И мне некого теперь целовать в макушку перед сном... 2
Помните « Письма внуку», которые писал дед, Александров Владимир Павлович (1934-1992) - критик детской литературы, русский писатель, переводчик, своему внуку с хутора Шилишки? С подачи Ирины разыскала начало этой истории -
«Свободная повесть про 3 месяца и 13 дней»
Утро. Душистый сосняк на горке. Большой черный блестящий муравей спускает по травяному откосу крупную красную земляничину. Горка крутая. Трудное дело затеял. То снизу подопрет собою земляничину, чтобы не укатилась. То снова сверху на нее наседает: через сосновую иголку-двойчатку перекатывает, камушек обходит.
К вечеру, пожалуй, прикатит. Вот только куда? А как узнаешь?
Не катить же с ним до захода солнца. Еще помешаю, дело испорчу.
Пойду-ка домой. Подумаю про муравья.
Сколько же надо ему уметь, терпеть, напрягаться! Для чего? Да чтобы смысл жизни почувствовать. Чтобы и завтра работать и надеяться на послезавтра. А можно и так сказать: чтобы и завтра жить. Труженики земле нужны.
Пока думал про муравья, сосны передо мной расступились и дом мой показался у лесной дороги. Радуюсь дому своему, а все про муравья думаю. Как он там, катит ли, не упустил ли ягоду землянику, не оплошал ли?
Дома хлеб лежит на столе. Неправильно лежит - нижней коркой вверх. Я перевернул хлеб. Зачем? Так надо. Как в печку сажали, как пекся, да как вынимали из печи, так пусть и живет, пока человека кормит. «Каравай хлеба починай с головы». Положил хлеб правильно и снова муравья своего вспомнил.
А мимо окошка идет соседкин зять Михал. Идет с севальником. Это лукошко для семенного хлеба, его вешают через плечо. Сегодня Михал севец, сеятель. А не успеет засеять поле сегодня, значит, он и завтра сеятель.
Теперь про Михала думаю.
Сколько же надо ему уметь, терпеть, напрягаться! Для чего? Да чтобы жить хорошо и красиво на своей земле. «На счастье мужик и хлеб сеет». А счастье - это все, что делает человека довольным и покойным. «Счастье доволит и покоит»,- говорят старики.
Где этому учатся? Да на той же земле и учатся. Где же еще? Была бы охота. Выходит, все мы, и люди, и муравьи,- братья. Как хлебные зерна.
На хутор
...На хутор путь непростой. Поездом до Вильнюса, а дальше, как получится. Может, кто из друзей на машине довезет 90 километров. Может, еще на одном поезде - до станции Жеймяна, а там на лошади встретят. По-разному бывает.
Вещей всегда много. На всю семью да на все лето и осень. На полгода получается. А потом прилетят Акука, жена и дочь. Самолетом проще, меньше хлопот с Акукой. Правда, еще неизвестно, как Акука перенесет свой первый полет. Но по-другому не получается: или вещи, или Акука.
Я всегда приезжаю на хутор первый. Дом оживить-обогреть, хозяйство небольшое развернуть-наладить. Вещи зимовавшие просушить. Постирать кое-что. Мало ли дел в лесном доме и вообще на хуторе, где не был с октября минувшего года! Как все это вспомню, так на пословицы тянет, на поговорки: «Дом невелик, да лежать не велит».
Вот я и в лесу.
Открыл дом, вошел в свою комнату. Я работаю здесь с весны до поздней осени. Сел к столу перед окном. Примерился. Поерзал на стуле. Стол в какой-то трухе. Потрогал ее, понюхал, сгреб в ладонь и вспомнил! Осенью, перед отъездом в Москву, я оставил на столе тыкву. Думал, дождется меня, перезимует в нетопленой хате. Мыши думали по-другому. Хорошо, видно, пировали на тыкве. И долго пировали: тыква-то была не маленькая.
Смотрю в окно.
Высокие сосны, в них теряются три дороги и одна тропа. Правее - две стОдлы. у одной крыша рухнула еще зимой 1981-го, снег тогда был большой. Красиво стояла, красиво и рухнула. Теперь стодола напоминает роскошный архитектурный шедевр.
Колодец у самого дома. Лужайка чистая, ярко-зеленая. Вот-вот зацветут одуванчики. В любую секунду их тяжелые бутоны готовы треснуть и впервые улыбнуться солнцу.
Окно у меня большое, вполстены. Сидишь возле него, а кажется - на лужайке! Бинокль всегда на столе: в дождь можно разглядывать небо и лес из комнаты. Посидел, примерился, снова поерзал на стуле. Ну что ж, можно начинать работу?
Нет. На подоконнике, с наружной стороны, толстый слой ласточкина помета. С прошлого лета лежит. А подоконник соседней комнаты чистый. В ней почти не живут, и ласточки привыкли селиться под стрехой над моим окном. Так им уютнее. Человек сидит за стеклом, вечерами из окна стелется теплый рассеянный свет - одуванчиковый привет моей настольной лампы. В комнате тихая жизнь. Человек не шумит, не мешает, не суется не в свои дела. Даже помет не убираю под гнездом! Может, ласточкам так еще покойнее, привычнее. Потому и лепят гнездо точно надо мной.
Жуковский Станислав Юлианович (1873 -1944) «Вид из окна» 1936
Стук пишущей машинки ласточкам не мешает. Но, конечно, хотя 6ы раз в день я смотрю, как они строят. Откуда сенцо носят. Где его в грязь окунают-обмакивают, чтобы лучше лепилось. На какой грядке в огороде головками блестящими крутят. Это они так отдыхают. Летом на провода пересядут. А сейчас, в строительные дни,- на грядках свежих расположились. Комочки землицы для гнезда выбирают почернее, пожирнее. А заодно и верещат, обмениваются новостями. Крутит ласточка головкой, нервничает гнездо-то не готово, и светится паленое пятнышко на ее зобке. И так каждую весну, каждый май.
Сегодня пятое мая. Ласточки привыкли прилетать с шестого на восьмое. Как раз с Юрьева дня по Марков день. Время ласточкина прилета с давних пор связано у крестьян с надеждами на близкое лето. Хоть и примечали люди: после Юрьева дня еще двенадцать заморозков бывает. Но именно шестого мая, не позднее, всем положено в поле выходить. Раньше можно, позже - грех. Юрьев день - начало полевых работ. А «на Марка - небо ярко - бабам в избе жарко». Вот, оказывается, как подгадывают ласточки!
Жду ласточек, а сам вещи хуторские и московские разбираю. Расставил книжки, рассовал по шкафчикам крупы и консервы. Вытащил на солнышко одеяла, подушки, телогрейки, куртки - они зимовали на хуторе. Пусть продышатся верные вещи, пусть прогреются. Воды из колодца достал. Зимняя пока вода зеленоватая, сонная. Ничего, к ночи вычерпаю, и к утру оживет мой колодец, наберется живой воды - прозрачной, весенней.
Что дальше?
Печь надо протопить. А пока она топится, можно огородик покопать возле дома. «Дом вести - не лапти плести». Что верно, то верно! Вот и второй, и третий час прошел моей новой жизни. Это мое время. Я называю его «зрячим временем» . Мне кажется, теперь я вижу все. От мая до октября все вижу. С новосельем!
Удобная память
Упомянул я тут Юрьев день, Марков день и подумал: а ведь моя жизнь на хуторе подчиняется сельскому календарю. Этот календарь помнит все. Значит, надо чуть-чуть рассказать о нем.
В дореволюционной России работы крестьянина-земледельца определялись датами церковного христианского календаря. Постепенно календарь и даты обросли местными признаками погоды, приметами, пословицами. Крестьяне искали зависимость урожаев и недородов от погоды. Замечали сроки сева, ухода за посевами, начала уборки. Запоминали даты зацветания диких растений. Со временем и святцы подчинились быту крестьянина, его заботе о6 урожае. «Из одного дерева - икона и лопата»!
Святцы - это список святых, которых чтит Православная церковь. Составлены святцы в порядке месяцев и дней года. Иначе святцы называют месяцесловом.
Чаще всего святым давали прозвища, связанные с началом и концом какой-нибудь работы. Так было удобнее запоминать даты. Ведь записей народ не вел и потому легко приспособил месяцеслов к своим наблюдениям. Например: Василий-капельник, Герасим-грачевник, Родион-ледолом, Еремей-запрягальник, Мавра-зеленые щи, Федор-житник, Степан-сеновал, Исаакий-малинник, Авдотья-огуречница.
Приметлив, поэтичен труд земледельца! Так и складывался народный календарь. Нам очень нужны все эти приметы. Они напоминают о потерях, будят совесть. Вот и получается, что наши предки умели и избы рубить, и землю пахать, да еще устные календари-месяцесловы составлять. Крестьяне связаны с природой ежедневно, ежечасно своим трудом. Народный календарь помогает крестьянину и сегодня считать свое трудовое время, иметь свою историю. Это удобная памятка. По ней живет и мой хутор Шилишки.
Новые окна
Устроился хутор на песчаной горке. Здесь хорошо во время грозы. Ходит, гуляет гроза в вышине, но сосен наших не задевает. Гроза, а под ней хутор в три дома. Греми себе на здоровье! Погуляет, погуляет гроза вокруг хутора и скатывается за речку Лакаю. Шалеют после грозы дрозды, как дети, шалеют. И никто не смеет их пугать, пусть распоются!
Прошумела гроза, а утром глазам не веришь: деревья новые выросли! Это старые веселей зазеленели и распушились - молодую зелень поддразнивают.
Смешной у меня дом. Ему лет восемьдесят, и он синего цвета. Лет девять назад заменили в доме окна. Маленькие вынули и врезали большущие: от какого-то коттеджа или даже от виллы! С тех пор и смотрю я из старого дома через новые окна.
Хорошо бы поехать туда, где тебя ждут,- любит повторять мой друг поэт Яков Аким. На хуторе меня ждут. Ждут всегда. Я это знаю. Кто ждет? Все! Леса Лабанорские, речки, тихое лесное озеро, ухоженные луга, дом и стодолы, колодец, соседские собаки, трясогузка у печной трубы, скворечни и гнезда, болото клюквенное...
Откуда я знаю, что ждут?
Я так думаю.
Хутор мой Шилишки
Лет тридцать назад хуторов в Прибалтике было много. Хутор - отдельная усадебка в два-три жилых дома с ухожами, со скотом и с сельским хозяйством. Ухожи - это поля, пастбища, выгоны для скота, огороды и все строения вокруг жилого дома. Все, за чем надо ухаживать, что должно быть ухожено. «Без ухожей дом - волдырь»,- говорит народ. На хуторе все культурные земли под хозяйской рукой. До всего близко. Все хозяйский глаз сам доглядит. Лично! Есть у нас три стодолы. Это просторные, высокие сараи для скота, повозок, для хранения сена, конской сбруи, плугов. Здесь же и бак для качания меда держат - центрифуга называется.
Раньше хутора были привычной сельской картиной, ничего особенного... Теперь на хуторе, по-моему, все особенное. И что усадебка отдельная, и живет в лесу далеко от городка. И что самый ближний городок - Швенчёнеляй - за десять километров. И что всякого скота много. Время постаралось: из «ничего особенного» сделало сказку, где все особенное.
Потому особенное, что человек современный дальше и дальше от природы и здорового труда уходит. А как за детей обидно! Ведь большинство их никогда не видали домашнюю скотину. Не знают, как подсолнух живой цветет и головой крутит. Попадут такие ребятишки на хутор лесной - растеряются. А то и заплачут вместе с родителями: дети - от страха, мамы-папы - от тоски.
В синем доме с новыми окнами я чаще всего живу один. Старые его хозяева умерли, молодые перебрались кто в Вильнюс, кто в Швенчёнеляй. Вот и приезжаю я сюда из Москвы. Статьи пишу, книжки и существую, как все.
Кто эти «все»?
В одном соседнем доме живут старые поляки: пан Ян Юсис 92 лет и его жена пани Текля 82 лет. Летом к ним раз в неделю наезжают дети и внуки, иногда и отпуска здесь проводят. В другом доме жила одинокая пани Юзя. Да прошлой зимой умерла. Теперь домик ее пустой. Знаком я с соседями и их детьми больше десяти лет. Помню стариков еще бодрыми, быстрыми, ловкими. Теперь-то трудно им управляться с хозяйством. Но не сдаются, привыкли жить и работать на земле. По-другому жизни не понимают.
Вот так и живем: они и я. Живем по-разному, но по-соседски.
В свою погоду гуляет вокруг хутора гроза, а по земле ходят вокруг него черемуха и сирень. Белая черемуха с черными ягодами напоминает мою умершую бабушку. А сирень соловьям нужна - для пения, чистого и одуряющего и соловьев, и слушателей. И уводят с хутора четыре дороги. Иди, куда хочешь. И уносят с хутора две речки. Плыви, куда хочешь.
Самая красивая дорога - перед моим окном. Она как огромная ветка. Отойдет от дома и не спеша к перекрестку тянется. Потом в лес уходит и дальше через вырубки, гари и молодые посадки будто в небо поднимается. Случится плохое настроение, и кажется мне, что и небо заканчивается вместе с хуторскими дорогами. И тогда изводит меня только одно желание: лишь бы майским утром увидеть черемуху. Ведь она, как моя бабушка, дождалась меня и поседела от радости.
Упали дороги в Лабанорские леса, разбросали руки и ждут.
Зрячее время
- Как перезимовали? - спрашиваю у старой Текли.
- Со стариком трудно - ноги не хотят ходить. Злится на себя.
А я и зимою, из Москвы, вижу их лесные дни и ночи и как им обоим тяжко. Но никогда они не откажутся от этой жизни. Они - дома. Здесь их стены, и дымит послушная труба. И не дым это совсем. Это летучая теплая забота друг о друге и такой же летучий теплый отдых до следующего близкого утра. Здесь братские души среди доверчивых стен. В своем доме на стены не натыкаются. Это все равно что натыкаться на облака, на туманы. Протяни руку - и сама рука выведет тебя к свету, к такой же золотой руке.
На хуторе живут испытанные, оседлые слова. Кто и долго ли еще будет их слушать?
Чтобы сохранить сокровенные слова, здесь надо жить и работать.
По-другому не сохранишь. Ведь слово - это дело.
Утро - мое время...
Поднимается солнце. На трубу опускается окоченевший с ночи залетный березовый листок. Ждет, когда затопят печь. Теплый дымок оживит его, смахнет с трубы и, глядишь, снесет к родному дереву березе.
Сердце не молчит, значит, глаза видят. Пустые зимние сани впали в летнюю спячку. Нетерпеливая телега сегодня дремала под молодым месяцем, под звездами. Телега ждет ранних хозяев - человека и лошадку.
Хотите частушку? А то рассказ что-то грустноватый!
У ворот стоит телега,
Мелки семечки грызет.
Отморозила оглобли
Никто замуж не берет!
Говорят, на хуторе зимнее время училось расти и умирать у дуба. Такое оно тяжелое и медленное. А весеннее время? Весеннее время должно обгонять первоцветы, но, главное - успевать за озимым хлебом.
День - мое время...
Он поворачивает хозяйство к маю, к лету, к солнцу. Зацвели яблони. Лепестки черемухи засыпали двор. Никто ни к кому не стучит в двери. Прохожие случаются, но ни одного пришельца. В будни не бывает гостей. С мая по август редко гостюют: некогда. А коренные люди и так на виду один у другого. И руки их на виду. Вон заскорузлые пальцы Яна и Текли в занозах чертополоха. Такие руки могут излечить ближнего от тоски, а землю - от нелюбви. Излечат делом, других лекарств у них нет.
На худой Текле вечный фартук цвета палой листвы. Снимает его только на ночь. Днем отдыхает не снимает, некогда. Вижу соседку, и в голове крутится постоянный вопрос-ответ:
- Сколько тебе лет?
- Сколько вчера было, того нет!
Под стол ходила -
Хворост носила;
Стол переросла -
Коров доить пошла;
Косу отпустила -
В работницах служила;
Пора настала -
С молодцем гуляла;
Пора пришла -
Замуж пошла;
Замужем сорок лет жила -
Тяжко горюшко несла...
Вот тебе и весь сказ,
А когда родилась -
память извелась!
И что из того, что душа стариков соседей оглохла к тайнам? Да, может, и не было для них в жизни тайн. «Не та счастлива, которая у отца, а та счастлива, которая у мужа».
Жуковский Станислав Юлианович (1873 -1944) «Апрельский вечер» 1898
Вечер...
Старикам время опустить руки. Дать рукам и себе отдых. Мне время поднять руки - откровенно признаться: трудно жить, как они; нет физической силы на такую жизнь. Душевные силы есть. Они и держат меня возле стариков. Спасибо им. Не огня прошу. Прошу терпения.
Перед самым сном будто лопаются надо мною почки неуклюжих, невысказанных, сокровенных слов. И валится на меня налитая их тяжестью верхушка лохматого дерева. Ель столетняя валится. Значит, засыпаю... Зрячее время не прощает иллюзий.
Хорошо.
продолжение следует...
«Свободная повесть про 3 месяца и 13 дней»
Утро. Душистый сосняк на горке. Большой черный блестящий муравей спускает по травяному откосу крупную красную земляничину. Горка крутая. Трудное дело затеял. То снизу подопрет собою земляничину, чтобы не укатилась. То снова сверху на нее наседает: через сосновую иголку-двойчатку перекатывает, камушек обходит.
К вечеру, пожалуй, прикатит. Вот только куда? А как узнаешь?
Не катить же с ним до захода солнца. Еще помешаю, дело испорчу.
Пойду-ка домой. Подумаю про муравья.
Сколько же надо ему уметь, терпеть, напрягаться! Для чего? Да чтобы смысл жизни почувствовать. Чтобы и завтра работать и надеяться на послезавтра. А можно и так сказать: чтобы и завтра жить. Труженики земле нужны.
Пока думал про муравья, сосны передо мной расступились и дом мой показался у лесной дороги. Радуюсь дому своему, а все про муравья думаю. Как он там, катит ли, не упустил ли ягоду землянику, не оплошал ли?
Дома хлеб лежит на столе. Неправильно лежит - нижней коркой вверх. Я перевернул хлеб. Зачем? Так надо. Как в печку сажали, как пекся, да как вынимали из печи, так пусть и живет, пока человека кормит. «Каравай хлеба починай с головы». Положил хлеб правильно и снова муравья своего вспомнил.
А мимо окошка идет соседкин зять Михал. Идет с севальником. Это лукошко для семенного хлеба, его вешают через плечо. Сегодня Михал севец, сеятель. А не успеет засеять поле сегодня, значит, он и завтра сеятель.
Теперь про Михала думаю.
Сколько же надо ему уметь, терпеть, напрягаться! Для чего? Да чтобы жить хорошо и красиво на своей земле. «На счастье мужик и хлеб сеет». А счастье - это все, что делает человека довольным и покойным. «Счастье доволит и покоит»,- говорят старики.
Где этому учатся? Да на той же земле и учатся. Где же еще? Была бы охота. Выходит, все мы, и люди, и муравьи,- братья. Как хлебные зерна.
На хутор
...На хутор путь непростой. Поездом до Вильнюса, а дальше, как получится. Может, кто из друзей на машине довезет 90 километров. Может, еще на одном поезде - до станции Жеймяна, а там на лошади встретят. По-разному бывает.
Вещей всегда много. На всю семью да на все лето и осень. На полгода получается. А потом прилетят Акука, жена и дочь. Самолетом проще, меньше хлопот с Акукой. Правда, еще неизвестно, как Акука перенесет свой первый полет. Но по-другому не получается: или вещи, или Акука.
Я всегда приезжаю на хутор первый. Дом оживить-обогреть, хозяйство небольшое развернуть-наладить. Вещи зимовавшие просушить. Постирать кое-что. Мало ли дел в лесном доме и вообще на хуторе, где не был с октября минувшего года! Как все это вспомню, так на пословицы тянет, на поговорки: «Дом невелик, да лежать не велит».
Вот я и в лесу.
Открыл дом, вошел в свою комнату. Я работаю здесь с весны до поздней осени. Сел к столу перед окном. Примерился. Поерзал на стуле. Стол в какой-то трухе. Потрогал ее, понюхал, сгреб в ладонь и вспомнил! Осенью, перед отъездом в Москву, я оставил на столе тыкву. Думал, дождется меня, перезимует в нетопленой хате. Мыши думали по-другому. Хорошо, видно, пировали на тыкве. И долго пировали: тыква-то была не маленькая.
Смотрю в окно.
Высокие сосны, в них теряются три дороги и одна тропа. Правее - две стОдлы. у одной крыша рухнула еще зимой 1981-го, снег тогда был большой. Красиво стояла, красиво и рухнула. Теперь стодола напоминает роскошный архитектурный шедевр.
Колодец у самого дома. Лужайка чистая, ярко-зеленая. Вот-вот зацветут одуванчики. В любую секунду их тяжелые бутоны готовы треснуть и впервые улыбнуться солнцу.
Окно у меня большое, вполстены. Сидишь возле него, а кажется - на лужайке! Бинокль всегда на столе: в дождь можно разглядывать небо и лес из комнаты. Посидел, примерился, снова поерзал на стуле. Ну что ж, можно начинать работу?
Нет. На подоконнике, с наружной стороны, толстый слой ласточкина помета. С прошлого лета лежит. А подоконник соседней комнаты чистый. В ней почти не живут, и ласточки привыкли селиться под стрехой над моим окном. Так им уютнее. Человек сидит за стеклом, вечерами из окна стелется теплый рассеянный свет - одуванчиковый привет моей настольной лампы. В комнате тихая жизнь. Человек не шумит, не мешает, не суется не в свои дела. Даже помет не убираю под гнездом! Может, ласточкам так еще покойнее, привычнее. Потому и лепят гнездо точно надо мной.
Жуковский Станислав Юлианович (1873 -1944) «Вид из окна» 1936
Стук пишущей машинки ласточкам не мешает. Но, конечно, хотя 6ы раз в день я смотрю, как они строят. Откуда сенцо носят. Где его в грязь окунают-обмакивают, чтобы лучше лепилось. На какой грядке в огороде головками блестящими крутят. Это они так отдыхают. Летом на провода пересядут. А сейчас, в строительные дни,- на грядках свежих расположились. Комочки землицы для гнезда выбирают почернее, пожирнее. А заодно и верещат, обмениваются новостями. Крутит ласточка головкой, нервничает гнездо-то не готово, и светится паленое пятнышко на ее зобке. И так каждую весну, каждый май.
Сегодня пятое мая. Ласточки привыкли прилетать с шестого на восьмое. Как раз с Юрьева дня по Марков день. Время ласточкина прилета с давних пор связано у крестьян с надеждами на близкое лето. Хоть и примечали люди: после Юрьева дня еще двенадцать заморозков бывает. Но именно шестого мая, не позднее, всем положено в поле выходить. Раньше можно, позже - грех. Юрьев день - начало полевых работ. А «на Марка - небо ярко - бабам в избе жарко». Вот, оказывается, как подгадывают ласточки!
Жду ласточек, а сам вещи хуторские и московские разбираю. Расставил книжки, рассовал по шкафчикам крупы и консервы. Вытащил на солнышко одеяла, подушки, телогрейки, куртки - они зимовали на хуторе. Пусть продышатся верные вещи, пусть прогреются. Воды из колодца достал. Зимняя пока вода зеленоватая, сонная. Ничего, к ночи вычерпаю, и к утру оживет мой колодец, наберется живой воды - прозрачной, весенней.
Что дальше?
Печь надо протопить. А пока она топится, можно огородик покопать возле дома. «Дом вести - не лапти плести». Что верно, то верно! Вот и второй, и третий час прошел моей новой жизни. Это мое время. Я называю его «зрячим временем» . Мне кажется, теперь я вижу все. От мая до октября все вижу. С новосельем!
Удобная память
Упомянул я тут Юрьев день, Марков день и подумал: а ведь моя жизнь на хуторе подчиняется сельскому календарю. Этот календарь помнит все. Значит, надо чуть-чуть рассказать о нем.
В дореволюционной России работы крестьянина-земледельца определялись датами церковного христианского календаря. Постепенно календарь и даты обросли местными признаками погоды, приметами, пословицами. Крестьяне искали зависимость урожаев и недородов от погоды. Замечали сроки сева, ухода за посевами, начала уборки. Запоминали даты зацветания диких растений. Со временем и святцы подчинились быту крестьянина, его заботе о6 урожае. «Из одного дерева - икона и лопата»!
Святцы - это список святых, которых чтит Православная церковь. Составлены святцы в порядке месяцев и дней года. Иначе святцы называют месяцесловом.
Чаще всего святым давали прозвища, связанные с началом и концом какой-нибудь работы. Так было удобнее запоминать даты. Ведь записей народ не вел и потому легко приспособил месяцеслов к своим наблюдениям. Например: Василий-капельник, Герасим-грачевник, Родион-ледолом, Еремей-запрягальник, Мавра-зеленые щи, Федор-житник, Степан-сеновал, Исаакий-малинник, Авдотья-огуречница.
Приметлив, поэтичен труд земледельца! Так и складывался народный календарь. Нам очень нужны все эти приметы. Они напоминают о потерях, будят совесть. Вот и получается, что наши предки умели и избы рубить, и землю пахать, да еще устные календари-месяцесловы составлять. Крестьяне связаны с природой ежедневно, ежечасно своим трудом. Народный календарь помогает крестьянину и сегодня считать свое трудовое время, иметь свою историю. Это удобная памятка. По ней живет и мой хутор Шилишки.
Новые окна
Устроился хутор на песчаной горке. Здесь хорошо во время грозы. Ходит, гуляет гроза в вышине, но сосен наших не задевает. Гроза, а под ней хутор в три дома. Греми себе на здоровье! Погуляет, погуляет гроза вокруг хутора и скатывается за речку Лакаю. Шалеют после грозы дрозды, как дети, шалеют. И никто не смеет их пугать, пусть распоются!
Прошумела гроза, а утром глазам не веришь: деревья новые выросли! Это старые веселей зазеленели и распушились - молодую зелень поддразнивают.
Смешной у меня дом. Ему лет восемьдесят, и он синего цвета. Лет девять назад заменили в доме окна. Маленькие вынули и врезали большущие: от какого-то коттеджа или даже от виллы! С тех пор и смотрю я из старого дома через новые окна.
Хорошо бы поехать туда, где тебя ждут,- любит повторять мой друг поэт Яков Аким. На хуторе меня ждут. Ждут всегда. Я это знаю. Кто ждет? Все! Леса Лабанорские, речки, тихое лесное озеро, ухоженные луга, дом и стодолы, колодец, соседские собаки, трясогузка у печной трубы, скворечни и гнезда, болото клюквенное...
Откуда я знаю, что ждут?
Я так думаю.
Хутор мой Шилишки
Лет тридцать назад хуторов в Прибалтике было много. Хутор - отдельная усадебка в два-три жилых дома с ухожами, со скотом и с сельским хозяйством. Ухожи - это поля, пастбища, выгоны для скота, огороды и все строения вокруг жилого дома. Все, за чем надо ухаживать, что должно быть ухожено. «Без ухожей дом - волдырь»,- говорит народ. На хуторе все культурные земли под хозяйской рукой. До всего близко. Все хозяйский глаз сам доглядит. Лично! Есть у нас три стодолы. Это просторные, высокие сараи для скота, повозок, для хранения сена, конской сбруи, плугов. Здесь же и бак для качания меда держат - центрифуга называется.
Раньше хутора были привычной сельской картиной, ничего особенного... Теперь на хуторе, по-моему, все особенное. И что усадебка отдельная, и живет в лесу далеко от городка. И что самый ближний городок - Швенчёнеляй - за десять километров. И что всякого скота много. Время постаралось: из «ничего особенного» сделало сказку, где все особенное.
Потому особенное, что человек современный дальше и дальше от природы и здорового труда уходит. А как за детей обидно! Ведь большинство их никогда не видали домашнюю скотину. Не знают, как подсолнух живой цветет и головой крутит. Попадут такие ребятишки на хутор лесной - растеряются. А то и заплачут вместе с родителями: дети - от страха, мамы-папы - от тоски.
В синем доме с новыми окнами я чаще всего живу один. Старые его хозяева умерли, молодые перебрались кто в Вильнюс, кто в Швенчёнеляй. Вот и приезжаю я сюда из Москвы. Статьи пишу, книжки и существую, как все.
Кто эти «все»?
В одном соседнем доме живут старые поляки: пан Ян Юсис 92 лет и его жена пани Текля 82 лет. Летом к ним раз в неделю наезжают дети и внуки, иногда и отпуска здесь проводят. В другом доме жила одинокая пани Юзя. Да прошлой зимой умерла. Теперь домик ее пустой. Знаком я с соседями и их детьми больше десяти лет. Помню стариков еще бодрыми, быстрыми, ловкими. Теперь-то трудно им управляться с хозяйством. Но не сдаются, привыкли жить и работать на земле. По-другому жизни не понимают.
Вот так и живем: они и я. Живем по-разному, но по-соседски.
В свою погоду гуляет вокруг хутора гроза, а по земле ходят вокруг него черемуха и сирень. Белая черемуха с черными ягодами напоминает мою умершую бабушку. А сирень соловьям нужна - для пения, чистого и одуряющего и соловьев, и слушателей. И уводят с хутора четыре дороги. Иди, куда хочешь. И уносят с хутора две речки. Плыви, куда хочешь.
Самая красивая дорога - перед моим окном. Она как огромная ветка. Отойдет от дома и не спеша к перекрестку тянется. Потом в лес уходит и дальше через вырубки, гари и молодые посадки будто в небо поднимается. Случится плохое настроение, и кажется мне, что и небо заканчивается вместе с хуторскими дорогами. И тогда изводит меня только одно желание: лишь бы майским утром увидеть черемуху. Ведь она, как моя бабушка, дождалась меня и поседела от радости.
Упали дороги в Лабанорские леса, разбросали руки и ждут.
Зрячее время
- Как перезимовали? - спрашиваю у старой Текли.
- Со стариком трудно - ноги не хотят ходить. Злится на себя.
А я и зимою, из Москвы, вижу их лесные дни и ночи и как им обоим тяжко. Но никогда они не откажутся от этой жизни. Они - дома. Здесь их стены, и дымит послушная труба. И не дым это совсем. Это летучая теплая забота друг о друге и такой же летучий теплый отдых до следующего близкого утра. Здесь братские души среди доверчивых стен. В своем доме на стены не натыкаются. Это все равно что натыкаться на облака, на туманы. Протяни руку - и сама рука выведет тебя к свету, к такой же золотой руке.
На хуторе живут испытанные, оседлые слова. Кто и долго ли еще будет их слушать?
Чтобы сохранить сокровенные слова, здесь надо жить и работать.
По-другому не сохранишь. Ведь слово - это дело.
Утро - мое время...
Поднимается солнце. На трубу опускается окоченевший с ночи залетный березовый листок. Ждет, когда затопят печь. Теплый дымок оживит его, смахнет с трубы и, глядишь, снесет к родному дереву березе.
Сердце не молчит, значит, глаза видят. Пустые зимние сани впали в летнюю спячку. Нетерпеливая телега сегодня дремала под молодым месяцем, под звездами. Телега ждет ранних хозяев - человека и лошадку.
Хотите частушку? А то рассказ что-то грустноватый!
У ворот стоит телега,
Мелки семечки грызет.
Отморозила оглобли
Никто замуж не берет!
Говорят, на хуторе зимнее время училось расти и умирать у дуба. Такое оно тяжелое и медленное. А весеннее время? Весеннее время должно обгонять первоцветы, но, главное - успевать за озимым хлебом.
День - мое время...
Он поворачивает хозяйство к маю, к лету, к солнцу. Зацвели яблони. Лепестки черемухи засыпали двор. Никто ни к кому не стучит в двери. Прохожие случаются, но ни одного пришельца. В будни не бывает гостей. С мая по август редко гостюют: некогда. А коренные люди и так на виду один у другого. И руки их на виду. Вон заскорузлые пальцы Яна и Текли в занозах чертополоха. Такие руки могут излечить ближнего от тоски, а землю - от нелюбви. Излечат делом, других лекарств у них нет.
На худой Текле вечный фартук цвета палой листвы. Снимает его только на ночь. Днем отдыхает не снимает, некогда. Вижу соседку, и в голове крутится постоянный вопрос-ответ:
- Сколько тебе лет?
- Сколько вчера было, того нет!
Под стол ходила -
Хворост носила;
Стол переросла -
Коров доить пошла;
Косу отпустила -
В работницах служила;
Пора настала -
С молодцем гуляла;
Пора пришла -
Замуж пошла;
Замужем сорок лет жила -
Тяжко горюшко несла...
Вот тебе и весь сказ,
А когда родилась -
память извелась!
И что из того, что душа стариков соседей оглохла к тайнам? Да, может, и не было для них в жизни тайн. «Не та счастлива, которая у отца, а та счастлива, которая у мужа».
Жуковский Станислав Юлианович (1873 -1944) «Апрельский вечер» 1898
Вечер...
Старикам время опустить руки. Дать рукам и себе отдых. Мне время поднять руки - откровенно признаться: трудно жить, как они; нет физической силы на такую жизнь. Душевные силы есть. Они и держат меня возле стариков. Спасибо им. Не огня прошу. Прошу терпения.
Перед самым сном будто лопаются надо мною почки неуклюжих, невысказанных, сокровенных слов. И валится на меня налитая их тяжестью верхушка лохматого дерева. Ель столетняя валится. Значит, засыпаю... Зрячее время не прощает иллюзий.
Хорошо.
продолжение следует...