Париж-Москва-Новосибирск
«Вас приветствует популярная рок-группа из Омска!». Названия я не запомнил. Что-то с цифрами. Текст приветствия вызывал много вопросов. Я подарил популярной рок-группе из Омска долгий внимательный взгляд. До ZZ Top их щетине расти ещё лет восемь, «Европе» они проигрывали в белоснежности причесок, и я уже почти сравнил это с Queen в период осознания Фредди Меркьюри своей бисексуальности, но тут принесли пить и я перестал экзальтировать. Какой смысл? Алкоголь, популярная рок-группа из Омска, приятели, с которыми двадцать лет не виделся, легкомысленных женщин больше чем старушек в БТИ - что ещё нужно, чтобы встретить юность и вернуться домой на рассвете с пакетом кукурузных палочек?
Добавляя ещё пару вопросов, запел почему-то бас-гитарист. Было заметно, как трудно дается ему это под четырехструнную гитару. Он то и дело выпадал из куплета как беляш из салфетки, но старался как прощенный. Ещё большее рвение проявлял лидер-вокалист. Я вычислил его по привычке находиться впереди всех. По моему ветхому представлению о членстве в вокально-инструментальных ансамблях именно он и должен был исполнять все основные вокальные партии. Но вместо этого оглушительно молчал и был похож на люто вычесывающую себе брюхо задней лапой большую, лохматую собаку. Малиновым взглядом он перехватывал каждую вставляемую в рот бутылку минералки. Воспаленные глаза выдавали в нем стоика и ответственного человека, я его понимаю. Постоянно находиться ближе всех к залу и при этом молчать, обнадеживая публику, что вот-вот прорвёт - для этого нужно больше чем просто терпение.
Ударник бил невпопад и кивал как лошадь. Я крепился изо всех сил, но он всё-таки добился своего: у меня закружилась голова и затошнило. Иногда его палочки пролетали мимо барабана, и тогда я слышал странный звук. Что-то среднее между лопнувшим колесом и ударом головы о колокол. Там играл ещё кто-то на чем-то, но мне мешали размышлять на эту тему приятели, легкомысленные девушки и алкоголь цвета виски, который зачем-то был разлит здесь в бутылки двенадцатилетнего «Дьюарс». Каждые десять-пятнадцать секунд мелодия казалась мне знакомой, но отдохнувший бас-гитарист начинал петь какие-то слова и всё портил. Мне это надоело, и я прямо спросил у Зазы, что делают эти люди. Так выяснилось, что: «Мой друг художник и поэт».
И тогда я сказал, что настоящие музыканты ни в какой Новосибирск, конечно, не поехали, что нас, скорее всего, юзают, что эти трое - не успевшие разбежаться бездомные, взятые в плен в связи с не выходом на перрон рок-группы, что глубокие и чистые помыслы этих музыкантов далеки от их умения реализовывать добрые дела на практике, что не ведают они, что творят, а потому безгрешны, и что если рассуждать метафорично, то похожи они на психов, которые спиздили в кабинете главврача стационарный телефон и теперь пытаются позвонить с него президенту из туалета. А также что я вообще впервые в жизни вижу, чтобы рок-музыканты одной группы играли на музыкальных инструментах по очереди.
От души нарезавшись спиртным, я становлюсь разговорчивым как большевик в руках колчаковской разведки. Дима знаком с этой проблемой уже двадцать пять лет, поэтому перестал слушать меня ещё после слова «рок-группа», прокричав в ухо: «Их не трое, их четверо, Славян!», - но мне нужно было выговориться, и я закончил.
И только после этого увидел четвертого, того самого, кто трепал мне нервы первые два куплета песни. Прекрасной песни, во время которой можно познакомиться, посидеть хорошо в кафе под горячее, проводить девушку до дома, выпить там кофе и овладеть ею под финальную дрожь медиатора на струне. Я увидел контрабасиста. Плюньте мне в лицо, если это был кто-то другой. Пусть все болезни человечества - чума бубонная, дисфункция эрективная, семяизвержение преждевременное и витамина А дефицит возьмут меня одновременно, если это был трубач, аккордеонист или кто-то другой, чьё орудие труда можно было забить в понятие «рок-группа» хотя бы ногами. Гражданин с гигантским агрегатом стоял в тени ударника (я бы назвал его барабанщиком, но боюсь быть битым рокерами) и вдохновенно рвал мужественными пальцами струны, привнося в глубоко интимный характер произведения Никольского днепрогэсовские нотки.
Оправданием его нахождения на сцене мог послужить только борщ, который заказал в фирменном «Сибиряке» клавишник популярной рок-группы из Омска. Атмосфера внутри коллектива и на лицах его подтверждала мои догадки: контрабасист местный, брать его не хотели, но деньги вчера были только у него.
Когда музыканты кончили, их лидер удалился куда-то и вернулся с широкой эмалированной улыбкой и настроением лучшим. Я же тем временем попытался разговорить Хемингуэем девушку за соседним столиком. Домохозяек лучше всего заводить Кафкой. Вся их жизнь - сплошная головная боль, так что они воспринимают его взгляды на жизнь как свои. Девушки в музеях хорошо берут на Маркеса. Тёлки с «Вог» на коленях без ума от Коэльо, они его, слава богу, не читали, просто слово вставляет. У этой девушки были умные глаза и грустные пушистые ресницы - признаки подавленной, но готовой в любой момент вспыхнуть революции. У меня был выбор между Хемингуэем и Фейхтвангером, я выбрал первого. Но тут с влажными руками пришёл её папа из туалета и строго меня отчитал за старика Хэма. Дима на правах гостя этого города попросил у меня разрешения ударить папу в живот, я ему запретил. У Димы рост сто девяносто два, вес сто, и двадцать лет назад я своими дикими глазами видел, как он при аналогичных обстоятельствах воткнул ножку стула в ресторанный стол. Так, предупредить. А потом долго сидел на стуле и, успокаиваясь, откусывал от стакана и задумчиво хрустел. Предполагая, видимо, что Хемингуэем дело не закончится, папа поднял дочь, захватил её правую ягодицу в кулак и повел подальше от нашего столика.
«Это не папа, - сказал Заза, закуривая. Заза - грузин-философ, он служил в армиях трех государств по очереди в течение одного 1991-го года: в СССР, в России и Грузии. Причем узнавал он об этом каждый раз от солдат, которые возвращались из самоволок. Эта бамбарбия киргуду подорвала его веру в офицерскую службу, и он уехал во Францию искать деньги. К моему великому удивлению - нашел. Но с тех пор никак не может определиться с отчизной. Софист по натуре, он способен любого ввести в делирий своей неотразимой грузинской логикой. Если кратко, то суть его философии заключается в следующем: ты не терял всё что имеешь; хвост ты не терял; значит, у тебя хвост. Русский хорошо так и не выучил, грузинский подзабыл, на французском разговаривает как Патрисия Каас. - Это возлюбленный».
«Почему уже тогда не муж?», - поинтересовался без видимого интереса Дима.
«Муж жена за жопа не водит».
Некультурную часть программы я не запомнил, всё происходило быстро. Помню только: стойка бара. Потом - помню: улица, такси, стойка бара, такси, стойка бара, аэропорт «Толмачёво» и - я дома. Почему-то в галстуке и при незнакомых часах. Но без своего «паркера». Галстук я опознал сразу: он был на Диме. Значит, ручку я поменял на галстук. А на что и у кого я выменял часы? С собой у меня была только ручка и тысяч двадцать рублей. Значит, я купил часы, потому что теперь денег не было ни копейки. Боюсь, меня обул бизнесмен Заза. Семьсот баксов за «Командирские» с гравировкой: «Зазе от Димы и Славы, 1989 г.», - это пощечина дому «Тиссо».
Всё раскидал по местам звонок в 05:40: «Слава, я прошел большая жизнь. Я мир видел. Сестра замуж выдал, брата на ноги поставил. Я два друга нашел. Убейте меня, я ваша часы потерял».
Не верю. Помню, в 88-ом на полевом выходе он автомат потерял. В окнах училища трое суток свет горел. Завязавший ещё на фронте генерал-майор, милый человек, взглядом отправлявший всё училище в упор лежа вместе с комсоставом, просил у курсантов докурить, семьдесят два часа с паутиной на лице ходил по лесу вместе со своей армией и пугал лосей лампасами. В результате этих поисков в радиусе ста пятидесяти километров от полигона перестали давать молоко деревенские коровы. И кто только не мечтал убить Зазу. Как минимум две тысячи не познавших теми ночами женских ласк будущих лейтенантов и тысяч пятнадцать мирного населения. Полагаю, ещё не менее шести тысяч женщин в радиусе километра от училища. Вот это была потеря. Ничего, выжил.
«А что я отдал тебе за часы?».
«Сына фотография посмотрел дал. Только я тебе её не верну. Иваныч в Марсель жить будем, говорить будем, вино пить будем».
Этого я и боюсь.
Добавляя ещё пару вопросов, запел почему-то бас-гитарист. Было заметно, как трудно дается ему это под четырехструнную гитару. Он то и дело выпадал из куплета как беляш из салфетки, но старался как прощенный. Ещё большее рвение проявлял лидер-вокалист. Я вычислил его по привычке находиться впереди всех. По моему ветхому представлению о членстве в вокально-инструментальных ансамблях именно он и должен был исполнять все основные вокальные партии. Но вместо этого оглушительно молчал и был похож на люто вычесывающую себе брюхо задней лапой большую, лохматую собаку. Малиновым взглядом он перехватывал каждую вставляемую в рот бутылку минералки. Воспаленные глаза выдавали в нем стоика и ответственного человека, я его понимаю. Постоянно находиться ближе всех к залу и при этом молчать, обнадеживая публику, что вот-вот прорвёт - для этого нужно больше чем просто терпение.
Ударник бил невпопад и кивал как лошадь. Я крепился изо всех сил, но он всё-таки добился своего: у меня закружилась голова и затошнило. Иногда его палочки пролетали мимо барабана, и тогда я слышал странный звук. Что-то среднее между лопнувшим колесом и ударом головы о колокол. Там играл ещё кто-то на чем-то, но мне мешали размышлять на эту тему приятели, легкомысленные девушки и алкоголь цвета виски, который зачем-то был разлит здесь в бутылки двенадцатилетнего «Дьюарс». Каждые десять-пятнадцать секунд мелодия казалась мне знакомой, но отдохнувший бас-гитарист начинал петь какие-то слова и всё портил. Мне это надоело, и я прямо спросил у Зазы, что делают эти люди. Так выяснилось, что: «Мой друг художник и поэт».
И тогда я сказал, что настоящие музыканты ни в какой Новосибирск, конечно, не поехали, что нас, скорее всего, юзают, что эти трое - не успевшие разбежаться бездомные, взятые в плен в связи с не выходом на перрон рок-группы, что глубокие и чистые помыслы этих музыкантов далеки от их умения реализовывать добрые дела на практике, что не ведают они, что творят, а потому безгрешны, и что если рассуждать метафорично, то похожи они на психов, которые спиздили в кабинете главврача стационарный телефон и теперь пытаются позвонить с него президенту из туалета. А также что я вообще впервые в жизни вижу, чтобы рок-музыканты одной группы играли на музыкальных инструментах по очереди.
От души нарезавшись спиртным, я становлюсь разговорчивым как большевик в руках колчаковской разведки. Дима знаком с этой проблемой уже двадцать пять лет, поэтому перестал слушать меня ещё после слова «рок-группа», прокричав в ухо: «Их не трое, их четверо, Славян!», - но мне нужно было выговориться, и я закончил.
И только после этого увидел четвертого, того самого, кто трепал мне нервы первые два куплета песни. Прекрасной песни, во время которой можно познакомиться, посидеть хорошо в кафе под горячее, проводить девушку до дома, выпить там кофе и овладеть ею под финальную дрожь медиатора на струне. Я увидел контрабасиста. Плюньте мне в лицо, если это был кто-то другой. Пусть все болезни человечества - чума бубонная, дисфункция эрективная, семяизвержение преждевременное и витамина А дефицит возьмут меня одновременно, если это был трубач, аккордеонист или кто-то другой, чьё орудие труда можно было забить в понятие «рок-группа» хотя бы ногами. Гражданин с гигантским агрегатом стоял в тени ударника (я бы назвал его барабанщиком, но боюсь быть битым рокерами) и вдохновенно рвал мужественными пальцами струны, привнося в глубоко интимный характер произведения Никольского днепрогэсовские нотки.
Оправданием его нахождения на сцене мог послужить только борщ, который заказал в фирменном «Сибиряке» клавишник популярной рок-группы из Омска. Атмосфера внутри коллектива и на лицах его подтверждала мои догадки: контрабасист местный, брать его не хотели, но деньги вчера были только у него.
Когда музыканты кончили, их лидер удалился куда-то и вернулся с широкой эмалированной улыбкой и настроением лучшим. Я же тем временем попытался разговорить Хемингуэем девушку за соседним столиком. Домохозяек лучше всего заводить Кафкой. Вся их жизнь - сплошная головная боль, так что они воспринимают его взгляды на жизнь как свои. Девушки в музеях хорошо берут на Маркеса. Тёлки с «Вог» на коленях без ума от Коэльо, они его, слава богу, не читали, просто слово вставляет. У этой девушки были умные глаза и грустные пушистые ресницы - признаки подавленной, но готовой в любой момент вспыхнуть революции. У меня был выбор между Хемингуэем и Фейхтвангером, я выбрал первого. Но тут с влажными руками пришёл её папа из туалета и строго меня отчитал за старика Хэма. Дима на правах гостя этого города попросил у меня разрешения ударить папу в живот, я ему запретил. У Димы рост сто девяносто два, вес сто, и двадцать лет назад я своими дикими глазами видел, как он при аналогичных обстоятельствах воткнул ножку стула в ресторанный стол. Так, предупредить. А потом долго сидел на стуле и, успокаиваясь, откусывал от стакана и задумчиво хрустел. Предполагая, видимо, что Хемингуэем дело не закончится, папа поднял дочь, захватил её правую ягодицу в кулак и повел подальше от нашего столика.
«Это не папа, - сказал Заза, закуривая. Заза - грузин-философ, он служил в армиях трех государств по очереди в течение одного 1991-го года: в СССР, в России и Грузии. Причем узнавал он об этом каждый раз от солдат, которые возвращались из самоволок. Эта бамбарбия киргуду подорвала его веру в офицерскую службу, и он уехал во Францию искать деньги. К моему великому удивлению - нашел. Но с тех пор никак не может определиться с отчизной. Софист по натуре, он способен любого ввести в делирий своей неотразимой грузинской логикой. Если кратко, то суть его философии заключается в следующем: ты не терял всё что имеешь; хвост ты не терял; значит, у тебя хвост. Русский хорошо так и не выучил, грузинский подзабыл, на французском разговаривает как Патрисия Каас. - Это возлюбленный».
«Почему уже тогда не муж?», - поинтересовался без видимого интереса Дима.
«Муж жена за жопа не водит».
Некультурную часть программы я не запомнил, всё происходило быстро. Помню только: стойка бара. Потом - помню: улица, такси, стойка бара, такси, стойка бара, аэропорт «Толмачёво» и - я дома. Почему-то в галстуке и при незнакомых часах. Но без своего «паркера». Галстук я опознал сразу: он был на Диме. Значит, ручку я поменял на галстук. А на что и у кого я выменял часы? С собой у меня была только ручка и тысяч двадцать рублей. Значит, я купил часы, потому что теперь денег не было ни копейки. Боюсь, меня обул бизнесмен Заза. Семьсот баксов за «Командирские» с гравировкой: «Зазе от Димы и Славы, 1989 г.», - это пощечина дому «Тиссо».
Всё раскидал по местам звонок в 05:40: «Слава, я прошел большая жизнь. Я мир видел. Сестра замуж выдал, брата на ноги поставил. Я два друга нашел. Убейте меня, я ваша часы потерял».
Не верю. Помню, в 88-ом на полевом выходе он автомат потерял. В окнах училища трое суток свет горел. Завязавший ещё на фронте генерал-майор, милый человек, взглядом отправлявший всё училище в упор лежа вместе с комсоставом, просил у курсантов докурить, семьдесят два часа с паутиной на лице ходил по лесу вместе со своей армией и пугал лосей лампасами. В результате этих поисков в радиусе ста пятидесяти километров от полигона перестали давать молоко деревенские коровы. И кто только не мечтал убить Зазу. Как минимум две тысячи не познавших теми ночами женских ласк будущих лейтенантов и тысяч пятнадцать мирного населения. Полагаю, ещё не менее шести тысяч женщин в радиусе километра от училища. Вот это была потеря. Ничего, выжил.
«А что я отдал тебе за часы?».
«Сына фотография посмотрел дал. Только я тебе её не верну. Иваныч в Марсель жить будем, говорить будем, вино пить будем».
Этого я и боюсь.