Дмитрий Быков представляет Михаила Яснова
Деревья давно срубили, иссохший залив молчит,
однако старинная лютня на лазерном диске звучит
так безупречно, так вечно, что меломаны в восторге.
Наконец-то мы все оцифрованы.
Словно в морге.
Дмитрий Быков представляет Михаила Яснова // "Новая газета", №31, 24 марта 2014 года
Оригинал взят у jewsejka в Дмитрий Быков представляет Михаила Яснова // "Новая газета", №31, 24 марта 2014 года
.
«ВЫБОР БЫКОВА»
Когда «Новая газета» предложила мне вести поэтическую рубрику, доверяя моему вкусу, - я обзвонил некоторое количество любимых поэтов и собрал у них подборки. Мне кажется концептуальным начать с «я» - несчастной последней буквы, которой вечно напоминают об этом ее месте в алфавите. Без «я» в лирической поэзии ничего не получается, и только это делает ее столь подозрительной в любые смутные времена. На букву «я» начинается в современной русской поэзии Михаил Яснов.
Я был, кажется, шестиклассником, когда прочел в «Юности» - там первые номера обычно отдавались дебютантам, и первые публикации помечались «Зеленым листком», - довольно большую его подборку. С тех пор я помню наизусть «Помяну в этот вечер Елену» и «Маленького точильщика». Яснов был, вправду сказать, отнюдь не начинающим автором - это он в советской печати появился впервые (не считая детской публикации 1962 года), а в сам- и даже тамиздате его стихи ходили. Он вел в советской поэзии обычную для тех времен жизнь переводчика и детского автора, поскольку в этих двух нишах можно было легально существовать, не пересекаясь с официозом. В результате он перевел почти всего Аполлинера, несколько книг Превера, сказки Веркора - словом, стал одним из ведущих мастеров поэтического перевода в Ленинграде-Петербурге. Одновременно росла его слава детского поэта, которая его самого, к счастью, ничуть не раздражает: в конце концов, многие дети научились гротескному мышлению и словесным играм именно у Яснова. Его роман в стихах «Жизнь жука» - «Жил-был жук, жук был мал, жук грыз бук, ел, пил, спал» и т. д., - наверняка вам известен, если не наизусть, то фрагментарно. Его, как ни странно, никогда не тяготило сочинение детской лирики (настоящей, кстати, лирики, в лучших обэриутских традициях), потому что, если хочешь изменить мир к лучшему, - надо начинать с воздействия на детей. И читатели Яснова, как знаю я на собственном отцовском опыте, вырастают приличными людьми - потому что не считают мир мрачным местом, где так неуютно идеальным существам вроде нас.
Со временем я познакомился с Ясновым и даже перешел с ним на «ты», что далось мне нелегко вследствие понятного пиетета, - но этот скромный бородач не терпит похвал и не ощущает возраста. Тем не менее стихи его как были для меня чудом, так и остались: я не понимаю, откуда он берет силы для этого иронического смирения, откуда его чистые краски, редкое сочетание точности и милосердия, откуда способность гармонизировать все, что его окружает и волей-неволей попадает в стихи. Он один из самых ясных - как же иначе при такой фамилии, - чистых и сильных, при всей сдержанности, голосов петербургской школы. Вот несколько его новых стихов, целительных для любого читателя независимо от возраста.
Дмитрий Быков
Михаил Яснов
* * *
Снова пахнет разором и кровью,
и у нынешних бед на краю,
как высокое средневековье,
я культурой себя сознаю.
Это значит: готовься к недоле,
репетируй, как варваров ждать.
Да они уже, собственно, в доме:
стулья сдвинуты, смята кровать.
* * *
Покуда свято место не пустует,
не отдадим историю векам.
Россия спит. Германия бастует.
Пол-Франции сидит по кабакам.
Я пил, как все, - но был мой тост не стоящ.
Кричал, как все, - но не ступал за грань.
А сон страны, рождающий чудовищ,
Проник мне в жабры и забил гортань.
* * *
И все-таки шорох пластинки под патефонной иглой
создавал ощущение жизни: то ли шумел прибой,
то ли шуршали деревья, и музыка, пению вторя,
рождалась из листопада и пены моря.
Деревья давно срубили, иссохший залив молчит,
однако старинная лютня на лазерном диске звучит
так безупречно, так вечно, что меломаны в восторге.
Наконец-то мы все оцифрованы.
Словно в морге.
* * *
Я постепенно превращаюсь в тень -
слова всё глуше, взгляды всё короче.
В ушко игры меня, как нитку, вдень,
чтоб залатать изнанку этой ночи.
Ни звука, ни во сне, ни наяву,
последний отзвук жизнь мою оставил.
И если я еще тобой живу,
то чтоб не нарушать расхожих правил.
* * *
О чем кричите вы, старинные чернила?
Разлука - сблизила, а близость - разлучила.
Тоскою выцветшей заполнена тетрадь.
Разлука - сблизила. Но слов не разобрать.
А вот машинопись, уже давно слепая,
здесь жмутся буквы, друг на друга наступая,
и так издерган шрифт, и так его знобит…
Разлука - сблизила. Но дальше текст забит.
А ты, мой верный друг, заложник легких клавиш,
какому будущему тень от нас оставишь?
Разлука - сблизила. Так в чем же тут беда?
А близость - разлучи…
Все стерто навсегда.
* * *
Памяти Завена Аршакуни
Петербургский художник армянских кровей,
для кого-то - нацмен, для кого-то - еврей,
для кого-то - забота иная,
а для нас он - водитель трамвая.
Этот красный трамвайчик я знаю в лицо:
у него на холсте, возле рамы, кольцо.
И садится водитель трамвая,
пассажиров ночных подзывая.
Мы отправимся в путь вдоль каналов и рек.
Так какой, извините, за окнами век?
То ли это Растрелли с Трезини,
то ли города нет и в помине.
Это белая лошадь в туманном окне,
это ослик с поклажей на круглой спине,
это луковки Божьего мира
и младенец во чреве буксира.
Это солнце, которое бьет через край
полотна, и звенит огоньками трамвай:
колокольчики - желтый и синий -
в лабиринте проспектов и линий…
* * *
Ледок промерзает до хруста,
никак не согреться в тепле…
Мне пусто, как комнате Пруста
в музее Карнавале.
Среди заоконных пейзажей,
таких же пустых по зиме,
я тоже покинут и зажил,
как комната, сам по себе.
Осыпалась позолота,
давно заржавели ключи,
ни грязи, ни пыли… Но кто-то
все ходит и ходит в ночи.
То стулом скрипит, то кроватью,
то молча сидит без огня…
И все не решаюсь сказать я,
что гений покинул меня.
.
однако старинная лютня на лазерном диске звучит
так безупречно, так вечно, что меломаны в восторге.
Наконец-то мы все оцифрованы.
Словно в морге.
Дмитрий Быков представляет Михаила Яснова // "Новая газета", №31, 24 марта 2014 года
Оригинал взят у jewsejka в Дмитрий Быков представляет Михаила Яснова // "Новая газета", №31, 24 марта 2014 года
.
«ВЫБОР БЫКОВА»
Когда «Новая газета» предложила мне вести поэтическую рубрику, доверяя моему вкусу, - я обзвонил некоторое количество любимых поэтов и собрал у них подборки. Мне кажется концептуальным начать с «я» - несчастной последней буквы, которой вечно напоминают об этом ее месте в алфавите. Без «я» в лирической поэзии ничего не получается, и только это делает ее столь подозрительной в любые смутные времена. На букву «я» начинается в современной русской поэзии Михаил Яснов.
Я был, кажется, шестиклассником, когда прочел в «Юности» - там первые номера обычно отдавались дебютантам, и первые публикации помечались «Зеленым листком», - довольно большую его подборку. С тех пор я помню наизусть «Помяну в этот вечер Елену» и «Маленького точильщика». Яснов был, вправду сказать, отнюдь не начинающим автором - это он в советской печати появился впервые (не считая детской публикации 1962 года), а в сам- и даже тамиздате его стихи ходили. Он вел в советской поэзии обычную для тех времен жизнь переводчика и детского автора, поскольку в этих двух нишах можно было легально существовать, не пересекаясь с официозом. В результате он перевел почти всего Аполлинера, несколько книг Превера, сказки Веркора - словом, стал одним из ведущих мастеров поэтического перевода в Ленинграде-Петербурге. Одновременно росла его слава детского поэта, которая его самого, к счастью, ничуть не раздражает: в конце концов, многие дети научились гротескному мышлению и словесным играм именно у Яснова. Его роман в стихах «Жизнь жука» - «Жил-был жук, жук был мал, жук грыз бук, ел, пил, спал» и т. д., - наверняка вам известен, если не наизусть, то фрагментарно. Его, как ни странно, никогда не тяготило сочинение детской лирики (настоящей, кстати, лирики, в лучших обэриутских традициях), потому что, если хочешь изменить мир к лучшему, - надо начинать с воздействия на детей. И читатели Яснова, как знаю я на собственном отцовском опыте, вырастают приличными людьми - потому что не считают мир мрачным местом, где так неуютно идеальным существам вроде нас.
Со временем я познакомился с Ясновым и даже перешел с ним на «ты», что далось мне нелегко вследствие понятного пиетета, - но этот скромный бородач не терпит похвал и не ощущает возраста. Тем не менее стихи его как были для меня чудом, так и остались: я не понимаю, откуда он берет силы для этого иронического смирения, откуда его чистые краски, редкое сочетание точности и милосердия, откуда способность гармонизировать все, что его окружает и волей-неволей попадает в стихи. Он один из самых ясных - как же иначе при такой фамилии, - чистых и сильных, при всей сдержанности, голосов петербургской школы. Вот несколько его новых стихов, целительных для любого читателя независимо от возраста.
Дмитрий Быков
Михаил Яснов
* * *
Снова пахнет разором и кровью,
и у нынешних бед на краю,
как высокое средневековье,
я культурой себя сознаю.
Это значит: готовься к недоле,
репетируй, как варваров ждать.
Да они уже, собственно, в доме:
стулья сдвинуты, смята кровать.
* * *
Покуда свято место не пустует,
не отдадим историю векам.
Россия спит. Германия бастует.
Пол-Франции сидит по кабакам.
Я пил, как все, - но был мой тост не стоящ.
Кричал, как все, - но не ступал за грань.
А сон страны, рождающий чудовищ,
Проник мне в жабры и забил гортань.
* * *
И все-таки шорох пластинки под патефонной иглой
создавал ощущение жизни: то ли шумел прибой,
то ли шуршали деревья, и музыка, пению вторя,
рождалась из листопада и пены моря.
Деревья давно срубили, иссохший залив молчит,
однако старинная лютня на лазерном диске звучит
так безупречно, так вечно, что меломаны в восторге.
Наконец-то мы все оцифрованы.
Словно в морге.
* * *
Я постепенно превращаюсь в тень -
слова всё глуше, взгляды всё короче.
В ушко игры меня, как нитку, вдень,
чтоб залатать изнанку этой ночи.
Ни звука, ни во сне, ни наяву,
последний отзвук жизнь мою оставил.
И если я еще тобой живу,
то чтоб не нарушать расхожих правил.
* * *
О чем кричите вы, старинные чернила?
Разлука - сблизила, а близость - разлучила.
Тоскою выцветшей заполнена тетрадь.
Разлука - сблизила. Но слов не разобрать.
А вот машинопись, уже давно слепая,
здесь жмутся буквы, друг на друга наступая,
и так издерган шрифт, и так его знобит…
Разлука - сблизила. Но дальше текст забит.
А ты, мой верный друг, заложник легких клавиш,
какому будущему тень от нас оставишь?
Разлука - сблизила. Так в чем же тут беда?
А близость - разлучи…
Все стерто навсегда.
* * *
Памяти Завена Аршакуни
Петербургский художник армянских кровей,
для кого-то - нацмен, для кого-то - еврей,
для кого-то - забота иная,
а для нас он - водитель трамвая.
Этот красный трамвайчик я знаю в лицо:
у него на холсте, возле рамы, кольцо.
И садится водитель трамвая,
пассажиров ночных подзывая.
Мы отправимся в путь вдоль каналов и рек.
Так какой, извините, за окнами век?
То ли это Растрелли с Трезини,
то ли города нет и в помине.
Это белая лошадь в туманном окне,
это ослик с поклажей на круглой спине,
это луковки Божьего мира
и младенец во чреве буксира.
Это солнце, которое бьет через край
полотна, и звенит огоньками трамвай:
колокольчики - желтый и синий -
в лабиринте проспектов и линий…
* * *
Ледок промерзает до хруста,
никак не согреться в тепле…
Мне пусто, как комнате Пруста
в музее Карнавале.
Среди заоконных пейзажей,
таких же пустых по зиме,
я тоже покинут и зажил,
как комната, сам по себе.
Осыпалась позолота,
давно заржавели ключи,
ни грязи, ни пыли… Но кто-то
все ходит и ходит в ночи.
То стулом скрипит, то кроватью,
то молча сидит без огня…
И все не решаюсь сказать я,
что гений покинул меня.
.