Великий Московский пожар.
«Разрешите мне принять, что дважды два - пять, и я докажу, что из печной трубы вылетает ведьма!» . Давид Гильберт.
Пожаров в Москве было много. Первый грандиозный пожар был документально зафиксирован в 1177 году, когда город был сожжен дотла Глебом Рязанским. Кто-то подсчитал, что Москва, пока была деревянной, выгорала полностью в среднем раз в двадцать лет. В этой короткой заметке речь пойдет о пожаре, случившемся в 1547-м году и вошедшем в летописи под именем Великий, хотя это был не один пожар, а целый цикл. Но пожары были такой силы, что быстро обросли байками и небылицами, соединившись в народной памяти в один горящий год.
А начался год с великого и радостного события: 16 января 1547 года в Успенском Соборе Кремля венчался на царство 17-летний Иван IV Васильевич, известный нам теперь, с легкой руки Татищева, как Грозный. Правда и IV-м он стал не сразу, а еще позже, чем Грозным, когда его посчитал Карамзин. Но и венчаться он, в общем-то, не хотел; вернее, хотел, но не так. За месяц до этого, 13 декабря 1546 года в разговоре с митрополитом Макарием Грозный внятно и разумно растолковал, как и на ком он хочет венчаться, в смысле, жениться, но Макарий ему объяснил, что люди в его положении сначала венчаются на царство, а потом и на всё остальное. «Раньше думай о Родине, а потом о себе», сказал бы тогда поэт И. Шаферан (музыка О. Фельцман), правда совсем по другому поводу. А венчаться ему точно было уже пора, поскольку погряз он… впрочем, я не о нем.
В тот год была ранняя и дружная весна, и гореть начало уже в апреле. 12 апреля загорелась дегтярная лавка в москательном ряду, что между Ильинкой и Варваркой. Огонь перекинулся на Зарядье, загорелся Богоявленский монастырь в Ветошном. А ночью так рванул пороховой склад в Китайгородской башне, что «размета кирпичие по брегу рекы» [1], что иногда переводят как «часть китайгородской стены упала в реку». При взрыве появились и первые погибшие. 20 апреля новый очаг пожара образовался на Яузе, в результате которого выгорела Гончарная слобода, а за ней и Кожевенная (москвичи, узнаёте места?)
Народ начал роптать. Пожары - они ведь бывают от непотушенной сигареты или неисправной проводки, а, бывает, посылаются свыше в наказание. А тут еще установилась сухая погода, и по мере продвижения весны к лету всё более и более тёплая. Но когда 3 июня вдруг упал с Благовестной колокольни Кремля главный, самый большой и самый важный колокол - Благовестник, сомнений не осталось: «зло сие за умножение грехов наших». Но только вот чьих это - «наших»? Вот тогда люд московский и задумался, за чьи именно грехи карает горожан Всевышний, ибо всегда в таких случаях хочется найти крайнего: не думать же, что это ты сам так грешишь, что колокола падают? Значит, надо найти, кто грешит, наказать, а лучше - истребить, чтобы не горело и не падало.
Но это было только начало, кары последовали позже. Сухая и жаркая погода установилась в Москве, всё дышало зноем, а в воздухе запахло грозой и бурей. 20 июня московский юродивый Василий Блаженный (теперь он Святой, а его именем в народе и энциклопедиях зовут Храм Покрова на Рву) пришел в Крестовоздвиженский монастырь, что на Остроге (совр. Воздвиженка), встал перед храмом и весь день молился, а из глаз его текли всё это время слёзы[2]. На следующий день этот храм загорелся; теперь принято полагать, что от свечи. И в этот самый час разразилась буря, поднялся страшный ветер «и потече огонь, якоже мьолния» [3]. В считаные часы огонь перекинулся на Кремль, ушел на Арбат, загорелся Большой Посад и весь Китай-город. В этот день горела вся Москва. Карамзин так описал этот ужасный день: «Вся Москва представила зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма. Деревянные здания исчезли, каменные распались, железо рдело как в горнице, медь текла. Рёв бури, треск огня, и вопль людей от времени до времени был, заглушаем взрывами пороха, хранившегося в Кремле и других частях города. Спасали единственно жизнь: богатство праведное и неправедное гибло. Царские палаты, казна, сокровища, иконы, древние хартии, клинки, даже мощи святых истлели. Митрополит молился в храме Успения, уже задыхаясь от дыма: силою вывели его оттуда, и хотели спустить на верёвке с тайника к Москве-реке: он упал, расшибся и едва живой был отвезен в Новоспасский монастырь. <…> К вечеру буря затихла, и в три часа ночи, угасло пламя; но развалины курились несколько дней, от Арбата и Неглинной до Яузы и до конца Великой улицы, Варварской, Покровской, Мясницкой, Дмитровской, Тверской. <…> Люди с опаленными волосами, черными лицами, бродили как тени среди ужасов обширного пепелища: искали детей, родителей, остатков имений; не находили и выли как дикие звери» [4].
Разрушения были чудовищны, жертвы - нереальны. По разным оценкам, в тот день в Москве погибло в огне 4 000 человек; в одном Чудовом монастыре заживо сгорели восемнадцать старцев. Макарий смог вынести из огня Успенского Собора образ Богоматери, неназванный протопоп вынес из Вознесенья другой образ Пречистой. А вот деисус работы Рублева, что был в Благовещенской церкви великокняжеского двора Кремля, погиб в огне.
Юного царя в Москве в тот день не было - он был в селе Воробьевом, откуда и наблюдал пожар, как на ладони. Когда огонь стих, он вернулся в Москву, отстоял службу в закопченном Успенском соборе и снова уехал в Воробьево. А постепенно приходящий в себя город начал роптать. Две версии - «кара за грехи» и «поджог вредителей» в народном сознании слились в одну: Бог карал за происки вредителей, которые и жгли. Также быстро толпа определила, кто бы мог быть таким вредителем. Глинские. В те времена Глинские - наиболее приближенная к царю фамилия. Мать царя - нелюбимая в народе, деятельная и рыжеволосая бестия Елена Глинская. Пришлая из Литвы, то ли татарских (что не совсем правда) то ли сербских кровей - вредитель. Умерла 10 лет назад? Ну так другие Глинские остались. Бабка царя Анна - главная. А ведь она и есть главная ведьма!
Другие, кроме Глинских, боярские фамилии, ближайшие к царю - Шуйские и Мстиславские. Вот они и организуют, по праву вожаков Думы, своё расследование. Хватают всех с опаленными волосами: «кто поджёг?» «не помнишь - пытать!» И все стали вспоминать, как колдовала Анна Глинская-Якшич, бабка царя, мать ведьмы Глинской, приговаривая не по-нашему, как брызгала водой на юного внука-наследника, да и на всех, кого видела. Это врала она, что вода святая, а на самом деле…
Показания, данные Шуйским, вдруг выстроились в ряд. Бабка посылала верных ей разбойников и татей, что держали город по ночам в страхе. А те не просто убивали и грабили, те вынимали сердца убитых и несли ведьме Анне. А Анна их замачивала в воде, настаивала эту воду на сердцах горожан и разбрызгивала ее. На людей, под видом святой воды - и те теряли людской облик, обращались в злодеев и татей. Стоп-стоп. Так ведь она и город так подожгла! Это же она разъезжала по городу и брызгала своей отравленной водой на город, на мостки и стены, на срубы и крыши! Вот!!!
Нет, робкие голоса раздавались: «Эй, о чём вы? Нельзя ПОДЖЕЧЬ город ВОДОЙ! Нет, Анна - ведьма, как и весь род их литовский ведьмачий. Но не водой, водой не получится, это она в сороку по ночам обращалась, летала и жгла!» Но народ неистовствовал и забивал штрейкбрехеров до смерти: сказано водой, значит, водой!
Толпа ревела. Замешкавшегося в храме Юрия Глинского, брата матери Грозного, вытащили из храма, да так на паперти и разорвали на части. Толпа, почувствовав кровь, двинулась к селу Воробьёву; все больше и больше людей присоединялось к ней - кто с вилами и топорами, кто с криками: «Царь, отдай Анну и всех Глинских, иначе и тебя не пощадим!» А между рядами неслось: «Ведьма! Город! Водой! Сожгла!».
Это было чудом, что Анны не было в Воробьёве. Это было чудом, что толпа остановилась. Это было чудом, что царь вышел толпе навстречу. Толпа замерла. Тогда Грозный предложил самым ярым предводителям выйти к нему и выдвинуть свои требования. Он всё для себя решил и согласился выдать Анну на растерзание. Но только нет ее здесь. Послать за ней во Ржев и выдать потом толпе. Но Грозный не был бы Грозным, если бы не запомнил лица всех вожаков. Согласившись с толпой и пообещав выполнить всё, что та требовала, он вышел с зачинщиками к людям и объявил, что всё будет, как они хотят. Толпа ликуя разошлась.
Зачинщиков казнили прилюдно и демонстративно жестоко сразу по окончании бунта. Анна вернулась, и из Глинских больше никто не пострадал. Но я вот что думаю.
Со времён, когда народ массово стал раскачиваться под телевизор с Кашпировским или Чумаком, я списывал это на невежество. Святая вода через телевизор? Мракобесие, которое можно объяснить только элементарным отсутствием базовых знаний. Так же невежеством и недостатком образования я пытался объяснить и слепую веру в откровенную чушь, что несется порой из ящиков и каналов. Но тут это не работает!
Не работает: любой горожанин 16-го века прекрасно ЗНАЛ, что водой НЕЛЬЗЯ поджечь город. Нельзя! Водой ничего нельзя поджечь, всё как раз наоборот. Они это знали, но шли и требовали казни за ПОДЖОГ ВОДОЙ.
Нельзя это объяснить и верой в царя: они шли ПРОТИВ царя. Я не могу это объяснить.
И вот еще. Я не поклонник Грозного, как вы знаете. Но царь тоже ничего не стал объяснять. Просто снял напряжение, согласившись со всем. А потом казнил всех причастных. А я думаю: а был ли вообще какой-то способ что-либо объяснить, как-то по-другому это разрулить? Ну там выйти с факелом и ведром, и продемонстрировать, как вода тушит, а не поджигает?
Я не вижу такого способа. Вы видите? Тогда подскажите.
1. Борисенков Е. П., Пасецкий В.М. Тысячелетняя летопись необычайных явлений природы. - М.: Мысль, 1988.
2. Василий Блаженный // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб., 1890-1907.
3. ПСРЛ. Т.13, 1904, с. 152.
4. Карамзин М. Н. История государства российского. Глава III. - М.: ЭКСМО, 2003.