После обеда - домашнее задание, вечером - тренировка. Да в гробу я это видел
Иваныч делает уроки. Надо исполнить прописью «ра» и «ры». Сидит, придумывает, как это сделать красиво. Рядом - поллитровка с чем-то зеленым. Вылитый Хемингуэй за двадцать минут до знакомства с Мартой Геллхорн. Я сумку с мокрой майкой и кроссовками в коридоре бросил, стал видимым. И сразу закипела работа. В дневнике вижу: «ОКТRБРЬ, 18. Понедельник». Спасибо, что «понедельник» создателями дневника было напечатано типографским шрифтом. А то я за эти полтора месяца совершенно издергался. Одного пузырька корректора хватает ровно на неделю. Дневник похож на зашпаклеванную узбеками стену, у которой под аплодисменты КПРФ были расстреляны все организаторы реформы образования.
У нас тяга к латинскому алфавиту непреоборимая. «ДЕНNСОВ NВАН» - так мы фиксируем авторское право на ИЗО с обратной стороны картин. Я взял бутылку, хлебнул тархуна, попросил его написать своё имя на английском. Я педагог по образованию, мне свойственно применять креативные приемы обучения. Иванычу идея понравилась, он тут же перевел: DEИNSOV NVAИ. «Знаешь что, - сказал я, поглаживая его крепкий затылок. - Ты лучше и дальше в хоккей играй, сынок. К черту эти переводы, играй. А то папа, он, ведь, не железный. У него нервы совершенно ни к черту стали, папа старичок уже, ему нельзя волноваться». В качестве примирения решил упростить задачу и попросил его представиться просто. На бумаге через минуту появилось: ВАНR.
«Бельё у стиральной машины, - сказала она. - Как найдешь, крикни. Скажу, где порошок». Я посопротивлялся для виду, уворачиваясь от ловких ухоженных рук. В конце концов, стирка для нервной системы куда полезнее наблюдения за тем, как Иваныч пишет. Дело прошлое, я ещё два месяца назад говорил, что это рисование на уроках петушков и зайчиков вместо букв хорошим не закончится. В пять лет он писал своё имя русскими буквами, а на восьмом году жизни вдруг перешел на рунический алфавит друидов. Уже из ванной я сообщил всем, что пока мы до конца не выясним, как выглядит на бумаге моего сына имя, ни о каком сладком и речи идти не может. Я уже не говорю о склеивании судна пирата Джона Эйвери. И что бельё я, в принципе, нашел. «Одну ложечку порошка в правое отделение», - сказала мама Иваныча. «Столовую или чайную?» - я же не фрик, разницу чувствую. - «Да в пакете с порошком ложка, пластмассовая такая! - плаксиво прорычал Иваныч из детской. - Чё так тупить-то?!».
«Ты молчи, Бахр! - сказал я. - Твой номер шестнадцатый, твоё дело «ра» и ры»!». - «Мой номер девятнадцатый!». Действительно, у него девятнадцатый номер. Надо было сказать, что его номер девятнадцатый. Так бы смешнее было. «Сейчас приду, ещё врежу», - пообещал я. «Короткая стирка, терморегулятор на 60 поверни», - продолжила глумление мама Иваныча. Они по очереди работают.
Вообще, стирка белья в машинах - это прошлый век. С этими бездушными барабанами люди утратили возможность общаться со своими вещами, разговаривать с ними, налаживать контакт. В детской, чёрт меня побери, грохочет стул, и я слышу приближающиеся шаги. Не обращая никакого внимания на мои скрещенные на груди волевые руки, в ванную входит Иваныч, с треском два раза поворачивает что-то и уходит, зарождая во мне мысль о необходимости профилактической порки.
Ночью нахал припёрся и завалился мне под бок. Взял моду по средам. «Чё ты к мамочке своей не идёшь?», - шепчу я ему в ухо. - «Надеюсь, рубашки свои ты стирал в деликатном режиме?», - уточняет его мамочка.
А потом был кошмар. Бегаю я, значит, по ледовой площадке в полном снаряжении с какими-то небритыми мужиками, в центре которого с клюшкой стоит тренер Иваныча. Он дунет в свисток, мы дважды кувыркаемся через голову, вскакиваем и бежим спиной вперед. Он свистнет, мы снова кувыркаемся и бежим лицом вперед. И конца и края этому беспределу не видно. А тренер выплевывает свисток и кричит грозно: «Быстрее, девчонки, ещё быстрее!.. Это кому нужно, мне или вам?!». - «Да почему вы, простите, решили, что нам это нужно?!», - возмущенно кричит один из мужиков, в очках. Отстает вечно. И тут терпение тренера Иваныча лопается, он срывается с места и бьёт возмущенного клюшкой по шлему. И звук такой неприятный, как будто не клюшкой, а ведром оцинкованным. Мужик плачет, но как-то сразу убеждается, что ему это нужно. А я реально так очковать начинаю, что и меня этот гад шваркнет по башке, и тоже начинаю все делать быстрее. Даже не ожидал. А за стеклом - чтоб я сдох - не мерещится: стоят какие-то сосунки лет по 7-8, среди них Иваныч, улыбаются как гитлерюгенд и пьют кофе из стаканчиков.
Я на кровати вскочил как укушенный, до кухни добрался. И вот стою, освещенный холодильником, как входом в лучший мир, мокрый сам и в мокрых трусах, хлебаю варенец с хрюканьем и содрогаюсь. Даже когда во сне занимался сексом с Валерией Новодворской, а случилось это лет восемь назад, - проклял же господь памятью феноменальной, - мне не было так страшно. Напился до икоты, успокоился, прокрался я в детскую и лег на кровать девятнадцатого номера. ПРNRТНЫХ СНОВ, ПАПА.
У нас тяга к латинскому алфавиту непреоборимая. «ДЕНNСОВ NВАН» - так мы фиксируем авторское право на ИЗО с обратной стороны картин. Я взял бутылку, хлебнул тархуна, попросил его написать своё имя на английском. Я педагог по образованию, мне свойственно применять креативные приемы обучения. Иванычу идея понравилась, он тут же перевел: DEИNSOV NVAИ. «Знаешь что, - сказал я, поглаживая его крепкий затылок. - Ты лучше и дальше в хоккей играй, сынок. К черту эти переводы, играй. А то папа, он, ведь, не железный. У него нервы совершенно ни к черту стали, папа старичок уже, ему нельзя волноваться». В качестве примирения решил упростить задачу и попросил его представиться просто. На бумаге через минуту появилось: ВАНR.
«Бельё у стиральной машины, - сказала она. - Как найдешь, крикни. Скажу, где порошок». Я посопротивлялся для виду, уворачиваясь от ловких ухоженных рук. В конце концов, стирка для нервной системы куда полезнее наблюдения за тем, как Иваныч пишет. Дело прошлое, я ещё два месяца назад говорил, что это рисование на уроках петушков и зайчиков вместо букв хорошим не закончится. В пять лет он писал своё имя русскими буквами, а на восьмом году жизни вдруг перешел на рунический алфавит друидов. Уже из ванной я сообщил всем, что пока мы до конца не выясним, как выглядит на бумаге моего сына имя, ни о каком сладком и речи идти не может. Я уже не говорю о склеивании судна пирата Джона Эйвери. И что бельё я, в принципе, нашел. «Одну ложечку порошка в правое отделение», - сказала мама Иваныча. «Столовую или чайную?» - я же не фрик, разницу чувствую. - «Да в пакете с порошком ложка, пластмассовая такая! - плаксиво прорычал Иваныч из детской. - Чё так тупить-то?!».
«Ты молчи, Бахр! - сказал я. - Твой номер шестнадцатый, твоё дело «ра» и ры»!». - «Мой номер девятнадцатый!». Действительно, у него девятнадцатый номер. Надо было сказать, что его номер девятнадцатый. Так бы смешнее было. «Сейчас приду, ещё врежу», - пообещал я. «Короткая стирка, терморегулятор на 60 поверни», - продолжила глумление мама Иваныча. Они по очереди работают.
Вообще, стирка белья в машинах - это прошлый век. С этими бездушными барабанами люди утратили возможность общаться со своими вещами, разговаривать с ними, налаживать контакт. В детской, чёрт меня побери, грохочет стул, и я слышу приближающиеся шаги. Не обращая никакого внимания на мои скрещенные на груди волевые руки, в ванную входит Иваныч, с треском два раза поворачивает что-то и уходит, зарождая во мне мысль о необходимости профилактической порки.
Ночью нахал припёрся и завалился мне под бок. Взял моду по средам. «Чё ты к мамочке своей не идёшь?», - шепчу я ему в ухо. - «Надеюсь, рубашки свои ты стирал в деликатном режиме?», - уточняет его мамочка.
А потом был кошмар. Бегаю я, значит, по ледовой площадке в полном снаряжении с какими-то небритыми мужиками, в центре которого с клюшкой стоит тренер Иваныча. Он дунет в свисток, мы дважды кувыркаемся через голову, вскакиваем и бежим спиной вперед. Он свистнет, мы снова кувыркаемся и бежим лицом вперед. И конца и края этому беспределу не видно. А тренер выплевывает свисток и кричит грозно: «Быстрее, девчонки, ещё быстрее!.. Это кому нужно, мне или вам?!». - «Да почему вы, простите, решили, что нам это нужно?!», - возмущенно кричит один из мужиков, в очках. Отстает вечно. И тут терпение тренера Иваныча лопается, он срывается с места и бьёт возмущенного клюшкой по шлему. И звук такой неприятный, как будто не клюшкой, а ведром оцинкованным. Мужик плачет, но как-то сразу убеждается, что ему это нужно. А я реально так очковать начинаю, что и меня этот гад шваркнет по башке, и тоже начинаю все делать быстрее. Даже не ожидал. А за стеклом - чтоб я сдох - не мерещится: стоят какие-то сосунки лет по 7-8, среди них Иваныч, улыбаются как гитлерюгенд и пьют кофе из стаканчиков.
Я на кровати вскочил как укушенный, до кухни добрался. И вот стою, освещенный холодильником, как входом в лучший мир, мокрый сам и в мокрых трусах, хлебаю варенец с хрюканьем и содрогаюсь. Даже когда во сне занимался сексом с Валерией Новодворской, а случилось это лет восемь назад, - проклял же господь памятью феноменальной, - мне не было так страшно. Напился до икоты, успокоился, прокрался я в детскую и лег на кровать девятнадцатого номера. ПРNRТНЫХ СНОВ, ПАПА.