Василий Филиппов
ПРОЩАНИЕ
(июнь 1985)
Читаю Лермонтова,
Поэта нервного,
Поэта мелодичного,
От Елены Шварц отличного.
Мне с ним непривычно
Он дотянулся до неба
И сказал: "Прощай, Ева".
А меня мучит мой демон,
Истлевают мои кожаные ризы
Постепенно.
Иногда приезжает Дева.
Нa возлюбленную Лермонтова она не похожа
И сидит подолгу возхле любовного ложа.
Ароматна ее осторожная кожа.
А Лермонтов постепено выходит в печать.
Мне хочется от судьбы его - дрожащего листика -
кричать.
Мне хочется спать,
Но не тем холодным сном могилы
В веке постылом.
А Лермонтов с кинжалом
С любви жалом,
Лежит в долине Дагестана.
Вся жизнь его - мученье ума
И изредка - гауптвахта-тюрьма.
Он достиг монастыря неба
И знал Имя Ответа.
Он Пушкину мертвую руку жал,
Из рук выпадал кинжал.
Он был поэт второй,
И жизнь проводил в любовный муках,
И в пыли полковой,
Поэт, а не мастеровой.
Слова его, как мел, лились из кружки-горла,
Он одинокий был.
И всё-таки царь Николай его любил,
Но смерть крыла над ним с младенчества простерла.
(июнь 1985)
Читаю Лермонтова,
Поэта нервного,
Поэта мелодичного,
От Елены Шварц отличного.
Мне с ним непривычно
Он дотянулся до неба
И сказал: "Прощай, Ева".
А меня мучит мой демон,
Истлевают мои кожаные ризы
Постепенно.
Иногда приезжает Дева.
Нa возлюбленную Лермонтова она не похожа
И сидит подолгу возхле любовного ложа.
Ароматна ее осторожная кожа.
А Лермонтов постепено выходит в печать.
Мне хочется от судьбы его - дрожащего листика -
кричать.
Мне хочется спать,
Но не тем холодным сном могилы
В веке постылом.
А Лермонтов с кинжалом
С любви жалом,
Лежит в долине Дагестана.
Вся жизнь его - мученье ума
И изредка - гауптвахта-тюрьма.
Он достиг монастыря неба
И знал Имя Ответа.
Он Пушкину мертвую руку жал,
Из рук выпадал кинжал.
Он был поэт второй,
И жизнь проводил в любовный муках,
И в пыли полковой,
Поэт, а не мастеровой.
Слова его, как мел, лились из кружки-горла,
Он одинокий был.
И всё-таки царь Николай его любил,
Но смерть крыла над ним с младенчества простерла.