Когда заканчивается книга...
...только и остается, что соединять вымысел и доступную реальность. Как вернувшемуся домой путешественнику, который перебирает привезенные издалека камушки и ракушки.
"Сегодня Леону предстояло исполнить партию альта в баховской мессе В-moll «Dona nobis pacem» на латыни и - что особенно он любил - «Dignare» Генделя.
Уже предвкушал благородную поступь органа, что сдерживает - благословляя! - моление рвущегося к небу голоса.
…Всегда смаковал эти гулкие покашливания, шелест нотных партий, приглушенные шаги последних, крадущихся на цыпочках к своим местам слушателей… Два-три мгновения волнующей тишины, и вот уже протяжная мощь органного вступления торжественно и грозно раздвигает золотые ризы:
- Di-igna-a-re, Do-omi-ine…
Три слога: первый скачок, секста вверх, плавное опадание на секунду… воля, простор, неимоверная благая ширь Господнего деяния - и струи пурпурных лучей хлынули, затопляя голубой, леденцовый, ало-желтый воздух собора.
Его мощный, гибкий и все же, как положено в духовной музыке, слегка потусторонний голос, мастерски сфокусированный, повисает в нужной точке пространства. Возможно, это и было секретом его удивительной власти над воображением публики: он всегда умело находил эту акустическую цель, внедрялся, прорастал и распластывался своим крылатым голосом, распространялся, овладевая всем воздухом, всей скрытой мощью собора, покрывая им огромные внутренние пространства…
- Die isto sine peccato nos custodire…
Лапидарный Гендель, по мнению знатоков соотносящийся с Бахом как Бетховен с Моцартом, здесь, в «Dignare», превзошел себя. Каноническая гармония отброшена, и от чуда модуляций на протяжении нескольких тактов под остинатные удары мурашки бегут по коже, будто вглядываешься в химеры Нотр-Дама.
- Miserere nostri Domine, miserere nostri!
Разве думал прагматик Гендель, уравновешенный мастер золотого, почти закатного барокко, что этот пустячок - чуть меньше двадцати тактов - спустя почти три века превратится в мировой шлягер!
«Dignare»… Не зря в старину давали классическое образование: латынь, пусть в объеме гимназического курса, латынь - жаргон медиков, теологов и юристов, золотая латынь, которую, как говаривала Барышня, попутно прикарманили итальянский, испанский, французский, да и английский с немецким… А вот попробуй найти аналог - споткнешься! «Dignare»… «Удостой» - как в классическом переводе? Вряд ли. Скорее - «Сохрани в достоинстве, Господи, избавь от искушений».
- Miserere nostri Domine, miserere nostri!
Хорошо жилось тогда, в XVIII веке: чуть что - помилуй, Господи!.. А нам сегодня кого молить, у кого защиты искать?
- Fiat misericordia tua…
Его голос взбирается вкрадчиво молящим «Miserere!» все выше, все выше, как бы испытывая публику, вручая ей еще более высокую ноту своего беспримерного диапазона:
- Do-omine, super nos, quemadmo-odum spe-eravimus in te… - как бы предлагая ступить вместе с ним на эфемерную лестницу, уходящую в такую запредельную высь, откуда не всегда и вернуться получается, лестницу ангелов, достойную, пожалуй, лишь легчайших шагов господних посланников, что снуют и снуют над головой спящего Яакова, где-то там, где вырос и жил сам Леон:
- In te, Domine, speravi: non confundar in aeternum.
Молящее «Miserere!» все исступленнее, все настойчивее вздымается и рвется к небесам, распахивает невидимые божественные кулисы: сначала пурпурные, кровеносные, струйные, наполненные самым низким тембром диапазона, затем солнечно звонкие, складчатые, ликующие переливы среднего регистра, затем полетно-лазурные, упоительные, выше которых, кажется, даже мечта, даже сон не взмывают… И наконец его бесплотный, невесомый, самый прозрачный его белый голос раздвигает последнюю невидимую завесу и растворяется в китовых ребрах гигантского потолка…"
Дина Рубина "Русская канарейка", роман третий
"Сегодня Леону предстояло исполнить партию альта в баховской мессе В-moll «Dona nobis pacem» на латыни и - что особенно он любил - «Dignare» Генделя.
Уже предвкушал благородную поступь органа, что сдерживает - благословляя! - моление рвущегося к небу голоса.
…Всегда смаковал эти гулкие покашливания, шелест нотных партий, приглушенные шаги последних, крадущихся на цыпочках к своим местам слушателей… Два-три мгновения волнующей тишины, и вот уже протяжная мощь органного вступления торжественно и грозно раздвигает золотые ризы:
- Di-igna-a-re, Do-omi-ine…
Три слога: первый скачок, секста вверх, плавное опадание на секунду… воля, простор, неимоверная благая ширь Господнего деяния - и струи пурпурных лучей хлынули, затопляя голубой, леденцовый, ало-желтый воздух собора.
Его мощный, гибкий и все же, как положено в духовной музыке, слегка потусторонний голос, мастерски сфокусированный, повисает в нужной точке пространства. Возможно, это и было секретом его удивительной власти над воображением публики: он всегда умело находил эту акустическую цель, внедрялся, прорастал и распластывался своим крылатым голосом, распространялся, овладевая всем воздухом, всей скрытой мощью собора, покрывая им огромные внутренние пространства…
- Die isto sine peccato nos custodire…
Лапидарный Гендель, по мнению знатоков соотносящийся с Бахом как Бетховен с Моцартом, здесь, в «Dignare», превзошел себя. Каноническая гармония отброшена, и от чуда модуляций на протяжении нескольких тактов под остинатные удары мурашки бегут по коже, будто вглядываешься в химеры Нотр-Дама.
- Miserere nostri Domine, miserere nostri!
Разве думал прагматик Гендель, уравновешенный мастер золотого, почти закатного барокко, что этот пустячок - чуть меньше двадцати тактов - спустя почти три века превратится в мировой шлягер!
«Dignare»… Не зря в старину давали классическое образование: латынь, пусть в объеме гимназического курса, латынь - жаргон медиков, теологов и юристов, золотая латынь, которую, как говаривала Барышня, попутно прикарманили итальянский, испанский, французский, да и английский с немецким… А вот попробуй найти аналог - споткнешься! «Dignare»… «Удостой» - как в классическом переводе? Вряд ли. Скорее - «Сохрани в достоинстве, Господи, избавь от искушений».
- Miserere nostri Domine, miserere nostri!
Хорошо жилось тогда, в XVIII веке: чуть что - помилуй, Господи!.. А нам сегодня кого молить, у кого защиты искать?
- Fiat misericordia tua…
Его голос взбирается вкрадчиво молящим «Miserere!» все выше, все выше, как бы испытывая публику, вручая ей еще более высокую ноту своего беспримерного диапазона:
- Do-omine, super nos, quemadmo-odum spe-eravimus in te… - как бы предлагая ступить вместе с ним на эфемерную лестницу, уходящую в такую запредельную высь, откуда не всегда и вернуться получается, лестницу ангелов, достойную, пожалуй, лишь легчайших шагов господних посланников, что снуют и снуют над головой спящего Яакова, где-то там, где вырос и жил сам Леон:
- In te, Domine, speravi: non confundar in aeternum.
Молящее «Miserere!» все исступленнее, все настойчивее вздымается и рвется к небесам, распахивает невидимые божественные кулисы: сначала пурпурные, кровеносные, струйные, наполненные самым низким тембром диапазона, затем солнечно звонкие, складчатые, ликующие переливы среднего регистра, затем полетно-лазурные, упоительные, выше которых, кажется, даже мечта, даже сон не взмывают… И наконец его бесплотный, невесомый, самый прозрачный его белый голос раздвигает последнюю невидимую завесу и растворяется в китовых ребрах гигантского потолка…"
Дина Рубина "Русская канарейка", роман третий
Click to view