. Я ловил себя на том, что не могу дождаться, пока он примет душ и спустится на ужин в гостиную, и поднимаюсь следом за ним в ванную комнату, чтобы стоять, прислонившись к двери, и наблюдать за стекающими по смуглой коже прозрачными струйками. При этом я всегда что-то говорил, и, скорее всего, это были очередные колкости, но память их не сохранила, только смуглую кожу, покрытую едва заметными шрамами, растрепанные черные волосы, которые даже вода не могла сделать послушнее, и невероятные зеленые глаза, светящиеся сквозь смех какой-то грустной обреченностью пополам с безумной надеждой.
В какой момент Поттер стал для меня просто Гарри. Нет, не просто, а Гарри. Когда я перебирал все семейные реликвии рода Малфоев, спасенные Снейпом от бдительного ока аврориата, в поисках достойного подарка ему на Рождество. Или когда он с торжественной и одновременно заговорщицкой улыбкой вручил мне простую шкатулку светлого дерева, в которой лежали узкий футляр, маленький золотой ключ и несколько свитков пергамента: моя жизнь, свобода и магия. Он настоял на пересмотре моего дела Визенгамотом и добился оправдательного решения, одновременно с этим мне вернули права на Поместье, волшебную палочку и часть счетов в Гринготсе.
А потом я стоял в просторном холле Малфой Мэнора и думал, что моя жизнь только начинается. Нужно лишь все перестроить в родовом поместье, часть покоев обязательно оформить соответственно вкусам моего лохматого гриффиндорского чуда. А уж уговорить его покинуть населенный призраками старый дом Блэков я обязательно сумею, да он и не будет возражать, ведь так? Он столько сделал для меня, что просто обязан позволить хоть чем-то отплатить. И я приказал эльфам не позволять никому беспокоить меня, вытащил новообретенную волшебную палочку, с воодушевлением принялся за обустройство родового имения, снова ставшего моим.
«…Я не раскаиваюсь ни в чем. Я должен был вернуть ему свободу, магию и дом его предков. Для меня невыносимы все мысли о нашем неравенстве. Я просто не могу жить с человеком, считающим меня своим тюремщиком. Я должен был отпустить его. Северус, если бы ты видел, каким светом озарилось его лицо, когда он взял в руки свою волшебную палочку! Кажется, он готов был прыгать и вопить от радости. И, конечно же, он сразу умчался объявить права на Малфой Мэнор. Кто бы сомневался! Даже спасибо не сказал, обормот!
Не думаю, что он вспомнит про меня раньше, чем дней через десять. Так что на Новый год я уезжаю во Францию, к Фрэду Уизли. В конце концов, я уже давно обещаю ему провести вместе рождественские праздники. Вечеринка в маленьком кругу выживших друзей… Обещания надо выполнять. Думаю вернуться где-то к третьему-четвертому января. Надеюсь, к тому времени эйфория Драко несколько схлынет, и этот тип вспомнит о моем существовании. Если нет…
Северус, а теперь мне необходимо сказать очень важную вещь. Драко помог восстановить мою душу из обломков, но он стал одновременно и той осью, которая не дает мне снова расколоться. Он стал моим смыслом в жизни. Если я его потеряю, я потеряю и себя. И если я снова рухну в ту же пропасть, мне больше не подняться. Он нужен мне, как траве и цветам нужен дождь. Я просто не хочу жить, если его не будет рядом, если я не буду слышать его голос, ехидные комментарии и зачастую жестокие шутки, если не смогу прикоснуться к нему и увидеть его улыбку, насмешливую и высокомерную, но вдруг на несколько секунд становящуюся тепой, мягкой и ласковой. Но и удерживать силой не могу.
В любом случае, что сделано, то сделано. Ты назовешь меня идиотом, но я действительно не мог иначе. В общем, я наложил на себя и Драко одно древнее заклятие. В той книге, где я его нашел, оно называлось «Серебряная нить». Оно связывает души двоих волшебников, причем тот, кто его накладывает, делает второго хранителем своей жизни. Теперь одно прикосновение Драко может спасти меня от большинства смертельных ядов и проклятий. Но есть и оборотная сторона. Мне необходимо, хотя бы раз в двенадцать дней прикоснуться к Драко. Иначе я умру, мгновенно и безболезненно. Я сам принял такое решение. Я понимаю, как это выглядит со стороны, но я действительно не мог иначе. Зачем мне жизнь, в которой не будет смысла?
Присмотри, пожалуйста, за ним пока меня не будет, и ничего ему не рассказывай. Пожалуйста, Северус. Мне потребуется прикоснуться к Драко пятого января. Но это не жизненно важно. Дело в том, что любая вещь, полученная от него, может дать некоторую отсрочку. У меня есть подаренные им часы. Если я буду держать их в контакте с кожей, то у меня есть время до десятого. Я хочу жить, честно, но если он ко мне не вернется, позаботься о том, чтобы мою смерть не связывали с Драко Малфоем. Тем более, что он действительно ни в чем не виноват.
Не прощаюсь.
Надеюсь на твое понимание…»
Подпись была уничтожена огнем. Но мне она и не была нужна. Как глупо. Я тогда так и не поговорил со Снейпом. Он несколько раз просил увидеться через каминную сеть, но я так спешил закончить ремонт в замке, что не позволял отвлечься от работы не только множеству колдодизайнеров, но и сам лишь изредка прерывался на короткий сон или обед. Великий Мерлин! Ведь домовики говорили мне, что меня хочет видеть какой-то аврор. А я лишь велел передать, что если ко мне нет претензий, все авроры могут убираться, откуда пришли. Я был слишком занят тем, что переделывал старые покои Нарциссы для него.
У него было время до десятого января. Я пришел за ним утром одиннадцатого. У меня не было никаких предчувствий. Я просто поднялся в нашу комнату, возмущаясь нахальным соней, который дрыхнет в одиннадцать утра. Даже когда он не ответил на мой оклик, я ни о чем не догадался. Только почувствовав, как холодна рука, сжимающая старые фамильные часы, увидев полуоткрытые глаза, подернутые смертной дымкой, я понял, что произошло что-то страшное и непоправимое. Но, даже глядя на белую мраморную могильную плиту, быстро покрывающуюся мягкими хлопьями такого же белого снега, я даже мысленно не мог произнести слово «смерть». Сказать себе самому, что для меня кончилось нечто большее, чем жизнь одного волшебника. Я могу признать это сейчас, когда прошло уже так много лет. Но что это изменит? Он снова стал одним из призраков темного старого дома. На этот раз навсегда.
Я понял, что нахожусь в старой и как-то незаметно ставшей пустой квартире Снейпа. Что в комнате холодно, камин давно прогорел, а свечи погасли. Да и зачем свечи, когда на улице давно уже день. Нужно сжечь старое письмо и спускаться к книжным шкафам. Северус расстроился бы, если с его книгами что-то случится. Надо вставать. Я встану. Вот только пройдет эта свинцовая тяжесть за грудиной и в спине, и сразу встану…
***
Некролог.
«Вчера, одиннадцатого ноября сего года, лорд Драко Люциус Малфой был обнаружен мертвым в квартире своего старого друга, директора школы чародейства и волшебства Хогвартс, профессора Северуса Снейпа, скончавшегося тремя днями ранее. Согласно заключению колдомедиков, причиной смерти лорда Малфоя является обширный инфаркт миокарда. Прощание состоится сегодня, двенадцатого ноября в родовом Поместье Малфоев. Напоминаем также, что лорд Малфой был последним из этого древнего магического рода и завещания не оставил. Заявления о правах на наследование принимаются в течение шести месяцев и будут рассмотрены в установленном порядке. При отсутствии законных наследников все права на имущество лорда Малфоя переходят министерству магии Великобритании» .
Но останется жить,
Как дыхание роз,
Сребротканая нить
В бесконечности звезд.
Конец.