Не одни грабли, так другие - без них никак
От ранней лирики к поздней, снова Анна Андреевна через время дотянулась и пронзила словом своим. Даже нет - не через время, а как само время заговорило её стихами, да так... Казалось бы - я уже не раз "в общении" с ней сталкивалась с этим внезапным и мощным ощущением сопричастия, соприсутствия и со-бытиЯ, так что могла бы и привыкнуть. И читала почти всё. Однако, почти - да не всё! И надо же было (случайно, разумеется) напороться на это стихотворение... И потом сидеть и чувствовать (даже понимать не надо), что 1950-й год был так давно, но на самом деле - совсем недавно. Не воспринимается "тогда" и "сейчас", какое-то одно оно, неизмеряемое, что ли...
Потом я с размаху наступила на шикарные грабли!
Вот ведь был уже опыт попадания в собственную ловушку: готовила литературно-музыкальный вечер, подбирала стихотворения и, конечно, завершающее выбрала как положено - чтобы наверняка, чтобы каждого в зале проняло. А мама, думаю, точно прослезится. Не злорадно думаю, правда, но думаю же... Мама прослезилась, и не она одна. Куда хуже то, что через разбухающий с каждым словом ком в горле мне самой читать оказалось, мягко говоря, сложновато. "Не рой другому яму!..."
И чего меня понесло сейчас сделать то же самое? Зачем было вслух читать? На публике-то я умудрилась непонятно как продержаться, а тут - одна мама, и потому еще больше плачется...
Эпоха заставляет себя услышать, в общем. Напоминает, стыдит и всё равно надеется.
ГОВОРЯТ ДЕТИ
В садах впервые загорелись маки,
И лету рад и вольно дышит город
Приморским ветром, свежим и соленым.
По рекам лодки пестрые скользят,
И юных липок легонькие тени -
Пришелиц милых на сухом асфальте,-
Как свежая улыбка…
Вдруг горькие ворвались в город звуки,
Из хора эти голоса - из хора сирот,-
И звуков нет возвышенней и чище,
Не громкие, но слышны на весь мир.
И в рупоре сегодня этот голос,
Пронзительный, как флейта. Он несется
Из-под каштанов душного Парижа,
Из опустевших рейнских городов,
Из Рима древнего.
И он доходчив,
Как жаворонка утренняя песня.
Он - всем родной и до конца понятный…
О, это тот сегодня говорит,
Кто над своей увидел колыбелью
Безумьем искаженные глаза,
Что прежде на него всегда глядели,
Как две звезды,-
и это тот,
Кто спрашивал:
«Когда отца убили?»
Ему никто не смеет возразить,
Остановить его и переспорить…
Вот он, светлоголовый, ясноглазый,
Всеобщий сын, всеобщий внук.
Клянемся,
Его мы сохраним для счастья мира!
1 июня 1950