Татьяна Коптелова
Я пишу тебе в двадцать втором. Или сорок втором.
Снова снег покрывает уставшие темные площади.
А у вас там все ветер рвет в клочья туманы, играет песком,
Мнет небесные простыни, Богом до дыр что проношены.
Я пишу и меняются почерк, чернила и шрифт.
Мои письма летят - электронные или бумажные.
Их догнать может лишь паровозный стремительный свист,
Но вернуть их обратно никто никогда не отважится.
Я пишу тебе письма на разных, на всех языках:
Украинском, молдавском, казахском, грузинском, на русском...
Я пишу тебе в рай или в май исступленный, в цветах.
Ты сейчас в Сталинграде, в Донецке, в Херсоне, под Курском.
Эти рельсы уходят на запад, а кажется - вверх,
Доставляя слова, словно кровь к сердцу - вены.
Наше прошлое переливается в нас, созывает нас всех
И становится будущим. Нашим, святым. Непременно.
Снова снег покрывает уставшие темные площади.
А у вас там все ветер рвет в клочья туманы, играет песком,
Мнет небесные простыни, Богом до дыр что проношены.
Я пишу и меняются почерк, чернила и шрифт.
Мои письма летят - электронные или бумажные.
Их догнать может лишь паровозный стремительный свист,
Но вернуть их обратно никто никогда не отважится.
Я пишу тебе письма на разных, на всех языках:
Украинском, молдавском, казахском, грузинском, на русском...
Я пишу тебе в рай или в май исступленный, в цветах.
Ты сейчас в Сталинграде, в Донецке, в Херсоне, под Курском.
Эти рельсы уходят на запад, а кажется - вверх,
Доставляя слова, словно кровь к сердцу - вены.
Наше прошлое переливается в нас, созывает нас всех
И становится будущим. Нашим, святым. Непременно.