Мир изменился
.
.
.
.
.
.
.
.
Мир изменился - притих, накренившись холодным летом…
Думать хотелось, что все обратимо - но это длится…
Знаешь, порой, просыпаясь, не верю, что я жива.
Знаешь, какими кровавыми стали теперь рассветы,
Знаешь, какими безумными и незнакомыми - лица,
Какими больными, ненужными и мучительными - слова?
Знаешь, как в сизом, застлавшем сердца и дороги дыме
Горько и странно, и страшно, и безнадёжно
Знать, что уходит надежда, покой и тепло…
Вот она - та черта, за которой мы будем другими,
Вон оно - то, что принять, осознать и простить невозможно,
Вот оно - непроглядное дно, абсолютное зло.
Знаешь, в этом кромешном всеобщем армагеддоне,
Где в страшные чёрные стаи сбиваются души,
Падают самолеты и взрываются поезда,
Есть только мгновенье и хрупкие стены дома,
Есть что-то внутри, что огнём и мечом не разрушить,
И вера, что тьма, заслонившая небо - не навсегда.
.
.
.
.
.
.
.
Мир изменился - притих, накренившись холодным летом…
Думать хотелось, что все обратимо - но это длится…
Знаешь, порой, просыпаясь, не верю, что я жива.
Знаешь, какими кровавыми стали теперь рассветы,
Знаешь, какими безумными и незнакомыми - лица,
Какими больными, ненужными и мучительными - слова?
Знаешь, как в сизом, застлавшем сердца и дороги дыме
Горько и странно, и страшно, и безнадёжно
Знать, что уходит надежда, покой и тепло…
Вот она - та черта, за которой мы будем другими,
Вон оно - то, что принять, осознать и простить невозможно,
Вот оно - непроглядное дно, абсолютное зло.
Знаешь, в этом кромешном всеобщем армагеддоне,
Где в страшные чёрные стаи сбиваются души,
Падают самолеты и взрываются поезда,
Есть только мгновенье и хрупкие стены дома,
Есть что-то внутри, что огнём и мечом не разрушить,
И вера, что тьма, заслонившая небо - не навсегда.