Художник Глазунов. Писатель Солоухин.
Попалась мне как-то любопытная книга. Познакомить с ней я собиралась давно, да всё откладывала. А тут уход одного из героев книги, простимулировал.
Написал книгу с таким загадочно-масонским, ступенчатым, названием "Последняя ступень (Исповедь вашего современника)" Владимир Солоухин.
Критики, да и сам он называет себя выдвиженцем из народа , тем паче непонятно, по какой причине, большую часть своего произведения посвящает изложению того, как он, к собственному изумлению, был вытащен из обычной неприметной жизни и вознесен на пьедестал новой, пролетарской культуры. Утверждает, что сам не понял, как стал цитируемым поэтом и публицистом, рупором своего времени.
Попутно, он раскрывает процесс создания когорты деятелей "культуры", которые также были выявлены властью, обласканы, прикормлены, невзирая на количество и качество таланта.
В. Солоухин пишет обо всех привилегиях, обрушившихся на незакаленную роскошью новую интеллигенцию: дачи, дома творчества, особые элитные клубы-рестораны, алкоголь и изобилие рекой. Им было позволено гораздо больше, чем общей, стянутой тисками массе, для которой они же и должны были стать иконами нового времени. Глашатаями основной линии. Надо ли озвучивать очевидное? что при таком раскладе, эти рупоры готовы были озвучить что угодно,...угодно тем, кто их поместил в дивный льстивый рай.
Солоухин приводит много документальных фактов и фамилий своих коллег.
Вот, к примеру, показательная иллюстрация (с):
"Однажды меня остановил в коридоре другой член редколлегии и спросил:
- Ты что это обедаешь в общем буфете?
- Где же? Не в ресторан же ходить?
- Как где? Для членов редколлегии есть особый буфет, - и он показал мне на узкую дверь без всякой вывески. Много раз я ходил мимо этой двери, не подозревая, что за ней находится. За ней оказалась небольшая комната, два стола и милая женщина Антонина Митрофановна. Она накормила меня превосходным домашним обедом да еще и налила перед обедом стопочку коньяку. Я поблагодарил и собрался уходить.
- Что это вы заказами не пользуетесь? Все берут, а вы нет. Скажите мне, что вам нужно, и я с базы все вам доставлю. Вырезка, язык, икра, осетрина, крабы - все, чего не бывает в магазинах.
На другой день меня ждала большая картонная коробка, на которой сверху карандашом было написано мое имя. На других коробках значились имена других членов редколлегии.
Детишек летом надо было увозить куда-нибудь на вольный воздух. Я спросил у Косолапова (заместитель главного редактора), нельзя ли получить казенную дачу. Косолапов нажал кнопку, позвал хозяйственника, и у нас оказалась великолепная дача в Шереметьевке (аэродрома там тогда еще не было).
Если мне нужно было куда-нибудь съездить или приехать откуда-нибудь в редакцию, я звонил в нашу диспетчерскую и получал в свое распоряжение машину.
В Союзе писателей я тоже попал "в обойму", то есть в то число, в тот список привилегированных людей (пока еще не номенклатура, но все-таки), которых приглашают в ЦК на ответственные совещания с "активом", на банкеты, на встречи с правительством. Как раз была полоса таких встреч. Никита Сергеевич Хрущев любил пообщаться с интеллигенцией. На одной из бывших сталинских дач (а еще раньше - бывших имений), где-то в районе Пахры, в прекрасном парке с прудами и с прозрачными ручейками, текущими вдоль пешеходных дорожек, мы, я помню, гуляли группами, объединившись по степени знакомства и личных симпатий. Помню, шли по аллее: Серега Воронин, Миша Алексеев, Сережа Смирнов (Васильевич), Олесь Гончар, Максим Танк, Петрусь Бровка. На аллее как-то неожиданно выросли перед нами Хрущев с Ворошиловым. Разминуться было нельзя. Каждый с каждым перездоровались за руку, представились. Потом уже, разойдясь, мы между собой стали делиться впечатлениями:
- Лицо у него доброе, но чем-то озабоченное.
- Какая-нибудь информация с утра. Может, американский самолет в наше небо опять залетел. Может, китайцы что-нибудь… Мало ли у него забот.Встреча была длинная, шумная, с речами, с обильной и вкусной едой. О ней можно было бы написать отдельные воспоминания (Максим Тодеевич Рыльский как засел с удочкой около пруда, так и сидел почти все время, а Корнейчук кричал, произнося тост: "За великого новатора нашего времени!"), но не тут моя цель.
На другой день (надо, надо за все платить!) главный редактор позвал меня в кабинет и сказал:
- Вы были на вчерашней встрече. Напишите о ней три странички, а точнее - о хозяине встречи. Никаких высоких фраз и лозунгов, только личные впечатления. Сразу же на первую полосу.
Так и получается. Встал на стезю верной службы - служи. Клюешь с руки - отрабатывай корм. Да и как откажешься написать о первом секретаре ЦК, если сам - член КПСС, и если уже предложено. Конечно, если бы болтаться на окраине Союза писателей, сидеть в затишье, в кустах, никто бы не предложил тебе писать о Хрущеве на первую страницу газеты. Но поскольку на стрежне, на юру, на виду, тебе предложили, а отказаться уже нельзя. То есть можно, можно отказаться, и на первый раз ничего не случится. Но если раз откажешься, два откажешься, то потом не откажутся ли от тебя самого?
"
Далее Солоухин разворачивает картину жизни карманных деятелей культуры, одним из которых был и он. Причем, не самым последним винтиком.
"Тут поступило новое приглашение - членом редколлегии в "Литературную газету", курировать (так принято говорить) отдел поэзии."
Тем более странны и непонятны причины его публичного "покаяния".
Но, казалось бы, это становится понятнее, когда автор знакомит нас с новым персонажем:
" молодой поэт подошел ко мне сзади и задышал над ухом:
- Кирюша здесь. Может, подойдешь к нам на пять минут, к нашему столу?
- Какой Кирюша?
- Кирилл Буренин, фотограф. Разве не помнишь, я тебе говорил…
- А… сейчас подойду.
Они сидели втроем, поэт и молодые мужчина с женщиной. Мужчина, русый (но нельзя сказать, что блондин) и голубоглазый, был одет в светлый клетчатый, несколько бросающийся в глаза костюм, а вместо галстука - шарфик на французский манер. Когда я подсел к ним и мы друг другу представились, он остановил на мне свой синий и пронзительный взгляд, словно затеял сеанс гипноза. Либо что-то хотел прочитать в моей душе, либо что-то привнести в мою душу. Я объяснил этот взгляд тем, что он как-никак художник и, следовательно, изучает меня как объект будущего портрета. Женщина, сидящая с ним, Лиза, Елизавета Сергеевна, была тоже синеглазая, но, однако, темноволосая. Русь белая и Русь темная - вспомнилось мне разделение Бунина. Русь белая - Ольга Ларина, Шаляпин, Есенин. Русь черная - Татьяна Ларина, Наташа Ростова, тот же Бунин. Бунин, будто бы, не любил белой, соломенной Руси, широколицей и добродушной, а любил Русь темную, сухощавую, нестеровскую, раскольничью, самосожженческую, огнеглазую. Пушкинский Руслан и боярыня Морозова…
Помнится, в первые минуты Лиза и напомнила мне больше всего эту нашу средневековую воительницу. Не знаю, насколько был бы похож сам Кирилл на Руслана, если представить его с русой бородой… Нет, не был бы похож. Странный какой-то тип лица. Словно есть в нем что-то и не совсем русское. Немецкое, что ли? Он ведь, как успел рассказать мне поэт, - ленинградец, петербуржец, с какими-то древними дворянскими предками (как и Лиза тоже), чуть ли не потомок Брюллова (по боковым, конечно, троюродным линиям), а она, Лиза, чуть ли не племянница Рахманинова, впрочем, тоже четвероюродная. Это все поэт нашептал мне в первый раз, да я не придал значения и все забыл. Теперь же, когда я получил возможность вглядеться в их лица, вспомнились поэтовы слова. И действительно, что-то породистое, утонченное забрезжило сквозь обыкновенные как будто черты, либо такова уж сила внушения."
Не стану интриговать, скажу сразу- под этим именем, Кирилла Буренина, в романе выведен не кто иной, как Илья Глазунов. Фотограф/художник, близкие темы.
И далее, повествование идет совсем не художественное по стилю, а, скорее, более реалистичное, а-ля "мемуары".
" Так что вот, Владимир Алексеевич, просим прийти к нам в мастерскую, будем делать портрет. Может быть, выедем на природу."
Похоже, это и есть тот самый портрет
Далее в книге рассказывается о том, что Кирилл Буренин оказался монархистом и как он открывает глаза новому приятелю Солоухину на перегибы и перекосы текущего строя. И Солоухин, как человек, знающий кухню изнутри, приводит яркие примеры:
"Отвечая на приветственные слова руководителей партии и правительства, один за другим поднимаются с бокалами в руках крупнейшие деятели науки, искусства, мастера. Президент Академии наук СССР А. Н. Несмеянов, М. А. Шолохов, К. А. Федин, Л.С.Соболев, С. А. Герасимов, Н. П. Охлопков, С. Ф. Бондарчук, М. Т. Рыльский, Д. Д. Шостакович, А. Е. Корнейчук, П. У. Бровка, К. И. Сапфиров, Ш. А. Рашидов, И. В. Абашидзе, В. А. Серов…
Ученый и писатель, художник и композитор, артист и поэт - они говорили каждый о своем, но во всех их выступлениях прозвучала одна общая нота - глубочайшая преданность делу партии, беззаветное служение народу. "Можете быть уверены, - сказал А. Е. Корнейчук, обращаясь к руководителям партии и правительства, - в нас вы имеете верных друзей и помощников".
В течение всего обеда царила обстановка непринужденности и веселья. Речи ораторов перемежались с выступлениями артистов эстрады.
Юная ученица великой Галины Улановой - Катя Максимова вызвала бурю аплодисментов своим искусством.
Прекрасную молодую певицу прислала в Москву Украина. Белла Руденко очаровала слушателей свежим, полным обаяния голосом.
Все замерли, слушая могучую, выразительную игру Святослава Рихтера.
Величавую скрипку Ойстраха сменяют задорные голоса уральских певиц.
Остроумные мастера ленинградской эстрады, акробаты, кукольный театр, сольное пение, русский перепляс - один номер веселее, жизнерадостнее, лучше другого, а все вместе - замечательный праздничный концерт…
Один из выступавших, старейший мастер сцены Н. П. Охлопков, очень точно охарактеризовал главное в этой знаменательной и поистине исторической встрече. Это главное он назвал вдохновением. Вдохновение звучало в речах руководителей партии и правительства, вдохновенно говорили деятели науки, мастера искусства. Вдохновение это пришло из жизни, из глубин народа, от бригад коммунистического труда, ибо все, что совершают советские люди, - вдохновенно.
С вполне понятным нетерпением ожидали собравшиеся выступления главы Советского правительства - Никиты Сергеевича Хрущева. Остроумно, с юмором, с яркими развернутыми образами, броско и живо говорил Никита Сергеевич. Его речь, посвященная великому единству партии и народа, торжеству марксизма-ленинизма, выдающимся успехам нашей страны, развитию социалистической культуры всех народов СССР была выслушана с огромным вниманием и многократно сопровождалась бурными аплодисментами.
Встреча руководителей партии и правительства с представителями советской интеллигенции вылилась в замечательную демонстрацию сплоченности советского народа вокруг Коммунистической партии и ее ленинского Центрального Комитета. Эта встреча в подмосковном парке навсегда останется в памяти всех, кто участвовал в ней. Она послужит источником новых замыслов, нового творческого вдохновения".
* * *
Теперь, когда я вижу на первой странице "Литературной газеты" подписанные именами Кожевникова и Полевого, Липатова и Наровчатова, Михалкова и Маркова, Ананьева и Кешокова, а иногда даже и Бондарева отклики, скажем, на поездку Брежнева в Париж, на то или иное выступление Брежнева или просто на Седьмое ноября или (не приведи, Господи!) на изгнание Солженицина, я лишний раз убеждаюсь, что за блага в виде специальных пайков, в виде званий Героев Социалистического Труда надо платить. Надо служить верой и правдой, жертвуя своим именем, своим званием писателя. Впрочем, почему жертвуя? Не исключено, что они так и думают. Свидетельствую, что я не кривил душой, когда писал свою статью "Лицо доброе и озабоченное". Я так думал."
Знакомые, известные фамилии, классики советской культуры, теперь под несколько иным ракурсом- поставленные на довольствие рупоры власти. А ведь им верили, принимали их искренне ((( Впрочем, ни самим поводырям, ни стадам, ведомым ими,не оставили иного пути.
Казалось бы, всё ясно, Солоухин всё сказал, показал, свершил покаяние, словами нового друга Кирилла Буренина рассказал, как жить правильно, но! если бы не конец повести.
Есть такой художественный прием: рассказать суть, а потом одной фразой изменить всё.
" Я почувствовал, что отец Алексей сейчас заговорит о важном, зачем и позвал меня, но все же я не мог предчувствовать, каким обухом по голове припасено меня оглушить.
- Вот, Владимир Алексеевич, я возьму быка за рога. Мы, конечно, не государство в государстве, и у нас своей разведки нет, но хорошие люди есть всюду. Хорошие люди уверяют нас, что Кирилл Буренин со всех сторон окружен чекистами и провокаторами… Я не хочу сказать (а это пришлось бы доказывать), что он сам… этого, может быть, и нет… Но он "под колпаком", и следовательно, каждый, кто оказывается рядом с ним… Ну вот, а вас нам жалко. Вы - писатель. Вы - нужны. Поэтому мы после долгих колебаний и решили вас предупредить, чтобы не допустить вашей гибели. Если еще не поздно.
Я онемел. В глазах у меня потемнело. Появилось полное впечатление, что я рухнул, провалился сквозь тонкий лед и падаю, падаю в бесконечную бездну, в бездну, у которой даже нельзя представить дна, настолько глубока она и ужасна.
Калейдоскопически возникали во мне и тотчас разваливались, чтобы уступить место вновь возникающим и вновь разваливающимся картинкам.
Кирилл, Лиза, наши поездки, наша взаимная доверительность, наши взаимные разговоры во время поездок, все их реплики, вся их нацеленность, все руины церквей и монастырей, которые мы с ними увидели, вся мерзость запустения на самых святых и русских местах, все людские души, которые раскрывались от единого слова Кирилла и Лизы, хотя бы это, совсем уж недавнее, искреннее, как выдох, восклицание Лизы: "Жутко оттуда, где мы только что побывали, возвращаться опять к действительности. Не хочу!" Если это игра, то гениальная игра… Невозможно и вообразить. Да нет! Да как же? НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!"
Последнюю фразу я, оказывается, произнес вслух, потому что отец Алексей на нее ответил:
- Может, Владимир Алексеевич, все может быть. К сожалению, так и есть.
- Но если он окружен чекистами, почему же меня до сих пор не забрали? Уже несколько лет им известны мои взгляды, мой образ мыслей.
- Что толку вас забрать? Одного? Им надо, чтобы на ваш огонек слеталось больше ваших единомышленников. По одному их трудно искать и ловить. А вот если вы их соберете в кучку, в одно место, то очень удобно.
- Не исключено, что за Бурениным наблюдает еще одна разведка. Пропустить через свои руки всю московскую интеллигенцию и на каждом поставить плюс или минус. На всякий случай. Просеять, процедить. Где зерна, где плевелы. С их точки зрения, конечно. И если это так, то вы лучше меня знаете, что вся московская интеллигенция действительно процедилась и на каждом поставлен либо плюс, либо минус."
Солоухин писал, как бы художественное произведение, поэтому можно назвать это авторским вымыслом, но всё же, ведь в остальном, это изложение фактов. Вот такой поворот.
Я не берусь определить, какому сообществу был на самом деле предан Буренин/Глазунов. Но его деятельность была шире, чем просто художника.
В пользу этого- и шикарное здание в самом сердце Москвы,на Волхонке, очень интересно расположенное, предоставленное художнику под галерею.
Лет 10 т.н. проводилась очередная выставка Глазунова. Часть её составляли картины художника, а часть- фотографии тех знаменитостей, с которыми он работал. Наверное, проще было бы назвать тех, чьи портреты он НЕ писал.
Известнейшие политики и медийные лица разных стран.
Глазунов- хороший художник, но есть много и других талантливых живописцев. Почему он?
Зачем Солоухин написал свою повесть? Что стоит за этим? Возможно, показать борьбу неких разных(в этом случае- монархисты и социалисты) сил за своё лидерство, но может там есть и иной смысл, пока не выявленный.
И всё больше кажется, что все эти силы- из одного источника, разнятся лишь ликами и соперничество их мнимое, для развлечения непосвященной публики.
