"...Явится годом грандиозных боёв" (2)
Тогда же были арестованы - по доносу одного из коллег - и товарищи Кораблинова, в том числе художники Анатолий Брюн и Лев Сталыгво, ретушёр Николай Абламский, фоторепортёр Ханаан Копелиович. Проходящие по делу «обвинялись в принадлежности к некоей зловредной группировке и даже в попытке подорвать устои режима «путём антисоветской агитации и распространения контрреволюционных карикатур». Ласунский цитирует показания Кораблинова, с которыми смог познакомиться в 1990 году (получится ли это сейчас?). Из документа узнаём, что в разгар коллективизации будущий автор «Жизни Кольцова» вёл с Брюном разговоры о возможных последствиях, о крестьянском протесте. «Брюн говорил, что политика партии, то есть политика Сталина, безусловно, нелепа, такие темпы, безусловно, вздорны и вот как следствия этой политики - восстания в деревне».
На дворе был пока ещё не 1937-й, и арестованные отделались сравнительно легко. Объявленного главой антисоветской организации Брюна приговорили к пяти годам концлагеря (он погибнет в тюрьме после второго ареста), Кораблинову дали три года.
Копелиовичу и вовсе зачли срок предварительного заключения, освободив из-под стражи.
Интересно изучить фон тех драматических событий.
11 марта, когда упомянутые в предыдущих абзацах люди были на свободе - сидели в своём редакционном кабинете, рисовали, обменивались остротами, - приговор по делу меньшевиков стал главной темой общего собрания переплётного цеха «Коммуны». Протокол, сохранённый в Государственном архиве общественно-политической истории Воронежской области, как многие подобные документы, пестрит разнообразными, порой весьма причудливыми, ошибками:
«тов. Пуринсон сказал если мы видили они нам вредят, а через них мы страдаем. Мы просим орган ГПУ зорко следить за вредетелями и контр революционерами, которые машают нам строить мирную страну.
тов. Михайлов. сказал, что действительно хорошо конечно, что приговор вынесен - я думаю, что этого мало, нужно бы их расстрелять. (…)
тов. Прозоров сказал: Что мы видим корни меньшевиков даже прошли внаши стены производства: Были случаи, что политическим компаниям старались сорвать, но это им неудавалось, но факты есть корни меньшевизма. Товарищи мы знаем, как сейчас на нас смотрят капиталисты, они всеми силами стараются нас направить против иностранных рабочих, но им это не удаётся. - они наши друзья - каммунистическая партия там сильна.
Иностранные рабочие понимают где хорошо жить и где нет безработицы. Они знают кто хозяин страны СССР и кто строитель социализма.
Да здравствует коммунистическая партия и во главе товарища СТАЛИНА».
14 марта в издательстве прошло общее партсобрание. «О партийной работе» - главный вопрос повестки дня. «Медведев сказал, что у нас нет ответственности в цехе как коммуниста, а поэтому у нас и являются меньшевистские вылазки со стороны некоторых товарищей, как-то Мельников, Перов и пр. я предлагаю распределить силы коммунистов равных по цехам.
Апресьян: Я, товарищи, проводил собрание в наборном цехе, но мне всячески старались сорвать его. Я предлагаю сейчас же проверить состав цеха и наладить парт. работу. (…)
Алексеев: Здесь говорили, что у нас малограмотные коммунисты, а поэтому и работа хромает. Я предлагаю прикрепить редакционных работников к отдельным бригадам для руководства. (…)
Запащенко: Мы только говорим и даём задания, но сами не отвечаем за эту работу, ждём, когда нас подтолкнут. У нас имеют место меньшевистские выступления, нужно заняться этим и выявить их. (…) Аникеев: Что предприняла ячейка к тем людям, которые делают меньшевистские вылазки? Я предлагаю создать бригаду по проверке работы парт. ячейки.
Погорелова: У нас есть факты в переплётном цехе. Т. Теряев, бывший член партии, через беспартийного тов. Михайлова старался сорвать собрание ударников цеха. Ещё т. Бушнев, который был послан на посев<ную> кампанию, где вёл антиколхозную пропаганду («в колхоз не ходите»). Я считаю нужным дать отпор таким товарищам (…)
Каховский: т. Запащенко сказал, что у нас весь цех в меньшевиках. Я думаю, что нужно таких товарищей отдать под суд. Если т. Запащенко знал об этом, а ничего не предпринял, то значит, что мы не знаем, что делается в цехе».
Среди печатников действительно было немало увлечённых меньшевизмом, вспоминает в книге «Странствие бездомных» писательница Наталья Баранская. У неё мать в конце 1920-х была выслана в Воронеж. Вскоре пришлось перебраться сюда и Наталье. Кажется, это помогло избежать ареста. Молодая женщина устроилась в издательство «Коммуна» подчитчиком. Затем получила повышение, став корректором. Меньшевики-печатники заходили в гости к её матери Любови Радченко, слушали рассказы о революционном прошлом, спорили о политике. «Идеализация народа и пролетариата как передовой его части была неизменной».
Для кого-то из них визит, видимо, был поводом пригласить в театр дочь.
Из хранящихся в ГАОПИ ВО протоколов невозможно понять, в чём выражались «меньшевистские вылазки», за что конкретно «таких товарищей» следовало «отдать под суд», каким образом Теряев с Михайловым сорвали собрание. «Враждебной вылазкой» мог стать неосторожный вопрос или критическая реплика.
Поводов для того и другого советская реальность давала немало, но смельчаков находилось всё меньше. Да, сценарий собрания в начале 1930-х порой удавалось нарушить (хотя на содержании протоколов это не отражалось). Пока не все были готовы радостно поддержать призывы к физическому уничтожению оппонентов власти, реальных и мнимых. Но и внутрицеховой солидарности оказавшиеся изгоями не ощущали. Homo Soveticus ещё не сформировался окончательно: слишком много пока ходило рядом людей старого мира, старой культуры… А идеалисты уже были обречены.
«На самом деле никакого «бюро» не было, не было и организации…, - отмечает Наталья Баранская, мать которой арестовали в январе. - «Бюро» или «ЦК» можно придумать, а за организацию легко выдать колонии ссыльных и высланных, которых везде было множество, - получалась широкая сеть враждебных ячеек на местах. Чего уж проще, чем похватать всех обязанных являться на регистрации в местные отделения НКВД».
«Оппортунизм» - слово, в тот год из наиболее употребимых на страницах газет. Приведу несколько заголовков из «Коммуны» 1931-го: «Сильнее удар по правооппортунистической практике в скотозаготовках», «Оппортунисты и бюрократы срывают заготовки огородных семян», «Только оппортунисты недооценивают важность организации политической активности женщин», «Оппортунистическая практика задерживает массовый прилив в колхозы» (ага, что-то пошло не так, догадывались читающие между строк) и даже «Оппортунистический поход против конопли и подсолнуха».
К концу года слово встречается всё чаще.
Шаришь в архиве взглядом по заголовкам, листая подшивку, и вздрогнешь, прочитав: «Вредители полей должны быть уничтожены». Но это как раз - не про людей, а про борьбу, как ни странно, с луговым мотыльком.
Если уж закручивать гайки, то повсюду. В номере от 16 июня мне попалась заметка «Чарльстону не место в садах профсоюзов»: «Сад и эстрада летом должны стать сильнейшим средством социалистического воспитания трудящихся. Необходимо, чтобы культпросветработа в саду была пропитана коммунистическим содержанием, отражала соцстроительство, давала рабочему бодрую зарядку, организуя его на борьбу за пятилетку».
(Окончание следует)
На дворе был пока ещё не 1937-й, и арестованные отделались сравнительно легко. Объявленного главой антисоветской организации Брюна приговорили к пяти годам концлагеря (он погибнет в тюрьме после второго ареста), Кораблинову дали три года.
Копелиовичу и вовсе зачли срок предварительного заключения, освободив из-под стражи.
Интересно изучить фон тех драматических событий.
11 марта, когда упомянутые в предыдущих абзацах люди были на свободе - сидели в своём редакционном кабинете, рисовали, обменивались остротами, - приговор по делу меньшевиков стал главной темой общего собрания переплётного цеха «Коммуны». Протокол, сохранённый в Государственном архиве общественно-политической истории Воронежской области, как многие подобные документы, пестрит разнообразными, порой весьма причудливыми, ошибками:
«тов. Пуринсон сказал если мы видили они нам вредят, а через них мы страдаем. Мы просим орган ГПУ зорко следить за вредетелями и контр революционерами, которые машают нам строить мирную страну.
тов. Михайлов. сказал, что действительно хорошо конечно, что приговор вынесен - я думаю, что этого мало, нужно бы их расстрелять. (…)
тов. Прозоров сказал: Что мы видим корни меньшевиков даже прошли внаши стены производства: Были случаи, что политическим компаниям старались сорвать, но это им неудавалось, но факты есть корни меньшевизма. Товарищи мы знаем, как сейчас на нас смотрят капиталисты, они всеми силами стараются нас направить против иностранных рабочих, но им это не удаётся. - они наши друзья - каммунистическая партия там сильна.
Иностранные рабочие понимают где хорошо жить и где нет безработицы. Они знают кто хозяин страны СССР и кто строитель социализма.
Да здравствует коммунистическая партия и во главе товарища СТАЛИНА».
14 марта в издательстве прошло общее партсобрание. «О партийной работе» - главный вопрос повестки дня. «Медведев сказал, что у нас нет ответственности в цехе как коммуниста, а поэтому у нас и являются меньшевистские вылазки со стороны некоторых товарищей, как-то Мельников, Перов и пр. я предлагаю распределить силы коммунистов равных по цехам.
Апресьян: Я, товарищи, проводил собрание в наборном цехе, но мне всячески старались сорвать его. Я предлагаю сейчас же проверить состав цеха и наладить парт. работу. (…)
Алексеев: Здесь говорили, что у нас малограмотные коммунисты, а поэтому и работа хромает. Я предлагаю прикрепить редакционных работников к отдельным бригадам для руководства. (…)
Запащенко: Мы только говорим и даём задания, но сами не отвечаем за эту работу, ждём, когда нас подтолкнут. У нас имеют место меньшевистские выступления, нужно заняться этим и выявить их. (…) Аникеев: Что предприняла ячейка к тем людям, которые делают меньшевистские вылазки? Я предлагаю создать бригаду по проверке работы парт. ячейки.
Погорелова: У нас есть факты в переплётном цехе. Т. Теряев, бывший член партии, через беспартийного тов. Михайлова старался сорвать собрание ударников цеха. Ещё т. Бушнев, который был послан на посев<ную> кампанию, где вёл антиколхозную пропаганду («в колхоз не ходите»). Я считаю нужным дать отпор таким товарищам (…)
Каховский: т. Запащенко сказал, что у нас весь цех в меньшевиках. Я думаю, что нужно таких товарищей отдать под суд. Если т. Запащенко знал об этом, а ничего не предпринял, то значит, что мы не знаем, что делается в цехе».
Среди печатников действительно было немало увлечённых меньшевизмом, вспоминает в книге «Странствие бездомных» писательница Наталья Баранская. У неё мать в конце 1920-х была выслана в Воронеж. Вскоре пришлось перебраться сюда и Наталье. Кажется, это помогло избежать ареста. Молодая женщина устроилась в издательство «Коммуна» подчитчиком. Затем получила повышение, став корректором. Меньшевики-печатники заходили в гости к её матери Любови Радченко, слушали рассказы о революционном прошлом, спорили о политике. «Идеализация народа и пролетариата как передовой его части была неизменной».
Для кого-то из них визит, видимо, был поводом пригласить в театр дочь.
Из хранящихся в ГАОПИ ВО протоколов невозможно понять, в чём выражались «меньшевистские вылазки», за что конкретно «таких товарищей» следовало «отдать под суд», каким образом Теряев с Михайловым сорвали собрание. «Враждебной вылазкой» мог стать неосторожный вопрос или критическая реплика.
Поводов для того и другого советская реальность давала немало, но смельчаков находилось всё меньше. Да, сценарий собрания в начале 1930-х порой удавалось нарушить (хотя на содержании протоколов это не отражалось). Пока не все были готовы радостно поддержать призывы к физическому уничтожению оппонентов власти, реальных и мнимых. Но и внутрицеховой солидарности оказавшиеся изгоями не ощущали. Homo Soveticus ещё не сформировался окончательно: слишком много пока ходило рядом людей старого мира, старой культуры… А идеалисты уже были обречены.
«На самом деле никакого «бюро» не было, не было и организации…, - отмечает Наталья Баранская, мать которой арестовали в январе. - «Бюро» или «ЦК» можно придумать, а за организацию легко выдать колонии ссыльных и высланных, которых везде было множество, - получалась широкая сеть враждебных ячеек на местах. Чего уж проще, чем похватать всех обязанных являться на регистрации в местные отделения НКВД».
«Оппортунизм» - слово, в тот год из наиболее употребимых на страницах газет. Приведу несколько заголовков из «Коммуны» 1931-го: «Сильнее удар по правооппортунистической практике в скотозаготовках», «Оппортунисты и бюрократы срывают заготовки огородных семян», «Только оппортунисты недооценивают важность организации политической активности женщин», «Оппортунистическая практика задерживает массовый прилив в колхозы» (ага, что-то пошло не так, догадывались читающие между строк) и даже «Оппортунистический поход против конопли и подсолнуха».
К концу года слово встречается всё чаще.
Шаришь в архиве взглядом по заголовкам, листая подшивку, и вздрогнешь, прочитав: «Вредители полей должны быть уничтожены». Но это как раз - не про людей, а про борьбу, как ни странно, с луговым мотыльком.
Если уж закручивать гайки, то повсюду. В номере от 16 июня мне попалась заметка «Чарльстону не место в садах профсоюзов»: «Сад и эстрада летом должны стать сильнейшим средством социалистического воспитания трудящихся. Необходимо, чтобы культпросветработа в саду была пропитана коммунистическим содержанием, отражала соцстроительство, давала рабочему бодрую зарядку, организуя его на борьбу за пятилетку».
(Окончание следует)