Bombs Not Food
14 января в Санкт-Петербурге было совершено нападение на Ивана Елина, участника акции Food not Bombs, «Еда вместо бомб». Молодые люди раздавали еду бездомным на Владимирской площади. После этой акции, когда Иван уже подходил к своему дому на Ленинском проспекте, на него набросилась группа молодых людей с ножами. Иван был госпитализирован в тяжелом состоянии, ему была сделана операция. В нападении есть много оснований подозревать питерских неонацистов - в частности, то, что на молодом человеке была футболка с надписью «Good night, White Power».
Еженедельный антифашистский пикет у памятника Гоголю на Конюшенной. Семь или восемь молодых людей подпрыгивают и потирают руки на ветреном питерском морозе. Диссиденты постарше неподвижно держат транспаранты против войны в Чечне. Подходит какая-то непонятная полусумасшедшая тетка в разорванном пальто и начинает вести с ними конспирологические беседы. Бородатые правозащитники что-то буркают морозным паром в ответ. Под конец подтягивается еще молодежь, в том числе и Ольга, которая назначила нам здесь встречу. Она появляется буквально на пять минут, что-то говорит своим соратникам и мы вместе с ней отправляемся на Food not Bombs - остальные подойдут позже. «У нас будут свои скауты, - говорит Ольга, - они будут палить тех, кто палит нас».
Здесь надо сделать оговорку: по некоторым версиям, за Иваном Елиным, который возвращался с FNB, следили всю дорогу. Он ушел домой один, не дожидаясь конца мероприятия - преступники настигли его уже возле дома. После этого случая многие активисты движения отказались принимать в нем участие - FNB стало слишком опасным занятием, кто-то уже успел окрестить его «клубом самоубийц». Год назад примерно в том же стиле и при похожих обстоятельствах был убит другой участник раздачи бесплатной пищи, Тимур Качарава. Тогда это событие вызвало шок у прессы и общества - впервые нацисты зарезали не таджикского гастарбайтера или вьетнамского студента, а интеллигентного молодого парня, такого же, как, условно говоря, мы все. С этого момента противостояние фашистов и антифашистов в Питере стало проявленным фактом общественной жизни. За последний год образ непримиримого «антифа» с перечеркнутой свастикой на футболке и шарфом на лице стал известен не только тем, кто интересуется молодежной субкультурой, но и всем, кто читает газеты и смотрит телевизор. Мы приехали в Питер, чтобы посмотреть на этих людей вживую.
По дороге мы пытаемся выяснить у Ольги, кто такие «мы». Общественное движение? Неправительственная организация? Может быть, какая-то партия? «Все это очень неформально, - говорит Ольга, - среди нас есть троцкисты, марксисты, анархисты, пацифисты, красные скинхеды, так называемое «Панк-возрождение». А также либералы, «зеленые», вегетарианцы. Мы не только кормим бомжей - мы проводим акции в защиту животных. Два раза вешали замок на меховой магазин - в первый раз сняли сразу, второй раз промучились больше часа. Мы ни от кого не получаем грантов, не ассоциируем себя ни с какой «взрослой» партией, а если бы она нам это и предложила, мы бы точно отказались. Мы не хотим становиться частью той политической жизни, которая сейчас есть».
К нашему приходу вся еда уже кончилась - остался только чай. Отчасти из-за конспирации - вся информация передается из уст в уста - отчасти из-за общего неформального бардака Ольга считала, что акция начнется на полчаса позже. К концу народу становится все больше и больше - на шесть или семь бомжей приходится человек пятьдесят молодежи. Открытые, веселые люди, много девушек, все время обнимаются, явно хорошо относятся к бездомным. Одна девушка приносит мешок старой одежды и начинает ее раздавать. Рядом почему-то топчется человек с большим желтым указателем ближайшего секонд-хэнда. Ко мне подходит один из так называемых «скаутов»: «У тебя длинный объектив? Сфотографируй тех парней в черных шапках, я к ним спиной стою. Да, у блинного ларька, через дорогу. Мне кажется, это они следят. Лица чтоб были видны. Спасибо». Тут же подходит еще кто-то из FNB: «А наши лица не показывайте, - если что, замажьте потом».
Бомжи тоже не горят желанием фотографироваться: «Папарацци, блин!» - но это быстро проходит.
Потолпившись на морозе еще некоторое время, ребята стихийными кучками по очереди направляются в питерское отделение «Мемориала» на соседней улице - единственное место, где им легально можно тусоваться. По дороге неожиданно возникает проблема: оказывается, в «Мемориал» уже пришла милиция и проверяет у всех документы. «Будем ждать в булочной,» - говорит Ольга кому-то по телефону, - скажи Мракобесу, чтоб шел назад. Дальше происходит какая-то неразбериха, мы все-таки выходим на улицу Рубинштейна. «Похоже, эти ребята в шапках, которых приняли за фашистских скаутов, были менты,» - говорит Ольга. «Да, это были мы,» - радостно кричат менты на другой стороне улицы. Понятно, «Мемориал» свободен, можно заходить. «Хорошо, что наши ребята не побили их, - весело комментирует Ольга, - некрасиво получилось бы».
В полутемном подвальном помещении с неотштукатуренными кирпичными стенами все оживленно обсуждают это событие - оказывается, менты забрали какого-то Краша, долго допрашивали его, намекали на «терроризм» и «Литвиненко», - в общем, какой-то бред. Одни возмущаются тем, что милиция вместо фашистов пришла к ним, другие сетуют на то, что молодежь не знает своих прав и вообще отвечает на какие-то вопросы.
Постепенно мы понимаем, что это не совсем абсурд и игра в казаки-разбойники, как поначалу кажется со стороны. В Питере действительно идет настоящая уличная война. Есть фашистские и антифашистские районы. Есть банды бритоголовых подростков с ножами. Есть сравнительно небольшая, но активная группа «боевых» антифа, которых одни хвалят за идею, другие критикуют за методы. Есть даже специальное ядро нацистов, называющее себя «анти-антифа». Есть разведка, есть сокрушительные рейды с той и с другой стороны. Есть милиция, которая, по мнению одних, «крышует» фашистов, по мнению других - подходит к делу формально. Когда группа из 30 антифашистов сорвала «Русский марш», встав цепью на пути в 300 человек - всех посадили в одну камеру. Есть журналисты агентства «Ажур», которые ведут независимое расследование и зачастую предлагают версии, принципиально отличные от того, что говорит прокуратура. «Антифа играют важную роль в политическом климате Питера, - говорит журналист Павел Викторов, - они отвлекают огонь на себя. Политические противники в последнее время интересуют нацистов больше, чем приезжие. За этот месяц было четыре нападения на антифашистов - к счастью, не таких удачных, как в случае с Елиным».
Впрочем, Ивану тоже повезло: двадцать ножевых ранений пришлись в основном на конечности, и только два из них затронули пищевод. Ваня несколько дней лежал в реанимации, ему требовалась кровь, но сейчас он уже ходит и способен принимать у себя в больнице журналистов. «Для меня все это в первую очередь странно, - говорит Иван, - я вообще пацифист, против насилия, ем только растительную пищу - когда мне ставили капельницу, врач специально подобрал диету без мяса - правда, забыл про молочный белок. Никогда я не был активным антифа, никого из фашистов не видел в лицо, не участвовал в драках. Когда на меня напали, я просто сгруппировался и лежал - сначала били руками, а потом я почувствовал, что бьют не руками - я даже не понял, чем. Это было новое для меня ощущение».
То же самое было год назад с Тимуром - все удивлялись, почему из разношерстной антифашистской публики преступники выбрали в качестве жертвы человека, который никогда не дрался, а только играл в рок-группе - проще было бы объяснить убийство мотивом мести, но здесь, похоже, речь действительно идет об убеждениях.
Правда ли, что молодежная политическая жизнь Петербурга, куда более кровавая, чем в Москве, отличается не только по форме, но и по содержанию? С этим вопросом мы обратились к директору питерского «Мемориала» Стефании Кулаевой. «Ну разве что только тем, что наш город более западный. Мода на экстремизм, на скинхедов пришла, как известно, из Великобритании. Эта волна идет с запада на восток, и у нас это проявилось чуть раньше и более ярко. Идея о том, что Санкт-Петербург стал центром расистских настроений - это чушь. Посмотрите статистику - в Москве происходит все то же самое, в Пскове то же самое. И вообще глупо говорить о каком-то «поколении нац» (его, я считаю, придумал журналист Соколов-Митрич), которое якобы появилось только что. Ксенофобия свойственна российскому, как, наверное, и вообще всякому европейскому обществу. В России всегда были более умеренные славянофилы и более радикальные погромщики, латентно ксенофобия была всегда. Эти настроения «вылезают» в те моменты, когда общество чувствует себя уязвленным; в России это произошло в девяностые, когда страна перестала чувствовать себя империей - комплекс неполноценности. Так называемое «поколение» - это не двадцатилетние подростки, это и тридцатилетние, и сорокалетние, и так далее. У подростков это просто более радикально проявляется - потому что у молодых вообще все радикально проявляется».
Как ни странно, буквально ту же самую точку зрения мы услышали, находясь на диаметрально противоположном полюсе. 26-летний Сергей стал убежденным нацистом на футбольном стадионе: «Я с 95 года хожу на футбол, там все пропитано нацистскими настроениями. Я люблю Англию, мне нравятся английские писатели и группа Beatles. Когда из Великобритании пришла мода на футбольные драки, я стал драться. Когда с Запада пришли наркотики, я два года подряд торчал во всех клубах Питера, трескал наркотики. А вообще-то нацистом я, наверное, был всегда. Откуда это? Наверное, из семьи, от родителей. Услышал где-то на кухне слово «хач» - отложилось в голове». То есть причина ксенофобии - семья? - спрашиваем мы. «Я бы сказал - общество…»
В последнее время, правда, появились и другие нацисты - вполне нейтрально одетые молодые люди с хорошо поставленной речью и серьезными политическими амбициями. Один из лидеров питерского ДПНИ Семен Пихтелев учится на факультете госуправления, работает инженером связи. «Я раньше тоже был скинхедом, считал, что надо бить хачей, - признается он, - А потом понял, что бесполезно нападать на совершенно незнакомых тебе людей на улице. Надо добиваться тех же целей политическими методами. Что такое двадцать ножевых ранений? Это же детский сад. Серьезные люди вообще по-другому действуют. Приходят в дом к азербайджанцам, бьют их, отбирают деньги и уходят. Никто не вскидывает рук, не кричит «Хайль-Гитлер». Те подростки, которые сейчас ходят по улице с ножами - мы их называем «новый призыв» - скорее всего, через несколько лет станут обычными людьми, будут ходить на работу, смотреть телевизор. Но националистические убеждения у них, конечно, останутся. А некоторые, самые активные, пойдут в политику».
Пока что питерские субкультурные отношения в политику, к счастью, еще не вошли. Если в Москве почти вся общественная жизнь, все фашисты, антифашисты, зеленые, борцы со СПИДом, так или иначе становятся частью «взрослого» политического шоу, оплаченного по крайней мере общественным вниманием, то в Питере это натуральная драка, гораздо меньше чем кажется рассчитанная на прессу и общественный резонанс. И может быть, эта драка и есть наша настоящая общественная жизнь.
Еженедельный антифашистский пикет у памятника Гоголю на Конюшенной. Семь или восемь молодых людей подпрыгивают и потирают руки на ветреном питерском морозе. Диссиденты постарше неподвижно держат транспаранты против войны в Чечне. Подходит какая-то непонятная полусумасшедшая тетка в разорванном пальто и начинает вести с ними конспирологические беседы. Бородатые правозащитники что-то буркают морозным паром в ответ. Под конец подтягивается еще молодежь, в том числе и Ольга, которая назначила нам здесь встречу. Она появляется буквально на пять минут, что-то говорит своим соратникам и мы вместе с ней отправляемся на Food not Bombs - остальные подойдут позже. «У нас будут свои скауты, - говорит Ольга, - они будут палить тех, кто палит нас».
Здесь надо сделать оговорку: по некоторым версиям, за Иваном Елиным, который возвращался с FNB, следили всю дорогу. Он ушел домой один, не дожидаясь конца мероприятия - преступники настигли его уже возле дома. После этого случая многие активисты движения отказались принимать в нем участие - FNB стало слишком опасным занятием, кто-то уже успел окрестить его «клубом самоубийц». Год назад примерно в том же стиле и при похожих обстоятельствах был убит другой участник раздачи бесплатной пищи, Тимур Качарава. Тогда это событие вызвало шок у прессы и общества - впервые нацисты зарезали не таджикского гастарбайтера или вьетнамского студента, а интеллигентного молодого парня, такого же, как, условно говоря, мы все. С этого момента противостояние фашистов и антифашистов в Питере стало проявленным фактом общественной жизни. За последний год образ непримиримого «антифа» с перечеркнутой свастикой на футболке и шарфом на лице стал известен не только тем, кто интересуется молодежной субкультурой, но и всем, кто читает газеты и смотрит телевизор. Мы приехали в Питер, чтобы посмотреть на этих людей вживую.
По дороге мы пытаемся выяснить у Ольги, кто такие «мы». Общественное движение? Неправительственная организация? Может быть, какая-то партия? «Все это очень неформально, - говорит Ольга, - среди нас есть троцкисты, марксисты, анархисты, пацифисты, красные скинхеды, так называемое «Панк-возрождение». А также либералы, «зеленые», вегетарианцы. Мы не только кормим бомжей - мы проводим акции в защиту животных. Два раза вешали замок на меховой магазин - в первый раз сняли сразу, второй раз промучились больше часа. Мы ни от кого не получаем грантов, не ассоциируем себя ни с какой «взрослой» партией, а если бы она нам это и предложила, мы бы точно отказались. Мы не хотим становиться частью той политической жизни, которая сейчас есть».
К нашему приходу вся еда уже кончилась - остался только чай. Отчасти из-за конспирации - вся информация передается из уст в уста - отчасти из-за общего неформального бардака Ольга считала, что акция начнется на полчаса позже. К концу народу становится все больше и больше - на шесть или семь бомжей приходится человек пятьдесят молодежи. Открытые, веселые люди, много девушек, все время обнимаются, явно хорошо относятся к бездомным. Одна девушка приносит мешок старой одежды и начинает ее раздавать. Рядом почему-то топчется человек с большим желтым указателем ближайшего секонд-хэнда. Ко мне подходит один из так называемых «скаутов»: «У тебя длинный объектив? Сфотографируй тех парней в черных шапках, я к ним спиной стою. Да, у блинного ларька, через дорогу. Мне кажется, это они следят. Лица чтоб были видны. Спасибо». Тут же подходит еще кто-то из FNB: «А наши лица не показывайте, - если что, замажьте потом».
Бомжи тоже не горят желанием фотографироваться: «Папарацци, блин!» - но это быстро проходит.
Потолпившись на морозе еще некоторое время, ребята стихийными кучками по очереди направляются в питерское отделение «Мемориала» на соседней улице - единственное место, где им легально можно тусоваться. По дороге неожиданно возникает проблема: оказывается, в «Мемориал» уже пришла милиция и проверяет у всех документы. «Будем ждать в булочной,» - говорит Ольга кому-то по телефону, - скажи Мракобесу, чтоб шел назад. Дальше происходит какая-то неразбериха, мы все-таки выходим на улицу Рубинштейна. «Похоже, эти ребята в шапках, которых приняли за фашистских скаутов, были менты,» - говорит Ольга. «Да, это были мы,» - радостно кричат менты на другой стороне улицы. Понятно, «Мемориал» свободен, можно заходить. «Хорошо, что наши ребята не побили их, - весело комментирует Ольга, - некрасиво получилось бы».
В полутемном подвальном помещении с неотштукатуренными кирпичными стенами все оживленно обсуждают это событие - оказывается, менты забрали какого-то Краша, долго допрашивали его, намекали на «терроризм» и «Литвиненко», - в общем, какой-то бред. Одни возмущаются тем, что милиция вместо фашистов пришла к ним, другие сетуют на то, что молодежь не знает своих прав и вообще отвечает на какие-то вопросы.
Постепенно мы понимаем, что это не совсем абсурд и игра в казаки-разбойники, как поначалу кажется со стороны. В Питере действительно идет настоящая уличная война. Есть фашистские и антифашистские районы. Есть банды бритоголовых подростков с ножами. Есть сравнительно небольшая, но активная группа «боевых» антифа, которых одни хвалят за идею, другие критикуют за методы. Есть даже специальное ядро нацистов, называющее себя «анти-антифа». Есть разведка, есть сокрушительные рейды с той и с другой стороны. Есть милиция, которая, по мнению одних, «крышует» фашистов, по мнению других - подходит к делу формально. Когда группа из 30 антифашистов сорвала «Русский марш», встав цепью на пути в 300 человек - всех посадили в одну камеру. Есть журналисты агентства «Ажур», которые ведут независимое расследование и зачастую предлагают версии, принципиально отличные от того, что говорит прокуратура. «Антифа играют важную роль в политическом климате Питера, - говорит журналист Павел Викторов, - они отвлекают огонь на себя. Политические противники в последнее время интересуют нацистов больше, чем приезжие. За этот месяц было четыре нападения на антифашистов - к счастью, не таких удачных, как в случае с Елиным».
Впрочем, Ивану тоже повезло: двадцать ножевых ранений пришлись в основном на конечности, и только два из них затронули пищевод. Ваня несколько дней лежал в реанимации, ему требовалась кровь, но сейчас он уже ходит и способен принимать у себя в больнице журналистов. «Для меня все это в первую очередь странно, - говорит Иван, - я вообще пацифист, против насилия, ем только растительную пищу - когда мне ставили капельницу, врач специально подобрал диету без мяса - правда, забыл про молочный белок. Никогда я не был активным антифа, никого из фашистов не видел в лицо, не участвовал в драках. Когда на меня напали, я просто сгруппировался и лежал - сначала били руками, а потом я почувствовал, что бьют не руками - я даже не понял, чем. Это было новое для меня ощущение».
То же самое было год назад с Тимуром - все удивлялись, почему из разношерстной антифашистской публики преступники выбрали в качестве жертвы человека, который никогда не дрался, а только играл в рок-группе - проще было бы объяснить убийство мотивом мести, но здесь, похоже, речь действительно идет об убеждениях.
Правда ли, что молодежная политическая жизнь Петербурга, куда более кровавая, чем в Москве, отличается не только по форме, но и по содержанию? С этим вопросом мы обратились к директору питерского «Мемориала» Стефании Кулаевой. «Ну разве что только тем, что наш город более западный. Мода на экстремизм, на скинхедов пришла, как известно, из Великобритании. Эта волна идет с запада на восток, и у нас это проявилось чуть раньше и более ярко. Идея о том, что Санкт-Петербург стал центром расистских настроений - это чушь. Посмотрите статистику - в Москве происходит все то же самое, в Пскове то же самое. И вообще глупо говорить о каком-то «поколении нац» (его, я считаю, придумал журналист Соколов-Митрич), которое якобы появилось только что. Ксенофобия свойственна российскому, как, наверное, и вообще всякому европейскому обществу. В России всегда были более умеренные славянофилы и более радикальные погромщики, латентно ксенофобия была всегда. Эти настроения «вылезают» в те моменты, когда общество чувствует себя уязвленным; в России это произошло в девяностые, когда страна перестала чувствовать себя империей - комплекс неполноценности. Так называемое «поколение» - это не двадцатилетние подростки, это и тридцатилетние, и сорокалетние, и так далее. У подростков это просто более радикально проявляется - потому что у молодых вообще все радикально проявляется».
Как ни странно, буквально ту же самую точку зрения мы услышали, находясь на диаметрально противоположном полюсе. 26-летний Сергей стал убежденным нацистом на футбольном стадионе: «Я с 95 года хожу на футбол, там все пропитано нацистскими настроениями. Я люблю Англию, мне нравятся английские писатели и группа Beatles. Когда из Великобритании пришла мода на футбольные драки, я стал драться. Когда с Запада пришли наркотики, я два года подряд торчал во всех клубах Питера, трескал наркотики. А вообще-то нацистом я, наверное, был всегда. Откуда это? Наверное, из семьи, от родителей. Услышал где-то на кухне слово «хач» - отложилось в голове». То есть причина ксенофобии - семья? - спрашиваем мы. «Я бы сказал - общество…»
В последнее время, правда, появились и другие нацисты - вполне нейтрально одетые молодые люди с хорошо поставленной речью и серьезными политическими амбициями. Один из лидеров питерского ДПНИ Семен Пихтелев учится на факультете госуправления, работает инженером связи. «Я раньше тоже был скинхедом, считал, что надо бить хачей, - признается он, - А потом понял, что бесполезно нападать на совершенно незнакомых тебе людей на улице. Надо добиваться тех же целей политическими методами. Что такое двадцать ножевых ранений? Это же детский сад. Серьезные люди вообще по-другому действуют. Приходят в дом к азербайджанцам, бьют их, отбирают деньги и уходят. Никто не вскидывает рук, не кричит «Хайль-Гитлер». Те подростки, которые сейчас ходят по улице с ножами - мы их называем «новый призыв» - скорее всего, через несколько лет станут обычными людьми, будут ходить на работу, смотреть телевизор. Но националистические убеждения у них, конечно, останутся. А некоторые, самые активные, пойдут в политику».
Пока что питерские субкультурные отношения в политику, к счастью, еще не вошли. Если в Москве почти вся общественная жизнь, все фашисты, антифашисты, зеленые, борцы со СПИДом, так или иначе становятся частью «взрослого» политического шоу, оплаченного по крайней мере общественным вниманием, то в Питере это натуральная драка, гораздо меньше чем кажется рассчитанная на прессу и общественный резонанс. И может быть, эта драка и есть наша настоящая общественная жизнь.