Нобелевский лауреат Эдвард Сноуден
Черт! А ведь Сноуден действительно достоин Нобелевской премии мира!..
"Еще немногим более месяца назад у меня была семья, дом в райском местечке, я жил с большим комфортом. Также у меня была возможность без соответствующего ордера перехватывать и читать ваши сообщения, отправленные любым способом и в любое время. У меня была возможность менять судьбы людей. Но это является серьезным нарушением закона, в частности, четвертой и пятой поправок к конституции моей страны, статьи 12 Всеобщей декларации прав человека, а также многочисленных уставов и договоров. И хотя конституция США характеризует эти программы как незаконные, мое правительство утверждает, что существует некое тайное решение суда. Но я верю в принцип, провозглашенный в Нюрнберге в 1945 году: «Физические лица имеют международные обязательства, которые важнее их обязанности повиноваться властям». Поэтому отдельные граждане обязаны нарушать внутренние законы, чтобы предотвратить преступления против мира и человечества. Соответственно, я сделал то, что считал нужным, и начал исправлять эту несправедливость.
Я не стремился к обогащению. Я не стремился продать секреты США. Я не сотрудничаю ни с одним иностранным правительством, чтобы обеспечить свою безопасность. Вместо этого я рассказал то, что знал, и попросил мир о справедливости. С этого времени правительство и спецслужбы Соединенных Штатов пытались сделать мой случай примером для всех, кто знает столько же, сколько я. Меня лишили гражданства. Правительство внесло меня в список лиц, которым запрещены перелеты. Оно требовало от Гонконга выдать меня в обход закона. Оно пригрозило санкциями странам, которые могли бы предоставить мне убежище. Оно пошло даже на беспрецедентный шаг с остановкой самолета президента Боливии в поисках политического беженца. Эти опасные эскалации представляют угрозу не только достоинству Латинской Америки, но и правам человека.
Тем не менее, даже в условиях этой исторически непропорциональной агрессии, некоторые страны мира предложили мне поддержку и убежище. Этим странам, в том числе России, Венесуэле, Боливии, Никарагуа и Эквадору, я выражаю свою благодарность и уважение. Отказываясь идти на компромисс со своими принципами перед лицом запугивания, они заслужили уважение всего мира. Я намерен поехать в каждую из этих стран, чтобы выразить мою личную благодарность. Сегодня я объявляю о своем принятии всех предложений по поддержке или убежищу, которые я получил. Сейчас ни одно государство не имеет оснований ограничивать или вмешиваться в мое право пользоваться убежищем. Как мы уже видели, однако, некоторые правительства в странах Западной Европы и Северной Америки продемонстрировали готовность действовать вне закона. Из-за их угроз я не могу направиться в Латинскую Америку. Соответственно, я прошу вашей помощи в требовании гарантий безопасности со стороны некоторых стран во время моей поездки в Латинскую Америку, а также прошу об убежище в России. Я надеюсь, моя просьба будет принята благосклонно."
Эдвард Сноуден, 12.07.2013
"...Но вот за последние десятилетия человечество незаметно, внезапно стало единым -- обнадежно единым и опасно единым, так что сотрясенья и воспаленья одной его части почти мгновенно передаются другим, иногда не имеющим к тому никакого иммунитета. Человечество стало единым, -- но не так, как прежде бывали устойчиво едиными община или даже нация: не через постепенный жизненный опыт, не через собственный глаз, добродушно названный кривым, даже не через родной понятный язык, -- а, поверх всех барьеров, через международное радио и печать. На нас валит накат событий, полмира в одну минуту узнает об их выплеске, но мерок -- измерять те события и оценивать по законам неизвестных нам частей мира -- не доносят и не могут донести по эфиру и в газетных листах: эти мерки слишком долго и особенно устаивались и усваивались в особной жизни отдельных стран и обществ, они не переносимы на лету. В разных краях к событиям прикладывают собственную, выстраданную шкалу оценок -- и неуступчиво, самоуверенно судят только по своей шкале, а не по какой чужой.
И таких разных шкал в мире если не множество, то во всяком случае несколько: шкала для ближних событий и шкала для дальних; шкала старых обществ и шкала молодых; шкала благополучных и неблагополучных. Деления шкал кричаще не совпадают, пестрят, режут нам глаза, и чтоб не было нам больно, мы отмахиваемся ото всех чужих шкал как от безумия, от заблуждения, и весь мир уверенно судим по своей домашней шкале. Оттого кажется нам крупней, больней и невыносимей, не то, что на самом деле крупней, больней и невыносимей, а то, что ближе к нам. Все же дальнее, не грозящее прямо сегодня докатиться до порога нашего дома, признается нами, со всеми его стонами, задушенными криками, погубленными жизнями, хотя б и миллионами жертв, -- в общем вполне терпимым и сносных размеров.
В одной стороне под гоненьями, не уступающими древнеримским, не так давно отдали жизнь за веру в Бога сотни тысяч беззвучных христиан. В другом полушарии некий безумец (и наверно, он не одинок) мчится через океан, чтоб ударом стали в первосвященника освободить нас от религии! По своей шкале он так рассчитал за всех за нас!
То, что по одной шкале представляется издали завидной благоденственной свободой, то по другой шкале, вблизи ощущается досадным принуждением, зовущим к переворачиванию автобусов. То, что в одном краю мечталось бы как неправдоподобное благополучие, то в другом краю возмущает как дикая эксплуатация, требующая немедленной забастовки. Разные шкалы для стихийных бедствий: наводнение в двести тысяч жертв кажется мельче нашего городского случая. Разные шкалы для оскорбления личности: где унижает даже ироническая улыбка и отстраняющее движение, где и жестокие побои простительны как неудачная шутка. Разные шкалы для наказаний, для злодеяний. По одной шкале месячный арест, или ссылка в деревню, или "карцер", где кормят белыми булочками да молоком, -- потрясают воображение, заливают газетные полосы гневом. А по другой шкале привычны и прощены -- и тюремные сроки по двадцать пять лет и карцеры, где на стенах лед, но раздевают до белья, и сумасшедшие дома для здоровых, и пограничные расстрелы бесчисленных неразумных, все почему-то куда-то бегущих людей. А особенно спокойно сердце за тот экзотический край, о котором и вовсе ничего не известно, откуда и события до нас не доходят никакие, а только поздние плоские догадки малочисленных корреспондентов.
И за это двоенье, за это остолбенелое непониманье чуждого дальнего горя нельзя упрекать человеческое зрение: уж так устроен человек. Но для целого человечества, стиснутого в единый ком, такое взаимное непонимание грозит близкой и бурной гибелью. При шести, четырех, даже при двух шкалах не может быть единого мира, единого человечества: нас разорвет эта разница ритма, разница колебаний. Мы не уживем на одной Земле, как не жилец человек с двумя сердцами."
Александр Солженицын, Нобелевская лекция, 24.08.1972
"Еще немногим более месяца назад у меня была семья, дом в райском местечке, я жил с большим комфортом. Также у меня была возможность без соответствующего ордера перехватывать и читать ваши сообщения, отправленные любым способом и в любое время. У меня была возможность менять судьбы людей. Но это является серьезным нарушением закона, в частности, четвертой и пятой поправок к конституции моей страны, статьи 12 Всеобщей декларации прав человека, а также многочисленных уставов и договоров. И хотя конституция США характеризует эти программы как незаконные, мое правительство утверждает, что существует некое тайное решение суда. Но я верю в принцип, провозглашенный в Нюрнберге в 1945 году: «Физические лица имеют международные обязательства, которые важнее их обязанности повиноваться властям». Поэтому отдельные граждане обязаны нарушать внутренние законы, чтобы предотвратить преступления против мира и человечества. Соответственно, я сделал то, что считал нужным, и начал исправлять эту несправедливость.
Я не стремился к обогащению. Я не стремился продать секреты США. Я не сотрудничаю ни с одним иностранным правительством, чтобы обеспечить свою безопасность. Вместо этого я рассказал то, что знал, и попросил мир о справедливости. С этого времени правительство и спецслужбы Соединенных Штатов пытались сделать мой случай примером для всех, кто знает столько же, сколько я. Меня лишили гражданства. Правительство внесло меня в список лиц, которым запрещены перелеты. Оно требовало от Гонконга выдать меня в обход закона. Оно пригрозило санкциями странам, которые могли бы предоставить мне убежище. Оно пошло даже на беспрецедентный шаг с остановкой самолета президента Боливии в поисках политического беженца. Эти опасные эскалации представляют угрозу не только достоинству Латинской Америки, но и правам человека.
Тем не менее, даже в условиях этой исторически непропорциональной агрессии, некоторые страны мира предложили мне поддержку и убежище. Этим странам, в том числе России, Венесуэле, Боливии, Никарагуа и Эквадору, я выражаю свою благодарность и уважение. Отказываясь идти на компромисс со своими принципами перед лицом запугивания, они заслужили уважение всего мира. Я намерен поехать в каждую из этих стран, чтобы выразить мою личную благодарность. Сегодня я объявляю о своем принятии всех предложений по поддержке или убежищу, которые я получил. Сейчас ни одно государство не имеет оснований ограничивать или вмешиваться в мое право пользоваться убежищем. Как мы уже видели, однако, некоторые правительства в странах Западной Европы и Северной Америки продемонстрировали готовность действовать вне закона. Из-за их угроз я не могу направиться в Латинскую Америку. Соответственно, я прошу вашей помощи в требовании гарантий безопасности со стороны некоторых стран во время моей поездки в Латинскую Америку, а также прошу об убежище в России. Я надеюсь, моя просьба будет принята благосклонно."
Эдвард Сноуден, 12.07.2013
"...Но вот за последние десятилетия человечество незаметно, внезапно стало единым -- обнадежно единым и опасно единым, так что сотрясенья и воспаленья одной его части почти мгновенно передаются другим, иногда не имеющим к тому никакого иммунитета. Человечество стало единым, -- но не так, как прежде бывали устойчиво едиными община или даже нация: не через постепенный жизненный опыт, не через собственный глаз, добродушно названный кривым, даже не через родной понятный язык, -- а, поверх всех барьеров, через международное радио и печать. На нас валит накат событий, полмира в одну минуту узнает об их выплеске, но мерок -- измерять те события и оценивать по законам неизвестных нам частей мира -- не доносят и не могут донести по эфиру и в газетных листах: эти мерки слишком долго и особенно устаивались и усваивались в особной жизни отдельных стран и обществ, они не переносимы на лету. В разных краях к событиям прикладывают собственную, выстраданную шкалу оценок -- и неуступчиво, самоуверенно судят только по своей шкале, а не по какой чужой.
И таких разных шкал в мире если не множество, то во всяком случае несколько: шкала для ближних событий и шкала для дальних; шкала старых обществ и шкала молодых; шкала благополучных и неблагополучных. Деления шкал кричаще не совпадают, пестрят, режут нам глаза, и чтоб не было нам больно, мы отмахиваемся ото всех чужих шкал как от безумия, от заблуждения, и весь мир уверенно судим по своей домашней шкале. Оттого кажется нам крупней, больней и невыносимей, не то, что на самом деле крупней, больней и невыносимей, а то, что ближе к нам. Все же дальнее, не грозящее прямо сегодня докатиться до порога нашего дома, признается нами, со всеми его стонами, задушенными криками, погубленными жизнями, хотя б и миллионами жертв, -- в общем вполне терпимым и сносных размеров.
В одной стороне под гоненьями, не уступающими древнеримским, не так давно отдали жизнь за веру в Бога сотни тысяч беззвучных христиан. В другом полушарии некий безумец (и наверно, он не одинок) мчится через океан, чтоб ударом стали в первосвященника освободить нас от религии! По своей шкале он так рассчитал за всех за нас!
То, что по одной шкале представляется издали завидной благоденственной свободой, то по другой шкале, вблизи ощущается досадным принуждением, зовущим к переворачиванию автобусов. То, что в одном краю мечталось бы как неправдоподобное благополучие, то в другом краю возмущает как дикая эксплуатация, требующая немедленной забастовки. Разные шкалы для стихийных бедствий: наводнение в двести тысяч жертв кажется мельче нашего городского случая. Разные шкалы для оскорбления личности: где унижает даже ироническая улыбка и отстраняющее движение, где и жестокие побои простительны как неудачная шутка. Разные шкалы для наказаний, для злодеяний. По одной шкале месячный арест, или ссылка в деревню, или "карцер", где кормят белыми булочками да молоком, -- потрясают воображение, заливают газетные полосы гневом. А по другой шкале привычны и прощены -- и тюремные сроки по двадцать пять лет и карцеры, где на стенах лед, но раздевают до белья, и сумасшедшие дома для здоровых, и пограничные расстрелы бесчисленных неразумных, все почему-то куда-то бегущих людей. А особенно спокойно сердце за тот экзотический край, о котором и вовсе ничего не известно, откуда и события до нас не доходят никакие, а только поздние плоские догадки малочисленных корреспондентов.
И за это двоенье, за это остолбенелое непониманье чуждого дальнего горя нельзя упрекать человеческое зрение: уж так устроен человек. Но для целого человечества, стиснутого в единый ком, такое взаимное непонимание грозит близкой и бурной гибелью. При шести, четырех, даже при двух шкалах не может быть единого мира, единого человечества: нас разорвет эта разница ритма, разница колебаний. Мы не уживем на одной Земле, как не жилец человек с двумя сердцами."
Александр Солженицын, Нобелевская лекция, 24.08.1972