Воспоминания о другой Москве.
Жизнь в девяностые годы прошлого века заброшена моей неунывающей натурой на самые-самые дальние антресоли памяти.
Я не желаю те годы помнить. Они страшные, а мы в них - жалкие.
И вместе с ним и Москва девяностых - тоже заброшена и загромождена более приятными , но бесполезными вещами.
Но я её вытащила, чтобы сравнить с праздничной, гостеприимной и светлой красавицей Москвой, которая встречает меня крайние годы.
92 год. Весенние каникулы в школе.
Мы ехали на боковых в плацкарте Симферополь-Москва, вшитые в пёструю компанию пассажиров и огромных баулов. Весь вагон - тётки, тётки, тётки - от тридцати до бесконечности, разной степени обазаривания.
Некоторые - бывалые, у которых ещё при Союзе на лбу было выбито: "торгашка".
Были и такие "девственные торговки", как мы с мамой. Такие жадно вслушивались в разговоры и пытались под стук колёс освоить науку "челночества" по чужим историям.
Мама подтягивала перевязанные ящики с огурцами и перцами поближе и глядела на меня виновато и грустно.
Какая из мамы торговка? Тоненькая девочка-веточка, ни разу не повысившая голос, скромная и совсем не "пробивная"... Какая из меня "челночница" ? Шестнадцатилетняя школьница с романтикой в голове....
Но мы, как все, ехали в Москву продавать тепличные огурцы и покупать сапоги и турецкие блузки в горошек. Потому что - иначе не выжить.
****
На площади у трёх вокзалов мы, расстелив на тротуаре клеёночку, впервые в жизни торгуем. Испуганно оглядываясь в чужом городе по сторонам, стараемся не слишком удаляться от землячек во время милицейских рейдов.
Я время от времени отскакиваю и восхищённо рассматриваю витрины московских торговых палаток. А ещё бегаю погреться в хлебный. В Москве я увидела другой хлеб - белые длинные батоны, лёгкие и нежные , как пух.
Полно бомжей. Столько я не видела в своём Крыму никогда.
Их так много, что на открытом пространстве задыхаешься от запаха немытых тел и перегара.
Помню, один бомжацкий кавалер выпросил у нас огурец для своей синей дамы и так галантно ей его преподнёс, что мы разулыбались всей компанией.
И у них любовь, надо же:)))
*******
Мы безумно замёрзли, подпрыгивая в смеси из грязи и снега и к вечеру отправились погреться в здание Ленинградского вокзала. Я заснула, изогнувшись на двух пластиковых креслах и проснулась от того, что с меня кто-то стягивал ботинок. Полуоткрыв один глаз, я увидела очередного жителя помойки, который, устремив мутный взгляд в потолок, пытался лишить меня обуви.
Я возмутилась, соскочила и стянула с него шапку.
Представляете, каков подлец? Ему, значит, мой ботинок можно, а мне его дырявую шапку - нельзя?
Дядько громко разбухтелся.
Матом. Т.е. нецензурно.
Мама пыталась вмешаться, но я отважно блокировала скандал, ловко сунув огурец в беззубый матюкливый рот.
Это проишествие стало моим первым опытом на нелёгком пути отстаивания своих интересов с помощью физической силы.
***
К полуночи мы перебрались поближе к поездам. Торговали уже не килограммами, а "кулёчками" по 2-3 огурца, которые активно раскупали проезжающие и отъезжающие. Иногда подходили хорошо одетые дядьки и предлагали мне всякие заманчивые предложения.
Самым простым заманчивым предложением был поцелуй в щёку за 5 баксов, а самым затейливым - поучаствовать в съёмках голливудского блокбастера с Силивестром Сталлоне в главной роли.
*****
К рассвету мы были окончательно промёрзшими, но без огурцов и с деньгами. Потравившись вокзальными пирожками с горячим (о,счастье!) чаем, мы двинулись в Лужники.
За кофточками в горошек и сапогами. Люди, вымытые и нарядные, в метро паковались с упрямством среднеазиатских парнокопытных. И мне казалось, что все презрительно смотрят на нас - упакованных в тысячу свитеров и десяток носков, нечёсаных и пропитанных смрадом вокзалов.
Мне было безумно горько видеть мою красивую, изящную маму в этом "челночном", недостойном виде.
Мне было стыдно так, будто это именно я вынудила её сменить белый накрахмаленный халат на синтепоновую фуфайку и клетчатые котомки.
Хотя большей частью - всё таки я. Потому что если бы не дети - разве взялась бы она тягать по апрельской слякоти неподъёмные баулы?
На товар для перепродажи нам не хватило. Еле-еле, с торгом, обзавелись туфлями и платьем мне на выпускной, тремя спортивными костюмами и одними сапогами на двоих. Две пары джинсов и блок Ротманса - под заказ, чтобы оправдать билеты.
Зато на обратном пути нас не ограбили плечистые ребята с сосискообразными пальцами, прочёсывающие поезд. Они бросили презрительный взгляд на нашу скромную сумочку и бледные немытые лица и отправились трясти возбуждённых обладательниц паков с кожаными куртками и кофточками в горошек.
Одна из них делиться не хотела и потеряла пять зубов.
Потом ещё несколько раз мама ездила одна.
С тех пор даже от фразы "пересадка в Москве" мама как-то поёживается....
*************
Я должна привезти маму в сегодняшнюю Москву.
Не проездом, не второпях, а так, чтобы стереть, выбелить память о неулыбчивых лицах, о холоде и грязи, о унизительных окриках, частых звуках выстрелов и замусоренных улицах.
Я должна показать своей по-прежнему изящной и красивой маме Москву - тихую, улыбчивую, светлую, как она сама, кружащую голову, как Кур-Шеверни, вдохновляющую, как музыка Шопена.
Такую Москву, которую узнала и полюбила всей душой я сама.
Я не желаю те годы помнить. Они страшные, а мы в них - жалкие.
И вместе с ним и Москва девяностых - тоже заброшена и загромождена более приятными , но бесполезными вещами.
Но я её вытащила, чтобы сравнить с праздничной, гостеприимной и светлой красавицей Москвой, которая встречает меня крайние годы.
92 год. Весенние каникулы в школе.
Мы ехали на боковых в плацкарте Симферополь-Москва, вшитые в пёструю компанию пассажиров и огромных баулов. Весь вагон - тётки, тётки, тётки - от тридцати до бесконечности, разной степени обазаривания.
Некоторые - бывалые, у которых ещё при Союзе на лбу было выбито: "торгашка".
Были и такие "девственные торговки", как мы с мамой. Такие жадно вслушивались в разговоры и пытались под стук колёс освоить науку "челночества" по чужим историям.
Мама подтягивала перевязанные ящики с огурцами и перцами поближе и глядела на меня виновато и грустно.
Какая из мамы торговка? Тоненькая девочка-веточка, ни разу не повысившая голос, скромная и совсем не "пробивная"... Какая из меня "челночница" ? Шестнадцатилетняя школьница с романтикой в голове....
Но мы, как все, ехали в Москву продавать тепличные огурцы и покупать сапоги и турецкие блузки в горошек. Потому что - иначе не выжить.
****
На площади у трёх вокзалов мы, расстелив на тротуаре клеёночку, впервые в жизни торгуем. Испуганно оглядываясь в чужом городе по сторонам, стараемся не слишком удаляться от землячек во время милицейских рейдов.
Я время от времени отскакиваю и восхищённо рассматриваю витрины московских торговых палаток. А ещё бегаю погреться в хлебный. В Москве я увидела другой хлеб - белые длинные батоны, лёгкие и нежные , как пух.
Полно бомжей. Столько я не видела в своём Крыму никогда.
Их так много, что на открытом пространстве задыхаешься от запаха немытых тел и перегара.
Помню, один бомжацкий кавалер выпросил у нас огурец для своей синей дамы и так галантно ей его преподнёс, что мы разулыбались всей компанией.
И у них любовь, надо же:)))
*******
Мы безумно замёрзли, подпрыгивая в смеси из грязи и снега и к вечеру отправились погреться в здание Ленинградского вокзала. Я заснула, изогнувшись на двух пластиковых креслах и проснулась от того, что с меня кто-то стягивал ботинок. Полуоткрыв один глаз, я увидела очередного жителя помойки, который, устремив мутный взгляд в потолок, пытался лишить меня обуви.
Я возмутилась, соскочила и стянула с него шапку.
Представляете, каков подлец? Ему, значит, мой ботинок можно, а мне его дырявую шапку - нельзя?
Дядько громко разбухтелся.
Матом. Т.е. нецензурно.
Мама пыталась вмешаться, но я отважно блокировала скандал, ловко сунув огурец в беззубый матюкливый рот.
Это проишествие стало моим первым опытом на нелёгком пути отстаивания своих интересов с помощью физической силы.
***
К полуночи мы перебрались поближе к поездам. Торговали уже не килограммами, а "кулёчками" по 2-3 огурца, которые активно раскупали проезжающие и отъезжающие. Иногда подходили хорошо одетые дядьки и предлагали мне всякие заманчивые предложения.
Самым простым заманчивым предложением был поцелуй в щёку за 5 баксов, а самым затейливым - поучаствовать в съёмках голливудского блокбастера с Силивестром Сталлоне в главной роли.
*****
К рассвету мы были окончательно промёрзшими, но без огурцов и с деньгами. Потравившись вокзальными пирожками с горячим (о,счастье!) чаем, мы двинулись в Лужники.
За кофточками в горошек и сапогами. Люди, вымытые и нарядные, в метро паковались с упрямством среднеазиатских парнокопытных. И мне казалось, что все презрительно смотрят на нас - упакованных в тысячу свитеров и десяток носков, нечёсаных и пропитанных смрадом вокзалов.
Мне было безумно горько видеть мою красивую, изящную маму в этом "челночном", недостойном виде.
Мне было стыдно так, будто это именно я вынудила её сменить белый накрахмаленный халат на синтепоновую фуфайку и клетчатые котомки.
Хотя большей частью - всё таки я. Потому что если бы не дети - разве взялась бы она тягать по апрельской слякоти неподъёмные баулы?
На товар для перепродажи нам не хватило. Еле-еле, с торгом, обзавелись туфлями и платьем мне на выпускной, тремя спортивными костюмами и одними сапогами на двоих. Две пары джинсов и блок Ротманса - под заказ, чтобы оправдать билеты.
Зато на обратном пути нас не ограбили плечистые ребята с сосискообразными пальцами, прочёсывающие поезд. Они бросили презрительный взгляд на нашу скромную сумочку и бледные немытые лица и отправились трясти возбуждённых обладательниц паков с кожаными куртками и кофточками в горошек.
Одна из них делиться не хотела и потеряла пять зубов.
Потом ещё несколько раз мама ездила одна.
С тех пор даже от фразы "пересадка в Москве" мама как-то поёживается....
*************
Я должна привезти маму в сегодняшнюю Москву.
Не проездом, не второпях, а так, чтобы стереть, выбелить память о неулыбчивых лицах, о холоде и грязи, о унизительных окриках, частых звуках выстрелов и замусоренных улицах.
Я должна показать своей по-прежнему изящной и красивой маме Москву - тихую, улыбчивую, светлую, как она сама, кружащую голову, как Кур-Шеверни, вдохновляющую, как музыка Шопена.
Такую Москву, которую узнала и полюбила всей душой я сама.