Михаил Сергеевич
Михаил Сергеевич Смирнов - удивительнейший старик. В конце пятидесятых он вместе с Михаэлем Бонгардом стал одним из отцов теории искусственного интеллекта. А затем два десятилетия был ведущим авторитетом среди физиков и медиков, занимавшихся изучением паранормальных явлений. В Советском Союзе было несколько лабораторий, занимавшихся этими вопросами до 80-х годов, когда пресса сделала эту тему однозначно одиозной. Впрочем, и до перестройки большинство физиков по иррациональным мотивам отказывались верить результатам этих исследований, ставящим неразрешимые вопросы. Эти результаты почти невозможно было опубликовать в академических журналах, а их авторы (в том числе крупные физики, например академик Кобзарев), подвергались остракизму со стороны коллег. Михаил Сергеевич - очень хороший человек и ученый предельной честности - давно относится к этому философски и рассказывает о тех экспериментах, только если попросить.
Особняк Михаила Сергеевича Смирнова спрятан в переулках возле Чистых прудов. На первый взгляд невозможно догадаться, что в этом доме кто-то живет: кажется, что это какая-нибудь бывшая конюшня, склад или просто брошенная постройка, на месте которой скоро возведут какой-нибудь офисный центр. Звонишь в звонок - и не веришь, что тебе откроют. Но через некоторое время за обшарпанной деревянной дверью слышится шевеление, и на пороге появляется восьмидесятилетний дух этого дома, исследователь ясновидения и полтергейстов. В атмосфере этой потусторонней заброшенности поначалу хочется принять и самого Михаила Сергеевича за посланника каких-то мистических сфер - но, пообщавшись с ним, видишь типичного физика-шестидесятника с очень трезвыми научными установками, нисколько не склонного играть в эзотерику, а наоборот, склонного ее подвергать сомнению и проверять.
В его квартире даже по запаху сразу чувствуешь, что здесь живет ученый-отшельник. Здесь собраны все интересные книги, которые были в Союзе до перестройки. Разные редкие камни, привезенные из горных экспедиций. Какие-то смешные ветки и сучки, причудливо изогнувшиеся в виде русалок и драконов. Прекрасная коллекция стереослайдов - смотришь двумя глазами в оптический прибор вроде бинокля и в ту же секунду сразу попадаешь в ослепительные объемные горы. Из холодильника Михаил Сергеевич достает несколько крошечных кусочков сыра - разных видов. Еще несколько десятков образцов пород сыра хранится в морозильнике. На столе лежит записка с какими-то странными буквами, значками и двоеточиями. «Вычисления случайностей?» - спрашиваю я. Михаил Сергеевич застенчиво убирает бумажку со стола: «Стараюсь фиксировать, что произошло за последние часы. Иначе вылетает из головы, - поясняет он, - несколько событий в памяти сливаются в одно, и потом уже не знаешь, что было, а чего не было».
Из рассказов Михаила Сергеевича становится ясно очень многое: откуда взялись романы Стругацких, на чем основан спор физиков и лириков, как зарождался тот тип сознания, в котором до сих пор живем не только мы, но и все наши компьютеры, телефоны, фотоаппараты. Говорит он очень медленно, с огромными паузами, тщательно обдумывает каждое слово, всегда воздерживается от оценок и вообще от эмоций: он, как настоящий ученый, умеет изъясняться только фактами. Иногда его рассказ напоминает научно-фантастический роман, иногда - лирическую авторскую песню. Иногда невероятность того, о чем он говорит, просто не укладывается в голове - а иногда все вдруг трогательно знакомо, как будто рассказывает твой собственный дедушка.
Странный мальчик
Я посидел на некоторых лекциях, почитал учебники и понял, что я еще совершенно в нерабочей форме. Я чувствую, что вот эта толстая книжка все разжевывает до деталей (это была «Аналитическая геометрия»). Но я не понимаю. Открываю учебник - эту фразу понимаю, эту понимаю, эту понимаю, а абзац целиком - не понимаю. Перечитываю опять - все фразы понимаю, но большой кусок - не понимаю. Я решил, что все равно хочу чем-нибудь полезным заняться. Я пошел в астрономическую обсерваторию имени Штейнберга, которая была недалеко от моего дома - я тогда жил на Красной Пресне. И сказал: «Вот я студент первого курса физического факультета. Нет ли у вас дела для такого незнайки, как я». Мне дали это дело. Я просматривал многие сотни - думаю даже на тысячи счет шел - фотографических пластинок, на которых были изображения - в виде маленьких темных пятнышек - звездного неба. Мне сказали: «Вот это пятнышко - это такая звезда, которая переменная. А вот эту, эту, эту, эту, - запомни и нарисуй себе на бумажке их расположение. Это звезды, которые постоянно светят. И ты будешь эту переменную сравнивать с этими звездами на глаз и в некоторой субъективной шкале оценивать блеск переменной звезды. А потом мы будем строить графики зависимости блеска звезды переменной от времени». Я спросил: «Это действительно вам нужно?». «Нужно, нужно». В тот учебный год я только астрономию и сдал. А все остальные экзамены завалил. В школе был отличник - а тут вот не понимаю и все.
Юный Михаил Сергеевич много занимался химией - вернее, не столько химией, сколько обычной детской пиротехникой: делал ракеты из селитры и серы, найденной на железнодорожных путях, нагревал что-то в пробирке для получения вонючего сероводорода, чем вызывал большое возмущение соседей по коммуналке. Эти занятия прервались из-за болезни легких: «Врачи сказали: ты что, занимался химией? Немедленно прекратить. Это для тебя смертельно опасно. Ты вредной этой химией довел себя до туберкулеза. Ну ладно, я посмотрел по сторонам, увидел, что надо мной звезды, и стал заниматься астрономией. Денег у моей мамы конечно не было, для того чтобы иметь какие-то настоящие инструменты астрономические, но из очковых стекол, картона и клейстера можно сделать совсем неплохой телескоп. По крайней мере не хуже, чем был у Галилея».
После школы Михаин Сергеевич поступил на физфак, а закончив первый курс в 1941 году, был отправлен воевать в район Йошкар-Олы. Там ему на голову упали нары. А может быть, это было перенапряжение щитовидной железы - во всяком случае, работать стало крайне тяжело. Нужно было копать землянки на 30-градусном морозе, но лопата становилась все тяжелее и тяжелее: «Я сказал, что что-то у меня плохо получается, моему ротному старшине. Он тоже сказал: «Что-то я вижу, ты такой дохлый стал. Знаешь что, через часик несколько наших солдат пойдут в санчасть, потому что у них явно температура какая-то, и они тоже болеют. Вот пойдешь с ними». Я пошел, и помню, что у меня по лицу слезы текли, потому что вот эти ребята очень опасно больные, у них были воспаления легких, которые тогда не умели толком лечить, не было антибиотиков подходящих. Они идут и весело болтают. А я стараюсь за ними поспевать, но у меня ноги так быстро не шевелятся, как у них».
Полежав несколько дней в госпитале, Михаил Сергеевич был демобилизован. Он рассказывает, что перед этим в больницу пришел комиссар, который должен был всех отправлять обратно на фронт. «И тут он спросил: «А этого чего держите?» Врачи ему что-то шепчут на ухо, и я понимаю, о чем идет речь: врачи считают, что я псих. Я против этого не возражал, потому что я понимал, что если я псих, то не мне об этом судить. «Ничего не сделаешь - ведь видно же, что он ни на что не годен, от него только кожа да кости остались». И они написали: четвертая статья расписания болезней, которая означает - шизофрения, парафрения, паранойя. Эта группа болезней объединяется одной статьей»
От этого диагноза Михаил Сергеевич освободился только лет через пятнадцать, для чего ему пришлось некоторое время пролежать на обследовании в психушке. «Мне нужно было освободиться от этого диагноза, чтобы попасть в альпинистский лагерь, потому что в альпинистский лагерь психов тоже не берут. Я пошел к психиатру, который на меня посмотрел очень подозрительно: «Вот скажите, пожалуйста, вы так и пришли к нам в клинику? Ведь сейчас очень холодно, а вы почти раздеты». Я сказал: «Ну я так тренированный, я не мерзну». И тут врач со мной стал так разговаривать, что, я вижу, он что-то хочет сказать, но как-то не получается у него это выговорить. Наконец-то сообразил, чего ему нужно: «А, вы не можете поставить диагноз амбулаторно, что я здоров, думаете, что для этого мне нужно будет полежать у вас в клинике, и что я с этим не соглашусь - так я согласен! Я за этим и пришел». «А, так - тогда все в порядке». Я там весело провел время. Врачи через неделю уже раскусили, что я не их пациент.
Диагноз сняли, и после этого я какое-то количество лет еще занимался альпинизмом, а потом мне моя жена, покойная уже, сказала: «Знаешь, Миш, я больше не могу этого выдерживать. Слишком многие из вашей компании остались в горах. Они там погибли. И каждый раз, когда тебя нет, я напрягаюсь - ты же видишь, что когда ты потом из гор возвращаешься, на тебя все это мое напряжение вываливается». «Я вижу, так в чем дело?» «Так вот. Или ты перестаешь ходить в горы, или давай все-таки разводиться». «Да какой вопрос, ну не буду я ходить в горы как альпинист». После этого и моя жена, и я, и мои дети, и еще друзья всякие много лет ходили горными туристами на Кавказе. Против этого жена не возражала и сама, когда ее ноги таскали, с нами ходила, и в туристские экспедиции меня отпускала. Даже одного».
На физфаке Михаил Сергеевич учился хорошо, но как-то странно - иногда вдруг переставал понимать простейшие вещи из учебника, иногда ни с того ни с сего заваливал экзамены: «Я тогда страдал жуткой бессонницей, которая началась еще в армии. И как-то так сложилось, что когда у меня период самой острой бессонницы наступил, пришло время зимних экзаменов. Я помню, как я не выдержал. Я взял билет, написал все что нужно, логические формулы, пришел к преподавателю, он сказал: ну-ка, покажите, что вы тут понаписали, так-так-так, ну, теперь расскажите. Я рассказываю, рассказываю, рассказываю, потом - хоп! - и меня заклинило. «Почему ж вы остановились,» - спрашивает изумленный преподаватель. Он видит, что я все понимаю. Я сказал: «Я перестал понимать, что я тут написал». «Но вы же все правильно написали - значит вы понимаете». «Это когда я писал, я понимал, а сейчас я не понимаю». «И что, не можете дальше это рассказать?» «Нет, не могу». «Ну ладно, давайте отложим. Берите вашу зачетку и, как сможете, приходите». В итоге мне пришлось взять академический отпуск, и университет я закончил на год позже своих сокурсников, но зато с красным дипломом».
Как думает человек?
«Мишка, здравствуй, сто лет с тобой не виделись и даже не слышались. Ты чем сейчас занимаешься?» Я сказал: «Вот делаю анодную батарею термоэлементов для питания батарейных приемников «Родина». Так чтобы без вибропреобразователя, а прямо чтоб сто вольт давала термоэлектрическая батарея». «Но для этого нужна тысяча элементов». «Я придумал, как это делать и сейчас мы это делаем. А ты чем занимаешься?» - я спрашиваю Мику. А он мне ответил вопросом на вопрос: «Мишка, а скажи, не хотелось ли бы тебе узнать, как думает человек?» Я сказал: «Ну это, конечно, очень интересно узнать, как он думает. Но разве есть какие-то пути для того, чтобы это узнать?» Мика сказал: «Думаю, что есть». «И какие же именно?» «А давай для начала заниматься изучением зрения лягушки». «Но зрение лягушки - это одно, а человек - это же совершенно другое». «А почему ты думаешь, что другое - механизмы мышления, я думаю, примерно те же самые что у лягушки, что у земляного червяка, что у обезьяны, что у человека. Ведь есть же какие-то нервные системы». «Ну ладно, зрение лягушки. И что тебе это даст?» «А вот что. Глаз лягушки можно раздражать способами, вполне адекватными для самой лягушки». Глаз лягушки можно раздражать светом, разным спектральным составом чтобы увидеть, различает ли лягушка цвета, узнает ли она цвета. «Как же она об этом скажет?» «Значит, придется ее зарезать - ничего не сделаешь. Будем добираться до зрительного нерва, будем к этому зрительному нерву прикладывать электроды, а потом на осциллографе смотреть, что по этому нерву электрическое проходит». «И это поможет?» «Должно помочь».
В университете Михаил Сергеевич подружился с Микой Бонгардом (полное имя Михаэль Моисеевич Бонгард-Полонский). Этот человек впоследствии стал одним из самых ярких ученых своего времени: его имя хорошо известно не только физикам и биологам, но даже лингвистам и программистам. О нем ходили легенды: говорили, что «скоро Мика Бонгард докажет нам, что машина может мыслить: откроет у себя в животе окошечко и покажет все свои шестеренки». Вместе с ним, в одной лаборатории, Михаил Сергеевич проработал много лет, пытаясь ответить на один из главных научных вопросов: как думает человек? Все началось с лягушки: ученые пытались понять механизмы работы мозга, опираясь на простейшие реакции глаза лягушки. Потом на помощь пришли первые в мире электронно-вычислительные машины, которых тогда в Москве было всего-то штуки три. Начиная с азов, по шагам Бонгард и Смирнов учили эти машины различать буквы А и Б, кошек и собак. Потом стали писать первые программы для врачей и геофизиков: «Врачи, которые смотрели рентгенограммы и прочие всякие анализы, они слишком часто ошибались. Так же как геологи, которые смотрели в приборы, которые они опускали в пробуренные скважины и говорили «Скорее всего, нефть. А вот тут, наверное, вода» - они тоже слишком часто ошибались. А когда они пользовались программами, вышедшими из нашего подвальчика, ошибок было в несколько раз меньше».
Но, занимаясь этими утилитарными вещами, друзья Бонгард и Смирнов не забывали о своей главной цели: понять, как думает человек. И однажды у них родилась такая идея: написать программу, которая целиком воспроизводила бы мышление человека, исходя из его главных потребностей и поведения. Программа получила кодовое название «Животное». Это «Животное», маленькая фигурка на двухмерной шахматной доске, должна была двигаться по ней так, как это делал бы человек. Ну, например, испытывает он, скажем, чувство голода. Оно должно измеряться некой цифрой в ячейке памяти - цифрой, которая увеличивается с течением времени. И пока Животное не найдет на одной из клеток что-нибудь съедобное, оно не может заниматься другими вещами. А как только оно насытится, цифра сбрасывается - чувство голода приравнивается к нулю. И так постепенно, шаг за шагом, друзья стали учить Животное оценивать окружающий мир, распознавать и классифицировать образы, анализировать, делать выводы, строить простейшие высказывания - словом, они занимались тем, что сейчас выросло в целую область науки под названием «искусственный интеллект». Книга Бонгарда «Проблема узнавания», изданная в 1967 году, была переведена в США и до сих пор хорошо известна специалистам.
Дальше началась мистика: проработав над программой лет пять, Бонгард и Смирнов задумались над тем, стоит ли продолжать этим заниматься. А вдруг она попадет в руки «сильных мира сего»? А вдруг они начнут использовать ее в своих утилитарных целях? В конце концов решили, что нет, пока что разработка программы находится на такой стадии, что ни один из «сильных мира сего» не будет в состоянии в ней разобраться. Даже с помощью других ученых. Поэтому работа продолжилась.
Это было весной 1971 года. А летом того же года Бонгард и Смирнов собирались в отпуск: «Я сказал: «Я как обычно с семейством в горы, и там будем заниматься туризмом. А ты, Мика, куда едешь?» И Мика мне ответил - не спеша, четко, взвешивая свои слова: «Знаешь, Мишка, у нас намечено, куда наша компания поедет этим летом. Но странное дело - вот сейчас 71 год, я каждый год ходил в горы, с 48 года начиная. А сейчас первый раз мне что-то не хочется ехать в горы». Тогда я решительно Мике сказал: «Если в горы ехать не хочется - то не надо ехать в горы». Мика подумал и ответил: «Знаешь что, пожалуй ты прав. Я уже подал заявление об отпуске, я возьму его назад». «А когда ты и как будешь отдыхать?» «Знаешь, Мишка, мне сейчас так хорошо работается, я не хочу сейчас идти в отпуск. Я буду работать, а зимой на две недельки возьму отпуск и покатаюсь на горных лыжах». Поставил точку и повернулся к своей тетрадке. Я понял, что сейчас для него разговор окончен, повернулся к своей тетрадке и поработал. Через два-три дня я, помня наш разговор на эту тему, повернулся к нему и спросил: «Мик, а Мик!» «Ну чего тебе?» «А ты взял заявление об отпуске назад?» «Нет, не взял». Точка. «А почему не взял?» Он сказал так же кратко: «Надо ехать». И повернулся к своей тетрадке. Что я мог сделать? Ему решать».
В начале августа 1971 года Мика Ботгард погиб в горах на Памире. Он шел в связке с альпинистом Олегом Куликовым, они поскользнулись на ледовом склоне - пологом, но уж очень гладкий был лед - сорвались с этого склона и пролетели вниз по вертикали метров 500, а по наклонной метров 800 и прилетели на дно долины уже мертвыми.
«Так для Мики Бонгарда работа над «Животным» кончилась. Я пытался еще несколько лет работать над этой темой, но у меня как-то не шло. Шло у моего младшего товарища, который в последний год жизни Мики был его аспирантом - такой был Илья Лосев, сейчас он живет в Соединенных Штатах. У Ильи время от времени получались интересные результаты, а потом он пришел и сказал мне: «Знаете, Михаил Сергеевич, я больше не могу работать над этой темой». «Почему?» «Каждый раз, как мне удается получить хоть небольшой, незаметный результат в этой теме, в моем семействе случается авария. Это случалось уже столько раз, что я не могу считать это случайным. Не могу». Но много от «Животного» у меня в голове осталось, очень много. И - это мы даже проговаривали с еще живым Микой Ботгардом - взаимоотношения будущего животного и программиста оказываются поразительно похожими на взаимоотношения, постулируемые в разных религиях, творца и разумных творений этого творца».
Кожное зрение
Бонгард настаивал на том, что чистые опыты по телепатии поставить невозможно, потому что нельзя обеспечить хороший жребий, который будет определять последовательность заданий. А если жребий плохой, то по тому, что испытуемому известно о результатах предыдущих опытов, которые могут быть открыты, он сможет догадаться, что будет дальше. А почему нельзя хороший жребий? Потому что для этого нужна настоящая случайная последовательность. Бонгард свернул разговор на то, что настоящих случайных последовательностей нет, а потому невозможно сделать чистый опыт по телепатии. Бонгард задал прямой вопрос: «Сколько ты ставишь за то, что телепатия есть?» Каковы могут быть справедливые ставки двух грамотных ученых в этом споре? «Вот я знаю, Мишка, что ты за то, что телепатия может быть и есть, а я настаиваю на том, что телепатии нет. Мне кажется, что справедливые ставки в нашем споре будут такие: я ставлю миллион против копейки!» Я сказал: «Боже мой! Один против десять в восьмой степени!»
Про Розу Кулешову в свое время много говорили и писали, но мало кто знает о ней что-либо достоверно. Михаил Сергеевич - один из немногих, кто может рассказать о ней только чистую правду.
Она родилась в том глухом году, когда все здоровые мужчины России были на фронте. Отец Розы Кулешовой с фронта не вернулся. Его жена родила дочку в отсутствие мужа, потом вышла замуж за другого. Отчиму девочка была как-то не близка. Да и матери тоже не очень она была нужна, так что в основном воспитанием ее занималась бабушка. Роза первые полтора десятка лет казалась обыкновенной девочкой, летом была пионервожатой в лагерях. Потом бабушка умерла. Когда до внучки дошло, что бабушки нет, что-то у девочки сильно нарушилось и она стала устраивать - впервые в ее жизни - большие эпилептические приступы. Тут оказалось, что и учиться ей стало намного труднее. Она так свои неполные сорок лет и прожила с незаконченным средним образованием. Роза пошла работать в приют для слепых. Там она увидела, как слепые читают по азбуке Брайля выпуклые буквы. Роза была малообразованный человек, и, как полагается эпилептикам, была очень упряма. И как-то ей втемяшилось в голову: какая разница, выпуклые буквы или нет. Ведь, наверное, и просто текст тоже можно читать пальцами, как слепые читают свои буквы. И стала упорно пытаться читать обыкновенные типографские знаки, решив начать с детской азбуки, в которой были большие буквы. Зрение у нее при этом было не хуже, чем у всех нас.
И получилось. Получилось или нет? Роза поступила на обследование в лабораторию Михаила Сергеевича: «Мы увидели, что Роза прекрасно различает цвет луча, который падает на третий и четвертый пальцы правой руки, она читает тексты, но если текст накрыть стеклом толщиной хотя бы миллиметров семь, она мелкие буквы уже не читает, а крупные рисунки или крупные буквы - пожалуйста. В чем дело? Ей нужно, чтобы изображение было на коже пальцев. Сравните: когда вы вплотную прижимаете фотоэлемент к темному месту, он говорит: мало света, а если к светлому, он говорит: свет есть. А если на расстоянии, то тут и тут падает одно и то же количества света, и он не различает. Похоже, что у Розы Кулешовой просто есть светочувствительные участки кожи. Причем, когда мы посылали на ее руку могучий поток инфракрасного света, она говорила: ничего не вижу. Это значит, что ее пальцы чувствуют не инфракрасные излучения, а именно свет».
Проблема была в том, что иногда у Розы вдруг не получалось, и тогда она, как ребенок, пыталась выкручиваться, угадывать, подглядывала под повязкой, чем, разумеется, вызывала большое недоверие скептиков. «Она бывала и в состояниях, когда она не могла этого делать, но ей хотелось продемонстрировать свои способности. Тогда, если я беру, скажем игральную карту, у которой тут лицо, а тут рубашка, поворачиваю к ней рубашкой и говорю: какая карта? Она щупает, и если у нее не получается, начинает мою руку, которая держит карту, поворачивать силой, чтобы я ей показал лицо. Я говорю: «Так не нужно. Не можете так не можете». Некоторые эксперименты были за деньги: при правильном ответе Роза получала 20 копеек, при неправильном, - платила пятак. Сначала Роза думала, что это невыгодно, если она будет много ошибаться. Но Михаил Сергеевич сказал: «Если вы даже будете абсолютно бесталанным человеком и только каждый четвертый раз будете угадывать, какая масть карты, то все равно три раза вы проиграете по пятаку, один раз угадаете и выиграете 20 копеек. Все равно будет доход». Роза эту математику не смогла усвоить, но поверила на слово. Сначала она стеснялась брать деньги, но Смирнов и Бонгард соврали ей, что играют на казенные. Она согласилась - тем более, что, как правило, уверенно выигрывала.
Интересно, что в присутствии негативно настроенных скептиков или просто незнакомых людей Роза терялась и могла вдруг лишиться своих способностей. «Мы сказали: «Выметайтесь отсюда все, кроме тех, кто был с самого начала, про кого Роза знает, что они доброжелательно настроены». Роза сидела уже в свой повязке. Рука у нее была за щитом, тут был черный рукав. Все вышли, кроме замдира по науке, который как сидел, так и продолжал сидеть. Мы переглянулись и решили, что попробуем: вдруг в этой обстановке у Розы получится. Она ведь не знала, что он тут, потому что слышала, как мы говорили, что уйдут все, кроме нас троих. А тот замдир молчал и не шевелился. Мы сделали одну попытку, вторую, третью, четвертую - у Розы почти всегда получается. Тут мы увидели, что замдир встает со своего стула и, громко скрипя новыми кожаными ботинками, проходит за спину Розы. Роза это слышит. Он пытается посмотреть, не видно ли тут чего-нибудь, поправляет рукав у Розы, Роза чувствует, что это какая-то чужая рука и скрип чужих ботинок. Но мы делаем вид, что ничего страшного, что ничего не происходит, и продолжаем делать попытку за попыткой. Не получается, не получается, не получается. Тогда мы сказали: «Дальше мы чувствуем, что эксперимент проводить бесполезно, зовем всех обратно сюда для обсуждения».
Итак, ученые сумели доказать всем, в том числе и самым отъявленным скептикам, что Роза, грубо говоря, видит пальцами. В этом, с точки зрения науки, нет ничего сверхъестественного: есть более двухсот видов животных с такой светочувствительной кожей. На самом деле мы все светочувствительны: ведь наша кожа реагирует на свет, когда мы загораем, а если у кого-то эти встроенные в кожу фотоэлементы посылают сигналы в мозг, то это его личное дело. Потом у Розы нашлось много последователей в России и за рубежом: кожное "зрение" стало даже чем-то привычным для исследователей. Эффект был обнаружен у сотен людей, появилось множество научных работ с описанием экспериментов.
Через несколько лет у Михаила Сергеевича встал другой вопрос: есть ли у Розы настоящие телепатические способности? Выходило, что как будто бы она может иногда угадывать цвета и буквы, вовсе не прикасаясь к ним - например, сквозь черный запечатанный конверт. Это уже не просто объяснимое законами физики необычное свойство организма, а нечто, чем физика, вообще говоря, заниматься не должна. На эту тему у Смирнова и Бонгарда был серьезный спор: «Был у меня разговор: а стоит ли мне, Мишке Смирнову, тратить время и силы на парапсихологические исследования. Бонгард считал, что нет смысла, потому что этих явлений, конечно же, нет. А почему нет? Потому что физика этого не допускает. Она их не допускает потому, что есть только четыре основных вида взаимодействия, которые объясняют все. Сильное ядерное, слабое ядерное, электромагнитное, гравитационное. Это все взаимодействия. Ни одно из них, и никакая совокупность телепатию объяснить не может». Но ведь в девятнадцатом веке, например, люди еще ничего не знали про электромагнитные волны, соответственно, в рамках тогдашней физики их тоже «не могло быть». Получается замкнутый круг: «физика не должна этим заниматься, потому что физика этого не знает».
Такие споры были крайне актуальны для молодых ученых шестидесятых. Михаил Сергеевич свои исследования продолжил; что было дальше с Бонгардом, мы знаем. А Роза Кулешова умерла в 1978 году от кровоизлияния, связанного с опухолью мозга.
Голова персидского царя и увеличительное стекло
«Мы наговорили вслух перед магнитофоном, кто участвует, какова цель эксперимента, проверили, что испытуемый согласен на этот опыт - это он наговорил на диктофон.
Потом испытуемому дали внутрижелудочно обычно действующую порцию псилоцибина и стали спрашивать, что он чувствует. Минут через 20 его спросили: что ты тут видишь? Это были обои, на которых светло-серым цветом на более темном - или наоборот, темно-серым на более светлом, - был изображен какой-то всего-навсего орнамент. Испытуемый сказал: «О, О! Если это раньше были просто обои, то теперь это сцена войны. Вот наши, а вот немцы, и они дерутся». Мы спросили: «Ты можешь обвести места на стене, где они, эти фигуры есть». Он быстро-быстро-быстро все обвел - ему не нужно было думать, потому что он это видел. И после того как он выделил те линии, которые для него важны, мы тоже стали видеть. Естественно, потому что это были хорошо подобранные линии, изображающие прямых или согнутых людей, которые борются друг с другом, стреляют.
А потом наверху этих обоев он, уже не обращая внимания на линии орнамента - те фигурки были крошечные, 3-5 см. высотой, - а тут он нарисовал с размахом крыльев где-то сантиметров 30-40 - дьявола крылатого. Это уже был вольный рисунок, не связанный с рисунком на обоях. «А он этим всем руководит».
После опытов с Розой Кулешовой у Михаила Сергеевича завязалась связь с французским гипнологом по имени Лев Григорьевич Шерток. Это был известный специалист, теоретик и практик психоанализа и гипноза. Они много переписывались, Шерток приезжал в Россию, хотел сам встретиться с Кулешовой, но почему-то не сложилось. Тогда французский ученый спросил, чем он может помочь российской науке в лице Михаила Сергеевича. Тот ответил, что ему хотелось бы поделать опыты с псилоцибином - веществом, которое лежит в основе действия галлюциногенных грибов. Дело в том, что под воздействием псилоцибина наступает то, что называется «измененным состоянием сознания» - а именно в таком состоянии у людей наблюдаются телепатические способности. Михаил Сергеевич хотел выяснить, действует ли это в обратную сторону - если устроить человеку измененное состояние сознания, не станет ли он телепатом?
Через некоторое время Шерток связался с швейцарской фирмой, которая выслала в Москву 10 человекодоз псилоцибина. Это был 1965 год - последний год до того как применение галлюциногенов было запрещено. «Кроме особых случаев, - рассказывает Михаил Сергеевич, - для которых надо было отдельно получать разрешение - и не всем такое разрешение давали, далеко не всем, а только тем, кто работал по заданию правящих организаций».
В институте, где работал Михаил Сергеевич, уже была целая лаборатория, которая занималась попытками «сделать телепатию». В этой лаборатории и состоялись первые опыты с галлюциногенным веществом. «Один опыт был сделан на одном человеке с половинной дозой. Были умеренной выраженности изменения восприятия, без галлюцинаций. И никаких паранормальных явлений мы не заметили. Был второй опыт: мы давали двум людям по полной дозе в надежде, что мы сумеем организовать телепатическую связь этих двоих людей в пределах одной и той же лаборатории. Нет, ничего не получилось».
Потом был третий эксперимент: ученые пригласили еще одного испытуемого, художника по профессии. «Мы думаем, что ты человек подходящий, потому что ты художник,» - сказали ему. Кандидат в испытуемые согласился. Ему дали одну полную дозу псилоцибина.
Суть эксперимента такая: испытуемому было предложено пять коробочек из-под фотопленки. В них лежали разные вещи: в одной - монетка, в другой - байковая тряпочка, в третьей - увеличительное стекло, в четвертой - игла от шприца, в пятой - кучка трамвайных билетов. Эти коробочки в случайном порядке показывали художнику, причем никто, включая самих ученых, не знал, что находится в коробочке. Испытуемый должен был угадать, что там лежит, если не точно - то хотя бы на уровне ассоциаций.
Ответы были следующими: 1.«Тут может быть все что угодно: голова персидского царя, или падающая бомба. Что захочу, то и увижу, потому что в этом мире все может быть, а в этом мире я кое-что да значу». На это Михаил Сергеевич сказал: «Хорошо. Я перестану тебя спрашивать, что тут есть, потому что тебя куда-то несет, ты негоден для целенаправленных экспериментов. Учти, что теперь на твое состояние будет влиять содержимое вот этой коробочки, - и показал коробочку номер 2, - а ты мели дальше».
Ответы продолжаются: 2. «А здесь что-то шуршащее». 3. Испытуемый нарисовал рыцаря на коне и сказал: «А теперь доспехи на крупе этого коня стали звонкими». 4. «Я чувствую, что у меня на руке возникла теплая, мягкая, пушистая шерсть». 5.«О, а теперь я оказался внутри какого-то туннеля или колодца, и я лечу вперед головой и мне навстречу летят стрелы, копья, ножи».
Все коробочки Михаил Сергеевич пронумеровал согласно порядку ответов, и, не открывая, отнес к себе домой. А через несколько дней ученые собрались, чтобы выяснить, было ясновидение или нет. Только теперь коробочки открыли, и ученые на свой вкус установили соответствия: «Стрелы и копья» - это, конечно, же игла от шприца. «Пушистая шерсть» - это байковая тряпочка. «Что-то шуршащее» - горсть трамвайных билетов. «Звонкие доспехи» - наверняка, монетка. Ну и, наконец, «голова персидского царя или бомба» - это может быть только увеличительное стекло, лупа, которая в открытом состоянии действительно слегка напоминает голову, а в закрытом - летящую бомбу.
Сложно сказать, насколько это точные ассоциации. Но, во всяком случае, двое из трех судей постановили так, и их ответы совпали с тем, что, не открывая коробочек, решил испытуемый. И порядок в точности совпал.
«Это не так много, - комментирует Михаил Сергеевич, - То, что мы угадаем, что было в какой-то одной коробочке - вероятность одна пятая. У нас осталось 4 номера и 4 набора предметов - вероятность одна четвертая. Если мы угадали 4 и 5, то вероятность остается одна треть. Потом одна вторая. И, если все предыдущие угаданы, то выбора нет. Так что вероятность такого угадывания, когда нужно выбрать только порядок - это 1x2x3x4x5 - это 120. Подумаешь, один процент. А лучше мы ничего не можем сделать. Правда, если разбираться детально, то не просто мы угадали, а уж очень хорошие совпадения - например, игла от шприца. Больше этот эксперимент с псилоцибином мы не повторяли - после его запретили».
После беседы с Михаилом Сергеевичем (от каждой из которых, кстати, страшно устаешь) измененное состояние сознания наступает без всяких галлюциногенов. Идешь, уже в ночи, по Чистопрудному бульвару, смотришь на красочных рейверов и черно-белых готических девиц, проходишь мимо трамвайных остановок и магазинов - и чувствуешь, что все это только оболочка, двухмерная картинка, схематичная, как в школьном учебнике физики. И понимаешь, что в науке, как и в природе, есть тысячи путей, прекрасные закоулки и заброшенные особняки.