ПРОГУЛКА ПО МАРСУ
Хочешь, не хочешь, а в сознании человека моего поколения Израиль остается закрытой страной. Ну, конечно, я прекрасно знаю, что с ним давно установлены дипломатические отношения, что между Россией и ним - режим безвизового передвижения, слышал неоднократно от людей, что моложе, переделанную на новый лад советскую поговорку, где говорилось о Болгарии - «Курица - не птица, Израиль - не заграница», - да и сам как-то несколько лет назад побывал там, но все равно: знание и понимание прежних лет прочно сидит в бэкграунде сознания, и, оказавшись в Израиле, постоянно испытываешь странное чувство - «марсианства», я бы так сказал. Это чувство было дано мне во всей полноте и остроте испытать в неблизком уже ныне 1987 году, когда я вперые попал за границу, и сразу в Париж. У меня было полное ощущение, что оказался на другой планете. Вот именно так: не в стране, а на планете.
И нынешнее посещение Израиля снова всколыхнуло то чувство марсианства.Да как ты здесь? Да неужели это доступно? И ты беспрепятственно можешь оказаться в храме Гроба Господня в Иерусалиме, и в гробнице святой Тавифы, о которой написано в «Деяниях святых апостолов», на русском подворье в Тель-Авиве?
Но можешь, можешь!
О посещении гробницы и храма святого апостола Петра на русском подворье я, впрочем, уже писал (кто желает посмотреть, вот здесь: https://kurchatkinanato.livejournal.com/2016/01/07/), но для того, чтобы «присвоить» себе посещенное чужедальнее место, мне нужно обтоптать его, пробороздить как следует пешком во всех четырех направлениях, вглядываясь в его людей и повседневный облик, а прошлая моя поездка была большей частью туристическо-автобусная, возможности настоящего обтаптывания, так чтобы из улицы в улицу, будто ты сам житель этих мест, такой возможности не имелось. И нынче мы с Верой, уже после того, как побродили по Иерусалиму, спустились с верха Бахайских садов к усыпальнице основателя бахайской религии в Хайфе, вдоволь налюбовавшись лежащим под ногами портом, после цельнодневной экскурсии по Тель-Авиву под водительством экскурсовода, решили, что самостоятельное освоение городских просторов какого-нибудь из этих трех израильских «мегаполисов» не просто не помешает, а позволит нам наконец «присвоить» все еще закрытую для сознания страну. Выбор пал на Тель-Авив. Все же это самый большой город, все же куда более светский, чем Иерусалим, жизнь в нем ярче, более выставлена напоказ, более откровенна и обнаженна.
Левински, называлась улица, на которую мы попали, выйдя с центральной автобусной станции города. Тридцатиградусная жара окружала нас. Средиземное море, которое могло бы овеять свежим одиссевским ветерком, накатывало на пологий берег кудрявой белокурой волной где-то весьма неблизко, и жара властвовала со всей свирепостью Голиафа, не знающего соперничества. Но вокруг царствовало умиротворение южного русского города: никто никуда не спешил, все, казалось, вышли на такую же прогулку, как мы, ни у кого не было никакой цели - просто вышли из своих жилищ, не сидеть же в такую жару в прохладе темных комнат за опущенными жалюзи. Трое арабов, устроившись в тени у стены дома, лениво ремонтировали какую-то древнюю металлическую конструкцию с колесами и кузовом, напоминающую грузовой велосипед, старая еврейская пара - он и она - зыбко брели, не обращая внимания на чересполосицу солнца и тени, волоча за собой побитую жизнью сумку-коляску, оба, с разных сторон, ухватившись за торчащую ручку, словно связав себя ею как обручальным кольцом. Юркие арабские подростки на бесшумных рабочих велосипедах с электрической тягой катились по тротуару, везя куда-то на продажу поклажу с фруктами, с картонными разномастными коробками. Улица была будничной, трудовой, не избалованной вниманием туристических масс городской артерией - улицей для жизни, не напоказ, без следа глянцевости. Под скамейкой, стоящей около дерева, лежал на боку худой мужчина неопределенного возраста, подложив под голову одну руку и прикрыв худое небритое лицо другой. Бомж, было отчетливо изображено всей его растянувшейся на асфальте фигурой. Я вспомнил слышанное от кого-то, что, создавая в середине 20-го века еврейское государство, Бег-Гурион мечтал о том, чтобы в еврейском государстве было все, как у людей, в том числе, чтобы были проститутки-еврейки. Насчет проституток-евреек мы осталось в неведении, а бомжей встречали потом еще пару раз, и лица у них были отнюдь не арабские.
Около светло-серой машины, стоявшей у обочины, тесно прижавшись к ней и как-то скрючившись, стоял, словно собираясь помочиться, костлявый молодой араб с лицом, искаженным в непонятном усилии. Мы прошли его, я удивленно спросил Веру, обратила ли она внимание на странного араба, - она обратила и более того, поняла, чем он занимается: вскрывает машину. Я по своей привычке тотчас остановился и повернулся - парень все так же стоял у машины, так же прижимаясь к ней, все в той же позе. Надо же что-то делать, в полицию как-то сообщить, не видно нигде полиции? - заволновался я. В какую полицию, осадила меня Вера. Посмотри вон на торговку. Толстая унылая торговка за уличным прилавком с овощами, в натянутом поверх платья белом халате, равнодушно глядела на приклеившегося к машине парня - и, глядя, как не видела его. Почувствовав наш взгляд, она отвела глаза от парня и, не взглянув на нас, отвела их в противоположную сторону. Если даже она! - сказала мне Вера. Обычно, уверяет меня Вера, я поступаю противоположно тому, как скажет она, но тут я поступил согласно ее мнению. Мы развернулись и, подстегиваемые стыдом перед неизвестным нам хозяином машины, последовали своим путем дальше. В чужой стране ты можешь быть лишь наблюдателем ее жизни - правило, неукоснительная непреложность которого диктуется незнанием законов этой жизни. (Позднее нам будет объяснено, что мы поступили совершенно верно: у парня, вероятней всего, был с собой нож, а если не у него, то у его сообщника, который должен был страховать его неподалеку).
Путь наш лежал к бульвару Ротшильда. В прошлое мое, туристическое посещение Тель-Авива меня заносило сюда, я был под обаянием его сдержанного суховатого солнечно-тенистого покоя, и мне хотелось, чтобы Вера непременно прошла по нему. Подходя к перекресткам и не обнаруживая положенного обозначения улиц, нам приходилось, чтобы не пропустить нужного поворота, спрашивать прохожих, что это за улица, на которую мы вышли. И всякий раз доброжелательность и обстоятельность ответа, кто бы то ни был - старики, молодые люди, мужчины ли, женщины ли, - зашкаливала за привычную российскую норму: ни желания отмахнуться, ни снисходительности знающего перед непросвещенным, наоборот: желание разъяснить до ядра, растолочь до праха, готовность объяснять еще и еще, если что-то не понято. Вплоть до поправок в произношении: не «А-Алия», с ударением на первом слоге, а на последнем, «А-Алия́».
Тут, на А-Алия, которая, впрочем, едва мы вышли на нее, стала называться Алленби, было уже не так по-пролетарски, как на Левински в районе автовокзала, столичность проявляла себя и количеством народа, и блеском витрин, и чистотой вокруг, навстречу нам, с блаженным выражением лиц, держась за руки, продефилировали двое пожилых геев в одинаковых розовых майках и шортах, майки были им одинаково коротки, и между их краем и шортами была видна полоска неюного тела.
Бульвар Ротшильда огорчил и заставил вспомнить отечество. В прошлое мое посещение его он был широк, приволен, истинно бульвар - иди между двумя рядами старых, дающих могучую тень деревьев, наслаждайся выпавшим мигом свободы от жизненных дел, - теперь для пешеходов осталась от того привольного пространства лишь половина. Другая половина была отдана велосипедистам и самокатчикам. Пешеходы теснились на обузившемся пространстве, как в туннеле, а рядом, в ту и другую сторону, проносились обладатели колес, и чуть ли не большинство на изрядной скорости: установленные на их колесах электроаккумуляторы превратили их железных коней в самодвижущееся средство передвижения, иные, промахивая рядом, обдавали тебя резким порывом ветерка. Радетели экологического транспорта оказались в схватке с безлошадниками покруче последних, а может быть, как это случается в нашем отечестве, отчего оно и вспомнилось, никакой схватки особой и не было, а вот решили угодить одним - и вы, другие, подвиньтесь.
И все же по бульвару, наблюдая творящуюся вокруг жизнь, глядя на стоящие по обеим сторонам дороги живописные дома, можно было идти и идти. Ноги несли нас и несли, и мы опомнились, только подойдя к пересекающей его улице Шенкин. Шенкина согласно карте должна была вывести нас к площади Маген Давид (Звезда Давида, в переводе), а от площади начиналась улица рыночных рядов А-Кармель, в экскурсионное наше посещение Тель-Авива была суббота, ни следа от рядов, а как можно почувствовать душу города, не побывав на его базаре?
И не зря мы стремились на Кармель. Все ее полтора, а может быть, и два километра оказались беспрерывными торговыми рядами. Обувь, одежда, галантерея, ювелирные украшения, смартфоны, электрочайники, спортивные снаряды - все, все было здесь, наваливалось на тебя мноярусными прилавками, свисало с многоэтажных ярусов стоек, продовольственные ряды предлагали десятки сортов хлеба, халвы, копченого мяса и сыров, зелени, овощей, фруктов, и вот, вот, возьми кусочек, попробуй! Толпа текла вдоль этого изобилия двумя встречными потоками, и любая задержка кого-то посередине русла тотчас вызывала пробку. То и дело звучала русская речь - со стороны продавцов, вокруг в текущей толпе. «Израиль - не заграница», вспоминалось нам то и дело.
Сад А-Ковшим, гласила карта, так назывался подстриженный зеленый луг с редкими деревьями - аналог английского парка, - где мы, устроившись на скамейке, остановились трапезничать. Отыскивать едальное заведение по вкусу и карману, знали мы, еще собираясь в дорогу, будет нам некогда - осенний день короток, в шесть часов уже полная темнота, - и взяли с собой перекус. Автобусная остановка, обернутая к нам спиной своего пластмассово-прозрачного навеса, была в десятке метров перед нами, народ, поглядывая в нашу сторону, подходил к ней, топтался минуту-другую и исчезал в раскрывшемся чреве подкатившего автобуса, натекал новый народ - и так же исчезал в очередном автобусе. Совершенно московские голуби ходили по траве, держась от них в стороне - горлинки, прокаркала в стороне такая же, как голуби, совершенно московская ворона.
Дальше мы уже бежали - на солнце, на закат, спеша выбраться к морю, успеть до темноты в низкорослую Яффу, из которой, как из яйца, и вылупился в начале ушедшего века нынешний, подобно всем большим города мира страдающий болезнью гигантоэтажности Тель-Авив. По широкой дороге Койфман-Эхезкель, застроенной лишь по одной стороне - теми самыми гигантоэтажными отелями, - неслись машины, жались к обочинам ширококолесные, более уже похожие на мопед, электровелосипеды, качали опахалами листьев на верхушках пальмы, разделявшие встречные потоки машин, велись, мешая движению - под стать Москве, - глобальные какие-то дорожные работы…
Оказавшись, в Яффе, не сделаться заурядным туристом было невозможно. Справа, под кручей, - неутомимо набегающая на пологий песчаный берег волна Средиземного моря, слева - еще одна круча, и куда как побольше, мечеть Аль-Бахр, вырастающая, кажется, прямо из скалы, а закинь голову, на самой вершине скалы - колокольня церкви святого апостола Петра. Предание гласит, именно отсюда, из порта Яффы две тысячи лет назад святой Петр отправился в свое путешествие в Рим, чтобы уже никогда не вернуться оттуда.
В паутину городских улиц, превратившись из экскурсантов в обычных городских странников, мы выбрались уже в полной темноте. Карта подсказывала, что отыскать дорогу Сальма - и через полчаса будешь на автовокзале. Сил, однако, на Сальму уже не оставалось. На остановке автобуса, где было указано три номера, мы снова превратились в путников, вопрошающих у бедуинов в пустыне дорогу до оазиса. И снова бедуины, пропуская собственные автобусы, принялись копошиться в своих смартфонах, изучая маршруты обозначенных на табло номеров, было высчитано нужное число остановок и прорисован дальнейший путь после того, как сойдем.
В свой автобус мы садились уже самостоятельно. Молодой парень-водитель с чеканным профилем римского императора на римском солиде ответом на мою просьбу выдать билеты отрицательно замотал головой. У меня были неразмененные сто шекелей, у него не имелось с них сдачи - точно как это где-нибудь в Москве, когда уже вечер, деньги сданы под печать - и извините, ваши проблемы! Садитесь, давайте без билетов, повелел водитель. Но если пойдет контроль? - нам вовсе не были нужны проблемы на ровном месте. Под мою ответственность, пробормотал парень, закрывая дверь.
Спустя какие-нибудь двадцать минут мы уже бродили по пустынным залам восьмиуровнего здания автовокзала и искали нужный номер, чтобы ехать домой. Ни одно информационное окно не работало, английские надписи на всех табло проскакивали с такой резвостью, словно сами спешили на какой-то вот сейчас отходящий рейс. Спросить было не у кого, кого удавалось выловить - никто ничего, при всем желании оказать услугу, не знал.
Но если что реально есть, а не мираж, не фантом, не выдумка, то непременно найдется. Автобус уже стоял у назначенной ему расписанием платформы и собирался отъезжать. Сдача у водителя имелась, как имелся в автобусе и кондиционер (работающий!). Автобус выбрался с автостанции на дорогу, покатил по искрящимся электрическими огнями улицам - Тель-Авив, улица за улицей, начал уходить назад, в прошлое, и вот уже полностью остался за спиной…
Странное, удивительное чувство уносили мы с собой, мчась сквозь тьму к приютившему нас в Израиле дому: и это был Марс, жизнь, которую невозможно представить? Что за чепуха, что за нелепость! Земля, обтоптанная до боли в ногах, была понятной, близкой и ясной в своих сущностных чертах.
Вид на Тель-Авив из окна автобуса
Бульвар Ротшильда
Дом на бульваре Ротшильда
Вид на Тель-Авив от старой Яффы
Дворик в старой Яффе
Ваш,
Анатолий Курчаткин
И нынешнее посещение Израиля снова всколыхнуло то чувство марсианства.Да как ты здесь? Да неужели это доступно? И ты беспрепятственно можешь оказаться в храме Гроба Господня в Иерусалиме, и в гробнице святой Тавифы, о которой написано в «Деяниях святых апостолов», на русском подворье в Тель-Авиве?
Но можешь, можешь!
О посещении гробницы и храма святого апостола Петра на русском подворье я, впрочем, уже писал (кто желает посмотреть, вот здесь: https://kurchatkinanato.livejournal.com/2016/01/07/), но для того, чтобы «присвоить» себе посещенное чужедальнее место, мне нужно обтоптать его, пробороздить как следует пешком во всех четырех направлениях, вглядываясь в его людей и повседневный облик, а прошлая моя поездка была большей частью туристическо-автобусная, возможности настоящего обтаптывания, так чтобы из улицы в улицу, будто ты сам житель этих мест, такой возможности не имелось. И нынче мы с Верой, уже после того, как побродили по Иерусалиму, спустились с верха Бахайских садов к усыпальнице основателя бахайской религии в Хайфе, вдоволь налюбовавшись лежащим под ногами портом, после цельнодневной экскурсии по Тель-Авиву под водительством экскурсовода, решили, что самостоятельное освоение городских просторов какого-нибудь из этих трех израильских «мегаполисов» не просто не помешает, а позволит нам наконец «присвоить» все еще закрытую для сознания страну. Выбор пал на Тель-Авив. Все же это самый большой город, все же куда более светский, чем Иерусалим, жизнь в нем ярче, более выставлена напоказ, более откровенна и обнаженна.
Левински, называлась улица, на которую мы попали, выйдя с центральной автобусной станции города. Тридцатиградусная жара окружала нас. Средиземное море, которое могло бы овеять свежим одиссевским ветерком, накатывало на пологий берег кудрявой белокурой волной где-то весьма неблизко, и жара властвовала со всей свирепостью Голиафа, не знающего соперничества. Но вокруг царствовало умиротворение южного русского города: никто никуда не спешил, все, казалось, вышли на такую же прогулку, как мы, ни у кого не было никакой цели - просто вышли из своих жилищ, не сидеть же в такую жару в прохладе темных комнат за опущенными жалюзи. Трое арабов, устроившись в тени у стены дома, лениво ремонтировали какую-то древнюю металлическую конструкцию с колесами и кузовом, напоминающую грузовой велосипед, старая еврейская пара - он и она - зыбко брели, не обращая внимания на чересполосицу солнца и тени, волоча за собой побитую жизнью сумку-коляску, оба, с разных сторон, ухватившись за торчащую ручку, словно связав себя ею как обручальным кольцом. Юркие арабские подростки на бесшумных рабочих велосипедах с электрической тягой катились по тротуару, везя куда-то на продажу поклажу с фруктами, с картонными разномастными коробками. Улица была будничной, трудовой, не избалованной вниманием туристических масс городской артерией - улицей для жизни, не напоказ, без следа глянцевости. Под скамейкой, стоящей около дерева, лежал на боку худой мужчина неопределенного возраста, подложив под голову одну руку и прикрыв худое небритое лицо другой. Бомж, было отчетливо изображено всей его растянувшейся на асфальте фигурой. Я вспомнил слышанное от кого-то, что, создавая в середине 20-го века еврейское государство, Бег-Гурион мечтал о том, чтобы в еврейском государстве было все, как у людей, в том числе, чтобы были проститутки-еврейки. Насчет проституток-евреек мы осталось в неведении, а бомжей встречали потом еще пару раз, и лица у них были отнюдь не арабские.
Около светло-серой машины, стоявшей у обочины, тесно прижавшись к ней и как-то скрючившись, стоял, словно собираясь помочиться, костлявый молодой араб с лицом, искаженным в непонятном усилии. Мы прошли его, я удивленно спросил Веру, обратила ли она внимание на странного араба, - она обратила и более того, поняла, чем он занимается: вскрывает машину. Я по своей привычке тотчас остановился и повернулся - парень все так же стоял у машины, так же прижимаясь к ней, все в той же позе. Надо же что-то делать, в полицию как-то сообщить, не видно нигде полиции? - заволновался я. В какую полицию, осадила меня Вера. Посмотри вон на торговку. Толстая унылая торговка за уличным прилавком с овощами, в натянутом поверх платья белом халате, равнодушно глядела на приклеившегося к машине парня - и, глядя, как не видела его. Почувствовав наш взгляд, она отвела глаза от парня и, не взглянув на нас, отвела их в противоположную сторону. Если даже она! - сказала мне Вера. Обычно, уверяет меня Вера, я поступаю противоположно тому, как скажет она, но тут я поступил согласно ее мнению. Мы развернулись и, подстегиваемые стыдом перед неизвестным нам хозяином машины, последовали своим путем дальше. В чужой стране ты можешь быть лишь наблюдателем ее жизни - правило, неукоснительная непреложность которого диктуется незнанием законов этой жизни. (Позднее нам будет объяснено, что мы поступили совершенно верно: у парня, вероятней всего, был с собой нож, а если не у него, то у его сообщника, который должен был страховать его неподалеку).
Путь наш лежал к бульвару Ротшильда. В прошлое мое, туристическое посещение Тель-Авива меня заносило сюда, я был под обаянием его сдержанного суховатого солнечно-тенистого покоя, и мне хотелось, чтобы Вера непременно прошла по нему. Подходя к перекресткам и не обнаруживая положенного обозначения улиц, нам приходилось, чтобы не пропустить нужного поворота, спрашивать прохожих, что это за улица, на которую мы вышли. И всякий раз доброжелательность и обстоятельность ответа, кто бы то ни был - старики, молодые люди, мужчины ли, женщины ли, - зашкаливала за привычную российскую норму: ни желания отмахнуться, ни снисходительности знающего перед непросвещенным, наоборот: желание разъяснить до ядра, растолочь до праха, готовность объяснять еще и еще, если что-то не понято. Вплоть до поправок в произношении: не «А-Алия», с ударением на первом слоге, а на последнем, «А-Алия́».
Тут, на А-Алия, которая, впрочем, едва мы вышли на нее, стала называться Алленби, было уже не так по-пролетарски, как на Левински в районе автовокзала, столичность проявляла себя и количеством народа, и блеском витрин, и чистотой вокруг, навстречу нам, с блаженным выражением лиц, держась за руки, продефилировали двое пожилых геев в одинаковых розовых майках и шортах, майки были им одинаково коротки, и между их краем и шортами была видна полоска неюного тела.
Бульвар Ротшильда огорчил и заставил вспомнить отечество. В прошлое мое посещение его он был широк, приволен, истинно бульвар - иди между двумя рядами старых, дающих могучую тень деревьев, наслаждайся выпавшим мигом свободы от жизненных дел, - теперь для пешеходов осталась от того привольного пространства лишь половина. Другая половина была отдана велосипедистам и самокатчикам. Пешеходы теснились на обузившемся пространстве, как в туннеле, а рядом, в ту и другую сторону, проносились обладатели колес, и чуть ли не большинство на изрядной скорости: установленные на их колесах электроаккумуляторы превратили их железных коней в самодвижущееся средство передвижения, иные, промахивая рядом, обдавали тебя резким порывом ветерка. Радетели экологического транспорта оказались в схватке с безлошадниками покруче последних, а может быть, как это случается в нашем отечестве, отчего оно и вспомнилось, никакой схватки особой и не было, а вот решили угодить одним - и вы, другие, подвиньтесь.
И все же по бульвару, наблюдая творящуюся вокруг жизнь, глядя на стоящие по обеим сторонам дороги живописные дома, можно было идти и идти. Ноги несли нас и несли, и мы опомнились, только подойдя к пересекающей его улице Шенкин. Шенкина согласно карте должна была вывести нас к площади Маген Давид (Звезда Давида, в переводе), а от площади начиналась улица рыночных рядов А-Кармель, в экскурсионное наше посещение Тель-Авива была суббота, ни следа от рядов, а как можно почувствовать душу города, не побывав на его базаре?
И не зря мы стремились на Кармель. Все ее полтора, а может быть, и два километра оказались беспрерывными торговыми рядами. Обувь, одежда, галантерея, ювелирные украшения, смартфоны, электрочайники, спортивные снаряды - все, все было здесь, наваливалось на тебя мноярусными прилавками, свисало с многоэтажных ярусов стоек, продовольственные ряды предлагали десятки сортов хлеба, халвы, копченого мяса и сыров, зелени, овощей, фруктов, и вот, вот, возьми кусочек, попробуй! Толпа текла вдоль этого изобилия двумя встречными потоками, и любая задержка кого-то посередине русла тотчас вызывала пробку. То и дело звучала русская речь - со стороны продавцов, вокруг в текущей толпе. «Израиль - не заграница», вспоминалось нам то и дело.
Сад А-Ковшим, гласила карта, так назывался подстриженный зеленый луг с редкими деревьями - аналог английского парка, - где мы, устроившись на скамейке, остановились трапезничать. Отыскивать едальное заведение по вкусу и карману, знали мы, еще собираясь в дорогу, будет нам некогда - осенний день короток, в шесть часов уже полная темнота, - и взяли с собой перекус. Автобусная остановка, обернутая к нам спиной своего пластмассово-прозрачного навеса, была в десятке метров перед нами, народ, поглядывая в нашу сторону, подходил к ней, топтался минуту-другую и исчезал в раскрывшемся чреве подкатившего автобуса, натекал новый народ - и так же исчезал в очередном автобусе. Совершенно московские голуби ходили по траве, держась от них в стороне - горлинки, прокаркала в стороне такая же, как голуби, совершенно московская ворона.
Дальше мы уже бежали - на солнце, на закат, спеша выбраться к морю, успеть до темноты в низкорослую Яффу, из которой, как из яйца, и вылупился в начале ушедшего века нынешний, подобно всем большим города мира страдающий болезнью гигантоэтажности Тель-Авив. По широкой дороге Койфман-Эхезкель, застроенной лишь по одной стороне - теми самыми гигантоэтажными отелями, - неслись машины, жались к обочинам ширококолесные, более уже похожие на мопед, электровелосипеды, качали опахалами листьев на верхушках пальмы, разделявшие встречные потоки машин, велись, мешая движению - под стать Москве, - глобальные какие-то дорожные работы…
Оказавшись, в Яффе, не сделаться заурядным туристом было невозможно. Справа, под кручей, - неутомимо набегающая на пологий песчаный берег волна Средиземного моря, слева - еще одна круча, и куда как побольше, мечеть Аль-Бахр, вырастающая, кажется, прямо из скалы, а закинь голову, на самой вершине скалы - колокольня церкви святого апостола Петра. Предание гласит, именно отсюда, из порта Яффы две тысячи лет назад святой Петр отправился в свое путешествие в Рим, чтобы уже никогда не вернуться оттуда.
В паутину городских улиц, превратившись из экскурсантов в обычных городских странников, мы выбрались уже в полной темноте. Карта подсказывала, что отыскать дорогу Сальма - и через полчаса будешь на автовокзале. Сил, однако, на Сальму уже не оставалось. На остановке автобуса, где было указано три номера, мы снова превратились в путников, вопрошающих у бедуинов в пустыне дорогу до оазиса. И снова бедуины, пропуская собственные автобусы, принялись копошиться в своих смартфонах, изучая маршруты обозначенных на табло номеров, было высчитано нужное число остановок и прорисован дальнейший путь после того, как сойдем.
В свой автобус мы садились уже самостоятельно. Молодой парень-водитель с чеканным профилем римского императора на римском солиде ответом на мою просьбу выдать билеты отрицательно замотал головой. У меня были неразмененные сто шекелей, у него не имелось с них сдачи - точно как это где-нибудь в Москве, когда уже вечер, деньги сданы под печать - и извините, ваши проблемы! Садитесь, давайте без билетов, повелел водитель. Но если пойдет контроль? - нам вовсе не были нужны проблемы на ровном месте. Под мою ответственность, пробормотал парень, закрывая дверь.
Спустя какие-нибудь двадцать минут мы уже бродили по пустынным залам восьмиуровнего здания автовокзала и искали нужный номер, чтобы ехать домой. Ни одно информационное окно не работало, английские надписи на всех табло проскакивали с такой резвостью, словно сами спешили на какой-то вот сейчас отходящий рейс. Спросить было не у кого, кого удавалось выловить - никто ничего, при всем желании оказать услугу, не знал.
Но если что реально есть, а не мираж, не фантом, не выдумка, то непременно найдется. Автобус уже стоял у назначенной ему расписанием платформы и собирался отъезжать. Сдача у водителя имелась, как имелся в автобусе и кондиционер (работающий!). Автобус выбрался с автостанции на дорогу, покатил по искрящимся электрическими огнями улицам - Тель-Авив, улица за улицей, начал уходить назад, в прошлое, и вот уже полностью остался за спиной…
Странное, удивительное чувство уносили мы с собой, мчась сквозь тьму к приютившему нас в Израиле дому: и это был Марс, жизнь, которую невозможно представить? Что за чепуха, что за нелепость! Земля, обтоптанная до боли в ногах, была понятной, близкой и ясной в своих сущностных чертах.
Вид на Тель-Авив из окна автобуса
Бульвар Ротшильда
Дом на бульваре Ротшильда
Вид на Тель-Авив от старой Яффы
Дворик в старой Яффе
Ваш,
Анатолий Курчаткин