О тихом и громком - "Воровка книг"
Автор Вениамин Гудимов
... наша память похожа на книгу на неизвестном языке. Хотя кто знает - откуда взялась она? Может быть, ее кто то обронил, забыв. И теперь детские пальцы листают ее, глаза пробегают пока молчащие строчки и останавливаются на картинках. Возможно, когда-то мы также исследовали ее - так, как это может делать ребенок, считающий найденную книгу своей. В ней картинка... немая очевидность, клубок линий, проросший из молчащих буковиц, наслаивающий на себя твое внимание. Кто поддастся ему, соблазнившись разгадкой, предчувствуя за внешней видимостью мягкий теплый воск слов?
Кадр из фильма
Домик в маленьком городке, в котором все друг друга знают. Двое - муж и жена - уже немолоды. Воздух дома пропитан фразами, привычными и затертыми от частого употребления. Темная мебель, пережившая не одно поколение. Что-то из былого стало игрой, что-то из игры - спектаклем, чьи эпизоды стали проживаться как вынужденная обычность. Привычное и живое друг в друге разделило-связало (что разделяет то и связывает) одиночество. Все страшное, включая смерть от случайной бомбы, еще впереди. Интересно - что - или кого? - можно видеть друг в друге под закат жизни, не думая о такой смерти? Или думая о ней?
Впрочем, смерть является и автором и рассказчиком этой истории. Голос смерти сообщает о героях простые вещи, в которых они сами никогда бы не признались или же просто не сказали. Смерть - как комментатор - озвучивает их суть (а что еще может быть сделано?), с которой у смерти свои отношения. Кто-то может предположить, что очевидность человека и смерти разделяет граница видимой жизни, разномирья - и будет прав.
Человек не ведает заранее о происходящем, он находится в центре своего мира (чья это иллюзия?) и посему бывает слеп, смешивая видимое, желаемое и настоящее. Вопрос о сути происходящего - как выбор, но чей? - настигает героев - конечно же! - именно тогда, когда они не просто погружены в привычное, предыдущее, но и ожидают, подразумевают его продолжения. Незаметно - даже для себя, в этом они преуспели - обменивая искренность на уверенность, сущность на идентичность, имена на роли и роли на имена.
Мир людей двойственен: героиня одновременно и «свинтус» и «принцесса», «тупая» и «крутая», «немая» и… кто-то еще. Подразумеваемое и очевидное образовали пирог повседневности: каждый откусывает от него кусок (который лишь называет своим), надеясь осуществиться. В результате - одни засыпают, другие - пробуждаются, всего лишь на время.
Здесь у каждого своя обреченность: герои вынуждены в определенный момент кинуть в костер книгу (приказ!), но у кого-то из них этот жест оживит душу и отправит на поиски оставшейся в живых книги и друга, с которым их свяжет удивительно теплый разговор, открывающий очевидное, до этого невидимое.
У других - упростит жизнь, сделает ее просто-очевидной, уличной, газетной. Газета - бабочка-однодневка, которую читают (выкрикивают) походя, забывая после выкрика. Выкрикивание как обреченность, невозможность тихой речи - например, мачехи, которая пытается сказать героине (особенно в финальной сцене) нечто теплое, но одновременно маскируя это - уже имитацией - крика для других.
В какой-то момент у меня возникло ощущение, что этот фильм о громком и тихом. Разделение пространства тихой речи друг другу (в подвале дома, когда Макс говорит Лизель о том, что именно теперь он ее услышал - когда она находит свою метафору) и громкого крика бургомистра (на освещенной факелами ночной площади), после которого людям толпы остается ничего другого, как на время остекленеть, стать прозрачными или даже призрачными - отчетливый знак этого фильма.
Другим (синоним «чужим», «остальным») - мы можем кричать. С другими («своими», «близкими») мы можем говорить, не нарушая тишину. Некоторые имена, которые дают друг другу герои фильма, выкрикиваются- «тупая», адресованы многим и несут разброс вроде «я тебя называю при всех". Другие имена - «принцесса, добро пожаловать» - произносятся кому-то одному.
А если пойти дальше за этой мыслью - мы, можно найти удивительный вопрос о внутреннем крике и тихой речи в душе человека. Да, смерть обжигает и заставляет кричать или молчать ( в молчании, порою, связан крик). Но есть другой (не всякий, а тот кто рядом), который в этот драматический момент может поделиться тихой речью, которая разбудит наш голос.
Что может крик? Указывать, требовать, взывать к действию. Убеждать. Вламываться. Переделывать. Звать. Опровергать. Обвинять. Уплощать до однозначности. Но можно ли крича, видеть полет бабочки? Наблюдать игру ребенка? Разговаривать о картине Брейгеля? Читать как книгу млечный путь? Вслушиваться? Крик разрушает уединенность. А еще… в крике нет Пути. Вместо него - чаще дистанция для бега. Кричат, как правило, чаще на базаре и войне, там агония одного - победа другого.
Тихая речь - как способ быть - рождается не в молчании, но в тишине. Определенный круг тем, которые возможно увидеть, прояснить, понимать, исследовать только через нее - как проводника. Даже если Лизель читает Уэлса лежащему в горячке Максу - она читает тому, кто слышит. Тихая речь оставляет другому право на услышанность и ответность (крик - отнимает). Тихая речь позволяет слышать себя - даже когда ты говоришь другому, или читаешь чьи-то строчки, как например, сейчас.
Или смотришь этот фильм - «Воровка книг»…