Детское воровство.
Оригинал взят у tatiana_gubina в Живем вместе Ч.37
Ч.36 здесь
Тема воровства была для меня, конечно, не новой. Говорят, через это проходят все - в детстве. Еще говорят, что нет другого способа понять, где проходит граница дозволенного, чем ободрать об эту границу свою собственную шкуру.
В моем детстве был эпизод - я таскала мелочь из карманов пальто в школьном гардеробе. Два или три раза. Было мне лет восемь или девять, и вовлекла меня в это занятие одноклассница, с которой мы вместе маялись на продленке. Она мне не очень нравилась, была грубовата, и поговорить любила о вещах, которые я сама обсуждать либо стеснялась, либо вообще не понимала, о чем идет речь. Но на продленке было так скучно, и время тянулось так невыносимо медленно!
Пока мы спускались на первый этаж, пока она прикладывала палец к губам и велела мне смотреть по сторонам - не идет ли кто, я еще не понимала, что же такое мы будем делать. Новая подруга обещала «интересное». Наконец, настал момент, который был сочтен «подходящим», она дернула меня за руку, втащила вглубь вешалок и сказала - «давай, быстренько». Я не понимала. Она тем временем шарила рукой, как мне казалось, между пальто и курток, и одновременно приговаривала - «а если кто пойдет, мы тут просто так стоим! Что мы, стоять тут не можем? Мы вообще от мальчишек прячемся. Они нас обижают. Вот, мы так и скажем, и их еще и накажут!» Я решила, что это и есть обещанное «интересное» - прятаться от мальчишек. Правда, никаких мальчишек нам за последние два часа не попадалось, их, кажется, и на продленке-то не было, ну и что, игра такая, почему бы и нет? Потом она посмотрела на меня и спросила, что мне досталось. Я не поняла. Она протянула руку и показала горстку мелочи в ладони - из чужих карманов. До меня наконец дошло.
Шарить по карманам было довольно противно. Но отказываться мне было как-то неловко. Человек же меня привел, показал, поделился, можно сказать, секретами мастерства. Поддерживал меня - да не бойся, это не сложно, у тебя все получится! Отчего-то мне казалось, что если я откажусь, то моя новоиспеченная подруга обидится. Мне казалось, что с моей стороны это будет плохо и нечестно . Ну и если я немножко полазаю по чужим карманам, то ничего уж такого ужасного не произойдет. К тому же, моя «наставница» уверяла, что никому никакого ущерба от наших действий не будет. Это утверждение поначалу меня удивило - как это не будет, если мы возьмем что-то, что им принадлежит? Но она привела какую-то «железную логику» - мол, если люди оставляют что-то в карманах без присмотра, значит, у них это лишнее, а лишнее обязательно надо забрать. Вроде, мы даже хорошее дело сделаем - освободим людей от лишнего.
Я сунула руку в карман, потом в другой, третий - там было пусто. Я не удивилась - ну кто будет оставлять на вешалке что-то ценное? Да и какие ценности могут быть у школьников - в те времена, когда ни мобильных, ни плейеров, ни прочих гаджетов еще не было даже в перспективе, многоцветная шариковая ручка считалась вещью «крутой», а заграничной жвачкой владели только избранные, да и то время от времени, в карманах действительно мало что могло найтись. Наконец мне попались трамвайные билетики. В одном кармане было всего два билетика, мятых, а в другом - совсем новая книжечка, на десять поездок. И еще копеек пятнадцать, по тем временам - сумма, мороженое в вафельном стаканчике, с кремовой розочкой стоило двадцать копеек. А один трамвайный билетик - три копейки.
«Подельница» показала свою добычу - целую горсть мелочи. Она была горда и снисходительна - конечно, она понимает, что я всего в первый раз, и намекала, что если я буду делать это чаще, то, возможно, тоже кое-чему научусь. Разумеется, так хорошо у меня вряд ли получится, потому что у нее… тут она сказала какое-то слово, которое я не поняла, но по смыслу, видимо, имелось в виду что-то вроде «особого дара». Она еще говорила о том, что как будто «видит» нужные ей карманы.
Пятнадцать копеек я оставила себе, а билетики отдала вечером маме, сказав, что нашла на улице, просто валялись. Мама порадовалась находке - ну надо же, иногда вот так везет! Меня как будто что-то кольнуло. Я сама радовалась не очень. Кроме того, пережитый опыт был сильным, и очень хотелось маме рассказать - как все это было, что говорила эта моя подружка… И, на самом деле, совета хотелось спросить - правда ли, что тем людям, у которых мы все это забрали, не будет никакого ущерба? И узнать хотелось мамино мнение - ну ведь ничего такого, правда? Вот принесла же я ей нужную вещь… С другой стороны, как-то оно не очень…
На следующий день мы снова пошли «на дело». На этот раз все прошло легче, меня даже захватил своего рода азарт - чего ж я отстаю-то? Если двигать рукой вот так, то получается спорее, а если ухватить карман сначала снаружи, то становится понятным, есть там что-то, или нет. Мелочи в этот раз собралось побольше, и трамвайных билетиков - целых две книжечки! Я открывала для себя мир чужих карманов. Оказалось, что это в свой карман рука опускается как будто сама, без всяких препятствий. Чужие отчего-то «прятались», давались с трудом, иногда как будто «убегали» - вот же она, прорезь, ан нет, пальцы скользят по сплошной ткани… Некоторые карманы изнутри были мягкими, уютными, и на ощупь как будто чистыми, а из некоторых хотелось буквально выдернуть руку - так там было противно и неопрятно…
Я снова принесла маме трамвайные билетики. Она удивилась, сказала с сомнением - надо же, как тебе везет! Мне стало совсем неприятно. Во-первых, было понятно, что третий раз добычу приносить нельзя. Ну и куда мне тогда девать эти несчастные билетики? Мелочь, конечно, вещь хорошая, но маме же ее не отдашь.. А мне самой чужие деньги уже начали «жечь руки». Удовольствия от обладания парой рублей в монетках я не испытывала никакого. И еще - эти деньги надо было где-то прятать. Воображение подсовывало картинки - вот приходит человек, надевает свое пальто, а в кармане нет ни трамвайных билетиков, ни мелочи. А если ему ехать куда-то? А если кто-то узнает? А если нас кто-то видел? А если кто-то скажет о пропаже, а нас кто-то там видел, и начнут выяснять, что мы там делали - тогда ведь придется врать! А что нужно врать? Надо бы пойти переспросить у той девочки, что нужно врать, а то вдруг она соврет одно, а я другое, и тогда все выплывет наружу… И мама узнает, что я приносила ей ворованные билетики! Как все плохо-то… И зачем я это делала!
Неприятных ощущений было много, и это было, пожалуй, неожиданно - ведь и до этого я таскала по десять-пятнадцать копеек из маминого кошелька, и никаких неприятных чувств от этого не испытывала. Момент для «изъятия» я всегда выбирала хороший, надежный. Ну а если бы денежку мама обнаружила, я могла сказать, что это осталась сдача от предыдущего похода в магазин. Ну или пред-предыдущего. Интуитивно было понятно, что «зажатая» мелочь - «грех» небольшой, к тому же сдачу мне и так иногда оставляли.
Когда подружка в третий раз пригласила меня пойти «развлечься», я сразу не смогла сказать «нет», и поплелась за ней на первый этаж, по дороге мечтая, чтобы нам что-то помешало, и мне не пришлось с ней объясняться. Пусть бы там стояла учительница, или еще лучше - две. Ну или кто-то одевался, а потом пришел бы кто-то еще. Или уборщица решила помыть пол в раздевалке. Как назло, никого не было. Подружка моя сказала - давай ты будешь следить, чтобы никто не шел, а я пойду искать. Я согласилась - ну хоть так пока, все же это не я буду шарить по карманам. Та вернулась быстро, сказала, что теперь моя очередь. Я собралась с духом и ответила, что «сегодня не хочу». Та отчего-то стала настаивать, и я подумала - ей-то зачем, чтобы я туда пошла и чтобы забирала чужую мелочь из чужих карманов?
Отказаться напрямую я так и не решилась, и, быстренько отойдя за ближайшую вешалку, тут же вернулась, сказав «я все». На следующий день девочки в школе не было, и я вздохнула с облегчением, а потом кто-то из нас заболел, или произошло что-то еще, что моя память не сохранила, и вопрос закрылся сам собой, чему я была несказанно рада. Долго сохранялось неприятное, брезгливое к самой себе чувство. А еще - удивление оттого, что приобретенные ценности не принесли «радости обладания».
Потом я часто вспоминала этот свой детский опыт. Как-то раз он удержал меня от того, чтобы стащить что-то, когда я была уже почти взрослой. Уж как мне хотелось взять парфюмерию, принадлежавшую моей дальней родственнице! Я испытывала почти физическое ощущение - я хочу этот флакончик, хочу, хочу… В их доме шла подготовка к свадьбе, народу вокруг было - не протолкнуться, и я уговаривала себя, что никто ведь не узнает, что флакон взяла именно я. Да мало ли кто? Почему вдруг на меня-то думать! Возьму и спрячу в сумку, там никто не найдет. Пожалуй, удержали меня две мысли, те, из детства. Сделав это, я буду неприятна самой себе. И вторая мысль - обладание украденным флаконом не принесет мне радости. До сих пор помню, как я тогда билась сама с собой… И доверилась детскому опыту, флакон остался на месте. Он понадобился родственнице ровно через две минуты, после того как я вышла из ванной комнаты - если бы я поддалась соблазну, меня бы поймали с поличным…
После того случая соблазн больше не возникал, хотя однажды пробило «на азарт» - вдруг неожиданно, в магазине, мне стало интересно, могу ли я вынести бутылку с томатным соком без оплаты? Я набрала того-сего, подошла к кассе, выложила все баночки и пакетики на ленту, а «спорную» бутылку продолжала прижимать к груди, открыто, не пряча. Все время, пока мне пробивали чек, я смотрела на кассиршу и улыбалась, и даже слегка покачивала бутылкой - мол, заметит или нет? Она не заметила, я вынесла бутылку из магазина. Муж, ждавший меня на улице, был в ужасе - «как ты могла такое сделать!» Я даже растерялась, сама-то я воспринимала все как шутку, как своего рода «спортивное достижение». От его реакции мне стало стыдно. Я вернулась в магазин, протянула кассирше мелочь - «извините, забыла вот за бутылочку заплатить». Та посмотрела на меня с удивлением…
Тема воровства всплывала в моей взрослой жизни не однажды - кого-то обокрали, да и меня как-то раз обокрали… Иногда тема звучала трагично - кто-то сильно пострадал, лишившись чего-то очень дорогого… Иногда комично - знакомая рассказывала, как она украла доски, нужные для постройки дома, и отказывалась отдать их задержавшему ее милиционеру, потому что красть их было нелегко, и она ни в какую не хотела расставаться с ценностями, добытыми путем неимоверных и опасных трудов… Тема воровства становилась скользкой, когда касалась «общественного достояния», и грустной и порой нелепой, если вдруг возникала в кругу семьи. Но сейчас, когда дело коснулось моей Старшенькой детки, меня волновала не «тема вообще», а детский опыт - как происходит «становление», как и почему человек склоняется к той или иной модели поведения?
С моими собственными детьми тема тоже не была для меня новостью. С Самой Старшей дочкой мы ни на чем таком не «спотыкались». Возможно, у нее тоже случались моменты, когда она брала чужое, и испытывала какие-то переживания по этому поводу, но мне об этом ничего известно не было. А вот с Младшей подобная тема в свое время возникла.
Она училась в школе, в первом классе, только-только семь лет исполнилось. Вдруг я стала замечать, что у дочечки появляются какие-то вещицы, которых, как мне казалось, я раньше у нее не видела. Пустяк какой-нибудь, мелочь - ластик с картинкой, карандашик, резиночка, заколочка, блестяшечка неизвестного назначения… На мои вопросы дочка всегда отвечала - «подарили». Иногда спрашивала - неужели я не помню, это подарила ей бабушка, или другая бабушка, или тетя, или другая тетя, или кто-то из взрослых друзей семьи, и лежит у нее эта вещь уже очень давно, просто она была в ящике. Проблема была в том, что подарки дарились постоянно, и я действительно не помнила, дарил ей кто-то что-то подобное, или нет. Ну приходит кто-то в гости, приносит ребенку «гостинчик», они там вместе сидят, рассматривают, дитя радуется, я взгляну - «красота, что и говорить», да и забуду.
Смутно мне казалось, что яркой дребедени как будто больше, чем должно было быть, но в точности я сказать не могла. Я попросила Младшую показать мне все свои сокровища, честно призналась, что мало что из подаренного помню, при этом мне хочется знать, что у нее есть, а чего нету. От процесса рассмотрения «сокровищ» мы с дочкой получили массу удовольствия - вот в этой коробочке лежит такая штучка, а в другой - вот эдакая, а еще - «помнишь, мама» - есть вон какое красивое! А вот это я сама ей купила. И это - тоже. На самом деле, мне не хотелось вникать, и делать какие-то предположения, хотелось думать, что все так и есть - ребенок получает подарки, и никаких проблем. Я успокоилась. Просто у ребенка много разных мелочей. Вот мне и показалось что-то…
Через некоторое время появилась новая заколка.
- А это откуда? - спросила я. Заколки точно «в закромах» не было.
- Подружка подарила, - сказала дочка.
- С чего вдруг?
Ребенок ответил, что она сама не знает, просто подружка сделала ей подарок. Ну сделала и сделала, почему бы и нет…
Спустя какое-то время появилось что-то еще. На мои вопросы дочка отвечала, что ей дарит все та же подружка. Это было немного странно. Я спрашивала - а откуда она это берет? Дочка отвечала, что сама она об этом не думала. Я говорила, что в ответ, наверное, надо тоже что-то подарить, а то как-то неловко. Дочка соглашалась - да, надо. На этом дело и заканчивалось. Однажды, увидев очередную вещицу, я попросила, чтобы дочка взяла у этой подружки телефон ее мамы, я той маме позвоню, и мы обсудим это дело, а то как-то странно получается - одна девочка дарит другой девочке вещи, купленные на деньги родителей, а те об этом и не знают. Ладно бы, на день рождения или Новый год, а то ведь постоянно, вон уже сколько всего подарено. Дочка расплакалась, потом сказала, что ей никто ничего не дарил, она сама брала у других детей.
Я начала задавать вопросы. Что, когда, у кого. Главное - зачем? Ребенок отвечал, как мог. Что-то она не помнила, что-то, мне казалось, даже сочиняла по ходу дела - ей очевидно очень хотелось ответить мне на все вопросы. Ей непереносима была мысль о том, что я сержусь и ее не одобряю. Дочка объясняла, что кое-что она поднимала просто с пола в классе - оно же валяется, это кто-то бросил, значит оно не нужно, и почему ей нельзя поднять и взять себе то, что кому-то не нужно? Что-то, по ее словам, она взяла с чьей-то парты, и хотела отдать, когда тот мальчик (или девочка) обнаружит пропажу, но никто ничего не обнаружил, и даже не вспомнил, что у него там что-то было, и она оставила вещичку себе.
Чем дальше и больше мы говорили, тем более противоречивыми становились ее рассказы. Мне стало казаться, что девочка моя сочиняет что-то по ходу дела, поняв, что мне важно ее услышать - вот она и старается, и рассказывает «что может». Самая Старшая дочка, тогда уже двадцатилетняя и совсем взрослая, как-то, послушав наш разговор, сказала - «Да она же просто поддакивает тебе!» Она повернулась к Младшей и спросила:
- Ну ты брала это? - сделав ударение на слове брала.
- Брала, брала, - закивала Младшая с готовностью.
Самая Старшая глянула на меня, и я, поглядев Младшей в глаза, задала свой вопрос:
- Ну ты же не брала эту штучку?
- Нет, не брала, - с той же готовностью подтвердила та.
- Вот видишь, - с упреком сказала Самая Старшая.
Мне было понятно, что дела пошли куда-то не туда. И что с выяснениями надо заканчивать.
Я постаралась спросить саму себя, чего я, собственно, добиваюсь. Зачем я задавала ей все эти вопросы и так настойчиво искала ответов? Мне хотелось, чтобы дочка осознала, что брать чужое - нехорошо. Что ж, сказала я себе, для осознания «что такое хорошо и что такое плохо» вовсе необязательно восстановление истины во всех подробностях. Можно и не докапываться, что и как там было. Главное, что ребенок думает и чувствует.
То, что она переживает и сожалеет, было очевидно. И не менее очевидно было то, что переживает ребенок из-за разлада с мамой, и сожалеет, в сущности, о том же. То есть - о наступивших последствиях. А вот о самих действиях - похоже, что нет. Я попыталась продвинуть разговор в это русло. Брать чужое нехорошо. А почему нехорошо?
- Да, почему нехорошо? - воскликнула дочка, и я вдруг поняла, что она выражает недоумение абсолютно искренне.
Вопрос оказался более «интересным», и намного более сложным, чем мне казалось поначалу. Вот, например, аргументировать утверждение «брать чужое - это хорошо» как раз было несложно. Собственно, человек ворует для того, чтобы сделать себе хорошо. У тебя этого - яркого, красивого, блестящего - не было, а теперь оно у тебя есть! Приятно обладать красивой, ценной, нужной тебе вещью. Еще аргумент - эта вещь валялась на полу, и была никому не нужна. На нее даже наступить могли, и она бы сломалась. А ты ее поднял, взял себе, можно сказать, спас для дальнейшего использования. И это тоже, получается, хорошо и правильно.
Дочка говорила не такими словами, ей было не так-то просто выразить свои мысли, и слова пробивались сбивчиво, с трудом и с оговорками. Я переспрашивала, что-то помогала сформулировать, но осторожно - мне не хотелось, чтобы снова получилось, что она говорит не свое, а «мое».
Была у нее еще одна мысль, которая меня поразила - ей хотелось быть «как все», а она - не была, не чувствовала себя «как все», потому что «у всех» были эти блестящие штучки ярчайших расцветок, а у нее - не было. На самом деле, были они, по моим наблюдениям, далеко не у всех, но роли это не играло, дочкин взгляд притягивали чужие «сокровища», и ей было обидно, что она сама их лишена. Поразило меня это потому, что не покупала я ей кое-какой дребедени совершенно сознательно. Вот, например, такие махонькие фломастерчики, расцветок «вырви глаз», которых хватает на полчаса, а потом они перестают писать - ну зачем они? Или наклейки блестящие, переливающиеся, с дурацкими изображениями - ну куда их наклеивать? И ведь, когда я говорила, что мне это все не нравится, дочка не спорила, не требовала, не настаивала, и я-то была уверена, что ей и самой все это неинтересно, и к блестяшкам она равнодушна. Оказалось - не только не равнодушна, но даже страдала потихоньку, и переживала, и очень хотела! И завидовала тем, у кого оно есть…
- Мама, ты не могла бы мне покупать это, хотя бы иногда, - попросила меня дочка, когда мы добрались до сути дела. Конечно, я обещала - покупать.
Но пока что мы никак не могли разобраться с «добром и злом». Мне хотелось, чтобы дочка пришла не то чтобы к выводу, а скорее - переживанию, что брать чужое плохо. Я возвращалась мыслями к своему детскому опыту. Что для меня было важно тогда? Мамино возможное осуждение - определенно. Ну и это непонятно откуда берущееся внутреннее чувство - «плохо, неправильно, не туда…» Могу ли я теперь, как мать, сделать что-нибудь, чтобы у моего ребенка это чувство возникло? Я не знала…
Что ж, как минимум я могла выразить свое мнение и отношение к происходящему. Брать чужое - плохо. Но мне казалось, что недостаточно просто сказать - «это плохо». Нужно как-то аргументировать. Я задумалась о том, какой «набор» аргументов имеется в моем распоряжении. Ущерб другому человеку. Грядущее наказание. Порядочные люди так не делают. Это грех. К тебе будут плохо относиться. Что еще? Я принялась за разговоры, последовательно обсуждая с дочкой все из пришедшего мне в голову.
«Ущерб, причиняемый другим людям» аргументом, безусловно, был, но в нашем случае звучал не очень убедительно. По словам дочки, ущерба не было - пропаж никто не замечал, никто ничего не искал, не плакал, не расстраивался. Что на это ответить, я не знала. Не придумывать же, что тот мальчик, у которого она забрала ластик, просто виду не подал, а дома горько и долго плакал! Во-первых, вранье, во-вторых… еще раз вранье, и неубедительно… К тому же, идти к правде через обман… Может, тогда лучше вообще никуда не идти?
Кроме того, идея «нельзя воровать, потому что обездолишь кого-то» сама по себе казалась мне недостаточной, и не сосем справедливой. Получается, если обездолишь, то нельзя. А если не «обездолишь» - то можно, что ли? Последнее корыто отнять у человека нельзя, а предпоследнее - ничего страшного, у него же одно осталось… Со стороны часто кажется, что оно там «лишнее»… Гораздо ближе мне всегда была идея, что чужая собственность неприкосновенна, неважно, сколько у кого той собственности. Вот этот постулат я и попыталась продвинуть в разговорах с дочкой. На удивление, мысль пошла легко. Не твое - не трогай. Чужое - не бери. Не знаешь чье - все равно не бери. Бери только свое. Понятные, простые правила.
«Грядущее наказание» дочку заинтересовало чисто теоретически. Я приводила ей разные примеры, рассказывала про законы и их исполнение. Мне вовсе не хотелось, чтобы в результате она стала бояться. К тому же, мне казалось, что страх - это не та мотивация, на которой можно построить здоровое нравственное отношение. Ну и если судить по каким-то примерам, жизненным и литературным, то боязнь возможного наказания мало кого останавливала. «Сначала пусть поймают» - а меня же не поймают, я умный, а кто себя умным-то не считает… Кроме того, если следовать идее «наказания», то получалось, что воровать плохо потому, что это самое наказание случится. А если не поймают и не накажут, то все в порядке.
Я обсудила с дочкой последствия «большого», настоящего воровства, за которым может последовать наказание по закону, и мы с ней дружно пришли к согласию, что она ничего такого, выходящего за рамки закона, не делала, и не собирается, и этот аргумент был отодвинут в сторону.
Мы говорили о том, что порядочные люди так не делают. Есть люди честные, есть нечестные. Честные, порядочные соблюдают закон, не делают всяких плохих вещей, не убивают, не крадут, не лгут, не нарушают обещаний, не предают… Вот поди, объясни все это ребенку… Я искала слова. Законы и «моральные договоренности» изобрели потому, что людям нужно как-то жить друг с другом. В человеке есть много разных не очень хороших побуждений. Мы все периодически злимся, терпеть не можем кого-то, мы завидуем, обижаемся, боимся… да мало чего. Но если каждый будет поддаваться злости, или жадности, или ярости, давать волю всему плохому, что есть в нас, и не пытаться себя обуздать, то люди не смогут жить друг с другом. Переотнимают друг у друга все, что можно, оговорят друг друга, да попросту переубивают…
- И поэтому Бог сказал, что это грех? - спросила дочка, сама перейдя к сложной для меня теме.
Сложной тема была потому, что я ни в коем случае не хотела «пугать ребенка Богом». Мы ходили в церковь, не очень часто, но достаточно регулярно, дружили с нашим батюшкой, Младшая воспринимала его кем-то вроде дедушки - не совсем «домашнего», но доброго, смешливого, всегда встречающего ее радостно и ласково. Мне хотелось, чтобы в ней сохранялось и развивалось это отношение к вере как к внутренней, надежной опоре, к церкви как к доброму дому, к религии как к способу «лечить» душу... «Грех» как действие, от которого Господь предостерегает, потому что самому человеку от этого будет плохо - это было мне самой понятно и близко. Но к слову «грех» так часто «прицепляют» дальнейшее «возмездие»… Мне не хотелось, чтобы эта линия вела к страху… К счастью, дочка ни о чем таком и не помышляла, и воспринимала Божий запрет определенно как помощь, так необходимую в человеческих слабостях.
Мы вернулись к людям «честным» и «нечестным». Я сочла своим долгом поговорить о том, что не бывает абсолютно честных людей, равно как и наоборот. В каждом человеке всего намешано. Хотя, конечно, есть более склонные к честности, благородные люди, а есть те, кто соврет и стянет чужое, и глазом не моргнет...
Тут мне опять стало очень трудно, потому что - ну как объяснить ребенку все «многообразие жизни»? Есть ситуации, в которых просто необходимо соврать. Есть ситуации, в которых взять чужое - единственный достойный выход. А Робин Гуд? Герой, прославленный в стране, славящейся своим незыблемым уважением к той самой частной собственности… А добрые, честные герои книжек и фильмов, которые то и дело кого-то убивают… Ведь получается, что ради спасения прекрасной принцессы можно убить уйму всякого народа… Ну как, о боги, как объяснить все это ребенку? Хорошо, с убийствами, ложью, предательством и прочими гадостями мы разберемся потом. Но как после Робин Гуда объяснять, что нельзя брать брошенную мальчиком ненужную ему копеечную наклейку?!
Был и еще один момент, сложный для объяснения. Честно поступать - хорошо. А вот быть честным - хорошо, но ведь трудно… Приходится отказывать самому себе в том, что считаешь для себя «хорошим», ну во всяком случае - нужным. А иногда так плохо и неуютно от того, что поступаешь честно, правильно, по закону… Дочка чувствовала себя лишенной каких-то радостей, важных для нее, и ей было плохо… И ведь так часто бывает. От мысли, что у тебя чего-то нет, а у других это самое есть, и это несправедливо, иногда бывает - хуже некуда. И это очень такое, человеческое… Вот как со всем этим разобраться?
Мы обсуждали все это долго, подробно, по многу раз одно и то же, возвращались к теме снова и снова. Мы были с ней в диалоге - она задумывалась, переспрашивала непонятное, я старалась передать свое собственное отношение, говорила не только о том, в чем уверена, но и о том, что сама считаю неоднозначным… Прошел не один день, прежде чем у меня возникло ощущение, что тема более-менее «утряслась».
За это время мы еще раз перетряхнули все дочкины «закрома», я просила ее отложить вещи, которые она приносила из школы. Получилась кучка - не очень большая. Встал вопрос - что с этим делать. Я предложила вернуть все это владельцам. Дочка согласилась, но сказала, что сама это сделать не может. Во-первых, она уже сама не помнит, что откуда брала, и не всегда знает, чье это было. И даже, может быть, про что-то уже сама не знает, чужое это, или подаренное. Во-вторых, просто не сможет, и все.
Я позвонила учительнице, и договорилась о встрече. Учительница у них была очень хорошая, добрая, умная, я бы даже сказала - мудрая, и я не боялась обратиться к ней с таким деликатным вопросом. Дочка сказала, что ей рассказать можно, но очень просила, чуть не плача, чтобы я не рассказывала ничего никому другому. Я обещала, что - только учительнице.
После уроков мы сели втроем, с дочкой и учительницей, я рассказала, в чем у нас проблема, и попросила ее раздать принесенные штучки их владельцам. Учительница отнеслась с большим пониманием, сказала, что это все бывает, причем, по ее наблюдениям, практически у всех, она много лет проработала в начальных классах, и воочию видела, как все это у детей формируется. Сказала, что тут очень важно отношение взрослых. Еще сказала, что далеко не все родители обращают внимания на то, что у их детей что-то «новенькое» появляется, и это не очень хорошо, когда не обращают внимания, а ведь дети иногда именно для того это и делают - чтобы папа с мамой хоть какое-то внимание обратили… Еще добавила, что в классе действительно много чего валяется просто на полу, или забывается-оставляется на партах, у детей много всякого разного, родители покупают лишнее, и ребенку и в голову не приходит беречь и ценить ту же ручку, бросил - новую купят. Она взяла наш «узелочек», сказала, что постарается все раздать, скажет, что делали тщательную уборку и нашли все это в разных уголках класса и игровой комнаты.
Спустя какое-то время она позвонила и сказала, что «владельцев» не нашлось. Никто не «опознал» свое. В свете того, что она сказала при встрече, это было неудивительно. Дочка посматривала на меня с недоумением - получается, все-таки это все было никому не нужно, и, может быть, вполне нормально было забрать это себе? Я тоже себя спрашивала - а стоило ли городить огород из-за «ничьих» вещей? Я сказала дочке - понимаешь, мы отдали это потому, что оно было - не наше. Неважно, чье оно, и нашелся ли тем вещам хозяин. Важно, что ты нашла в себе силы и сделала это. Дочка согласилась.
Пока вся эта история продолжалась, я обратилась к знакомому детскому психологу, с которой мы вместе работали. С подобной проблематикой она сталкивалась чуть не каждый день, и знала об этом если не все, то очень многое. Она согласилась поговорить с дочкой. В числе прочего, та рассказала ей о том, что иногда испытывает острое чувство сожаления, и даже зависти, когда видит у других детей какие-то яркие мелочи. И ей так хочется, чтобы у нее это было! На перемене в классе она иногда смотрит в чужие раскрытые рюкзаки, а там столько всего! Она никогда не лазила в чужие рюкзаки, ей просто очень хотелось, чтобы и у нее было то, что она видела у других.
Маша, психолог, посоветовала мне довольно простую вещь. «Накрась ей ногти разноцветным лаком, - сказала она, - ярким, можно с блестками, прямо чтобы глаз резало от яркости. Если вдруг рука потянется не туда, куда надо, она сама увидит эти свои яркие ногти - увидит, что и у нее есть много яркого и блестящего, того, что уже принадлежит ей самой!»
Никаких «инцидентов» у нас с Младшей больше никогда не было. Историю эту мы иногда вспоминали - просто как факт нашей жизни. У дочки осталось в памяти по большей части то, что тогда она на самом деле не могла с точностью сказать, откуда взялась та или иная вещичка. Но для нее самым важным было остаться со мной в согласии. И от этого она, по ее словам, даже и наговаривала что-то на себя. Еще одну важную вещь она сказала мне потом, вспоминая эту историю. Тогда, в семилетнем возрасте, она внимательно меня слушала, и искренне соглашалась со всеми моими рассуждениями по поводу воровства, но в глубине души не относила к «воровству» то, что брала сама, сознательно или случайно, например, взятую с чужого стола ручку. Ручка - это даже близко не воровство. Вот, например, мобильник - да, а карандаши, ластики и прочая дребедень - это не «чужое, которое нельзя брать», а - так, мелочь какая-то…
Самое сильное впечатление, которое осталось у меня от той истории - как трудно было объяснять, почему брать чужое - плохо. Очень трудно. Можно говорить много «правильных», самой пережитых, прочувствованных слов, и понимать при этом, что все - мимо, скользит и не «проходит» внутрь. В эти моменты очень остро осознаешь, что, на самом деле, «чувство запрета на чужое» может прийти только изнутри, а снаружи - только «подпорки». И все «знания» и разговоры на тему остаются «снаружи», пока у человека самого что-то не «перещелкнет», не схватится, не «сойдется»…
Теперь, когда на руках у меня была Старшенькая с утянутой из итальянского магазина закладочкой, я изо всех сил старалась вспомнить те разговоры с Младшей. Я же делала это уже, я знаю все аргументы! Я упорно перебирала по нитке те разговоры трехлетней давности, прикидывая, о чем и как говорить со Старшей…
Продолжение следует...
Ч.36 здесь
Тема воровства была для меня, конечно, не новой. Говорят, через это проходят все - в детстве. Еще говорят, что нет другого способа понять, где проходит граница дозволенного, чем ободрать об эту границу свою собственную шкуру.
В моем детстве был эпизод - я таскала мелочь из карманов пальто в школьном гардеробе. Два или три раза. Было мне лет восемь или девять, и вовлекла меня в это занятие одноклассница, с которой мы вместе маялись на продленке. Она мне не очень нравилась, была грубовата, и поговорить любила о вещах, которые я сама обсуждать либо стеснялась, либо вообще не понимала, о чем идет речь. Но на продленке было так скучно, и время тянулось так невыносимо медленно!
Пока мы спускались на первый этаж, пока она прикладывала палец к губам и велела мне смотреть по сторонам - не идет ли кто, я еще не понимала, что же такое мы будем делать. Новая подруга обещала «интересное». Наконец, настал момент, который был сочтен «подходящим», она дернула меня за руку, втащила вглубь вешалок и сказала - «давай, быстренько». Я не понимала. Она тем временем шарила рукой, как мне казалось, между пальто и курток, и одновременно приговаривала - «а если кто пойдет, мы тут просто так стоим! Что мы, стоять тут не можем? Мы вообще от мальчишек прячемся. Они нас обижают. Вот, мы так и скажем, и их еще и накажут!» Я решила, что это и есть обещанное «интересное» - прятаться от мальчишек. Правда, никаких мальчишек нам за последние два часа не попадалось, их, кажется, и на продленке-то не было, ну и что, игра такая, почему бы и нет? Потом она посмотрела на меня и спросила, что мне досталось. Я не поняла. Она протянула руку и показала горстку мелочи в ладони - из чужих карманов. До меня наконец дошло.
Шарить по карманам было довольно противно. Но отказываться мне было как-то неловко. Человек же меня привел, показал, поделился, можно сказать, секретами мастерства. Поддерживал меня - да не бойся, это не сложно, у тебя все получится! Отчего-то мне казалось, что если я откажусь, то моя новоиспеченная подруга обидится. Мне казалось, что с моей стороны это будет плохо и нечестно . Ну и если я немножко полазаю по чужим карманам, то ничего уж такого ужасного не произойдет. К тому же, моя «наставница» уверяла, что никому никакого ущерба от наших действий не будет. Это утверждение поначалу меня удивило - как это не будет, если мы возьмем что-то, что им принадлежит? Но она привела какую-то «железную логику» - мол, если люди оставляют что-то в карманах без присмотра, значит, у них это лишнее, а лишнее обязательно надо забрать. Вроде, мы даже хорошее дело сделаем - освободим людей от лишнего.
Я сунула руку в карман, потом в другой, третий - там было пусто. Я не удивилась - ну кто будет оставлять на вешалке что-то ценное? Да и какие ценности могут быть у школьников - в те времена, когда ни мобильных, ни плейеров, ни прочих гаджетов еще не было даже в перспективе, многоцветная шариковая ручка считалась вещью «крутой», а заграничной жвачкой владели только избранные, да и то время от времени, в карманах действительно мало что могло найтись. Наконец мне попались трамвайные билетики. В одном кармане было всего два билетика, мятых, а в другом - совсем новая книжечка, на десять поездок. И еще копеек пятнадцать, по тем временам - сумма, мороженое в вафельном стаканчике, с кремовой розочкой стоило двадцать копеек. А один трамвайный билетик - три копейки.
«Подельница» показала свою добычу - целую горсть мелочи. Она была горда и снисходительна - конечно, она понимает, что я всего в первый раз, и намекала, что если я буду делать это чаще, то, возможно, тоже кое-чему научусь. Разумеется, так хорошо у меня вряд ли получится, потому что у нее… тут она сказала какое-то слово, которое я не поняла, но по смыслу, видимо, имелось в виду что-то вроде «особого дара». Она еще говорила о том, что как будто «видит» нужные ей карманы.
Пятнадцать копеек я оставила себе, а билетики отдала вечером маме, сказав, что нашла на улице, просто валялись. Мама порадовалась находке - ну надо же, иногда вот так везет! Меня как будто что-то кольнуло. Я сама радовалась не очень. Кроме того, пережитый опыт был сильным, и очень хотелось маме рассказать - как все это было, что говорила эта моя подружка… И, на самом деле, совета хотелось спросить - правда ли, что тем людям, у которых мы все это забрали, не будет никакого ущерба? И узнать хотелось мамино мнение - ну ведь ничего такого, правда? Вот принесла же я ей нужную вещь… С другой стороны, как-то оно не очень…
На следующий день мы снова пошли «на дело». На этот раз все прошло легче, меня даже захватил своего рода азарт - чего ж я отстаю-то? Если двигать рукой вот так, то получается спорее, а если ухватить карман сначала снаружи, то становится понятным, есть там что-то, или нет. Мелочи в этот раз собралось побольше, и трамвайных билетиков - целых две книжечки! Я открывала для себя мир чужих карманов. Оказалось, что это в свой карман рука опускается как будто сама, без всяких препятствий. Чужие отчего-то «прятались», давались с трудом, иногда как будто «убегали» - вот же она, прорезь, ан нет, пальцы скользят по сплошной ткани… Некоторые карманы изнутри были мягкими, уютными, и на ощупь как будто чистыми, а из некоторых хотелось буквально выдернуть руку - так там было противно и неопрятно…
Я снова принесла маме трамвайные билетики. Она удивилась, сказала с сомнением - надо же, как тебе везет! Мне стало совсем неприятно. Во-первых, было понятно, что третий раз добычу приносить нельзя. Ну и куда мне тогда девать эти несчастные билетики? Мелочь, конечно, вещь хорошая, но маме же ее не отдашь.. А мне самой чужие деньги уже начали «жечь руки». Удовольствия от обладания парой рублей в монетках я не испытывала никакого. И еще - эти деньги надо было где-то прятать. Воображение подсовывало картинки - вот приходит человек, надевает свое пальто, а в кармане нет ни трамвайных билетиков, ни мелочи. А если ему ехать куда-то? А если кто-то узнает? А если нас кто-то видел? А если кто-то скажет о пропаже, а нас кто-то там видел, и начнут выяснять, что мы там делали - тогда ведь придется врать! А что нужно врать? Надо бы пойти переспросить у той девочки, что нужно врать, а то вдруг она соврет одно, а я другое, и тогда все выплывет наружу… И мама узнает, что я приносила ей ворованные билетики! Как все плохо-то… И зачем я это делала!
Неприятных ощущений было много, и это было, пожалуй, неожиданно - ведь и до этого я таскала по десять-пятнадцать копеек из маминого кошелька, и никаких неприятных чувств от этого не испытывала. Момент для «изъятия» я всегда выбирала хороший, надежный. Ну а если бы денежку мама обнаружила, я могла сказать, что это осталась сдача от предыдущего похода в магазин. Ну или пред-предыдущего. Интуитивно было понятно, что «зажатая» мелочь - «грех» небольшой, к тому же сдачу мне и так иногда оставляли.
Когда подружка в третий раз пригласила меня пойти «развлечься», я сразу не смогла сказать «нет», и поплелась за ней на первый этаж, по дороге мечтая, чтобы нам что-то помешало, и мне не пришлось с ней объясняться. Пусть бы там стояла учительница, или еще лучше - две. Ну или кто-то одевался, а потом пришел бы кто-то еще. Или уборщица решила помыть пол в раздевалке. Как назло, никого не было. Подружка моя сказала - давай ты будешь следить, чтобы никто не шел, а я пойду искать. Я согласилась - ну хоть так пока, все же это не я буду шарить по карманам. Та вернулась быстро, сказала, что теперь моя очередь. Я собралась с духом и ответила, что «сегодня не хочу». Та отчего-то стала настаивать, и я подумала - ей-то зачем, чтобы я туда пошла и чтобы забирала чужую мелочь из чужих карманов?
Отказаться напрямую я так и не решилась, и, быстренько отойдя за ближайшую вешалку, тут же вернулась, сказав «я все». На следующий день девочки в школе не было, и я вздохнула с облегчением, а потом кто-то из нас заболел, или произошло что-то еще, что моя память не сохранила, и вопрос закрылся сам собой, чему я была несказанно рада. Долго сохранялось неприятное, брезгливое к самой себе чувство. А еще - удивление оттого, что приобретенные ценности не принесли «радости обладания».
Потом я часто вспоминала этот свой детский опыт. Как-то раз он удержал меня от того, чтобы стащить что-то, когда я была уже почти взрослой. Уж как мне хотелось взять парфюмерию, принадлежавшую моей дальней родственнице! Я испытывала почти физическое ощущение - я хочу этот флакончик, хочу, хочу… В их доме шла подготовка к свадьбе, народу вокруг было - не протолкнуться, и я уговаривала себя, что никто ведь не узнает, что флакон взяла именно я. Да мало ли кто? Почему вдруг на меня-то думать! Возьму и спрячу в сумку, там никто не найдет. Пожалуй, удержали меня две мысли, те, из детства. Сделав это, я буду неприятна самой себе. И вторая мысль - обладание украденным флаконом не принесет мне радости. До сих пор помню, как я тогда билась сама с собой… И доверилась детскому опыту, флакон остался на месте. Он понадобился родственнице ровно через две минуты, после того как я вышла из ванной комнаты - если бы я поддалась соблазну, меня бы поймали с поличным…
После того случая соблазн больше не возникал, хотя однажды пробило «на азарт» - вдруг неожиданно, в магазине, мне стало интересно, могу ли я вынести бутылку с томатным соком без оплаты? Я набрала того-сего, подошла к кассе, выложила все баночки и пакетики на ленту, а «спорную» бутылку продолжала прижимать к груди, открыто, не пряча. Все время, пока мне пробивали чек, я смотрела на кассиршу и улыбалась, и даже слегка покачивала бутылкой - мол, заметит или нет? Она не заметила, я вынесла бутылку из магазина. Муж, ждавший меня на улице, был в ужасе - «как ты могла такое сделать!» Я даже растерялась, сама-то я воспринимала все как шутку, как своего рода «спортивное достижение». От его реакции мне стало стыдно. Я вернулась в магазин, протянула кассирше мелочь - «извините, забыла вот за бутылочку заплатить». Та посмотрела на меня с удивлением…
Тема воровства всплывала в моей взрослой жизни не однажды - кого-то обокрали, да и меня как-то раз обокрали… Иногда тема звучала трагично - кто-то сильно пострадал, лишившись чего-то очень дорогого… Иногда комично - знакомая рассказывала, как она украла доски, нужные для постройки дома, и отказывалась отдать их задержавшему ее милиционеру, потому что красть их было нелегко, и она ни в какую не хотела расставаться с ценностями, добытыми путем неимоверных и опасных трудов… Тема воровства становилась скользкой, когда касалась «общественного достояния», и грустной и порой нелепой, если вдруг возникала в кругу семьи. Но сейчас, когда дело коснулось моей Старшенькой детки, меня волновала не «тема вообще», а детский опыт - как происходит «становление», как и почему человек склоняется к той или иной модели поведения?
С моими собственными детьми тема тоже не была для меня новостью. С Самой Старшей дочкой мы ни на чем таком не «спотыкались». Возможно, у нее тоже случались моменты, когда она брала чужое, и испытывала какие-то переживания по этому поводу, но мне об этом ничего известно не было. А вот с Младшей подобная тема в свое время возникла.
Она училась в школе, в первом классе, только-только семь лет исполнилось. Вдруг я стала замечать, что у дочечки появляются какие-то вещицы, которых, как мне казалось, я раньше у нее не видела. Пустяк какой-нибудь, мелочь - ластик с картинкой, карандашик, резиночка, заколочка, блестяшечка неизвестного назначения… На мои вопросы дочка всегда отвечала - «подарили». Иногда спрашивала - неужели я не помню, это подарила ей бабушка, или другая бабушка, или тетя, или другая тетя, или кто-то из взрослых друзей семьи, и лежит у нее эта вещь уже очень давно, просто она была в ящике. Проблема была в том, что подарки дарились постоянно, и я действительно не помнила, дарил ей кто-то что-то подобное, или нет. Ну приходит кто-то в гости, приносит ребенку «гостинчик», они там вместе сидят, рассматривают, дитя радуется, я взгляну - «красота, что и говорить», да и забуду.
Смутно мне казалось, что яркой дребедени как будто больше, чем должно было быть, но в точности я сказать не могла. Я попросила Младшую показать мне все свои сокровища, честно призналась, что мало что из подаренного помню, при этом мне хочется знать, что у нее есть, а чего нету. От процесса рассмотрения «сокровищ» мы с дочкой получили массу удовольствия - вот в этой коробочке лежит такая штучка, а в другой - вот эдакая, а еще - «помнишь, мама» - есть вон какое красивое! А вот это я сама ей купила. И это - тоже. На самом деле, мне не хотелось вникать, и делать какие-то предположения, хотелось думать, что все так и есть - ребенок получает подарки, и никаких проблем. Я успокоилась. Просто у ребенка много разных мелочей. Вот мне и показалось что-то…
Через некоторое время появилась новая заколка.
- А это откуда? - спросила я. Заколки точно «в закромах» не было.
- Подружка подарила, - сказала дочка.
- С чего вдруг?
Ребенок ответил, что она сама не знает, просто подружка сделала ей подарок. Ну сделала и сделала, почему бы и нет…
Спустя какое-то время появилось что-то еще. На мои вопросы дочка отвечала, что ей дарит все та же подружка. Это было немного странно. Я спрашивала - а откуда она это берет? Дочка отвечала, что сама она об этом не думала. Я говорила, что в ответ, наверное, надо тоже что-то подарить, а то как-то неловко. Дочка соглашалась - да, надо. На этом дело и заканчивалось. Однажды, увидев очередную вещицу, я попросила, чтобы дочка взяла у этой подружки телефон ее мамы, я той маме позвоню, и мы обсудим это дело, а то как-то странно получается - одна девочка дарит другой девочке вещи, купленные на деньги родителей, а те об этом и не знают. Ладно бы, на день рождения или Новый год, а то ведь постоянно, вон уже сколько всего подарено. Дочка расплакалась, потом сказала, что ей никто ничего не дарил, она сама брала у других детей.
Я начала задавать вопросы. Что, когда, у кого. Главное - зачем? Ребенок отвечал, как мог. Что-то она не помнила, что-то, мне казалось, даже сочиняла по ходу дела - ей очевидно очень хотелось ответить мне на все вопросы. Ей непереносима была мысль о том, что я сержусь и ее не одобряю. Дочка объясняла, что кое-что она поднимала просто с пола в классе - оно же валяется, это кто-то бросил, значит оно не нужно, и почему ей нельзя поднять и взять себе то, что кому-то не нужно? Что-то, по ее словам, она взяла с чьей-то парты, и хотела отдать, когда тот мальчик (или девочка) обнаружит пропажу, но никто ничего не обнаружил, и даже не вспомнил, что у него там что-то было, и она оставила вещичку себе.
Чем дальше и больше мы говорили, тем более противоречивыми становились ее рассказы. Мне стало казаться, что девочка моя сочиняет что-то по ходу дела, поняв, что мне важно ее услышать - вот она и старается, и рассказывает «что может». Самая Старшая дочка, тогда уже двадцатилетняя и совсем взрослая, как-то, послушав наш разговор, сказала - «Да она же просто поддакивает тебе!» Она повернулась к Младшей и спросила:
- Ну ты брала это? - сделав ударение на слове брала.
- Брала, брала, - закивала Младшая с готовностью.
Самая Старшая глянула на меня, и я, поглядев Младшей в глаза, задала свой вопрос:
- Ну ты же не брала эту штучку?
- Нет, не брала, - с той же готовностью подтвердила та.
- Вот видишь, - с упреком сказала Самая Старшая.
Мне было понятно, что дела пошли куда-то не туда. И что с выяснениями надо заканчивать.
Я постаралась спросить саму себя, чего я, собственно, добиваюсь. Зачем я задавала ей все эти вопросы и так настойчиво искала ответов? Мне хотелось, чтобы дочка осознала, что брать чужое - нехорошо. Что ж, сказала я себе, для осознания «что такое хорошо и что такое плохо» вовсе необязательно восстановление истины во всех подробностях. Можно и не докапываться, что и как там было. Главное, что ребенок думает и чувствует.
То, что она переживает и сожалеет, было очевидно. И не менее очевидно было то, что переживает ребенок из-за разлада с мамой, и сожалеет, в сущности, о том же. То есть - о наступивших последствиях. А вот о самих действиях - похоже, что нет. Я попыталась продвинуть разговор в это русло. Брать чужое нехорошо. А почему нехорошо?
- Да, почему нехорошо? - воскликнула дочка, и я вдруг поняла, что она выражает недоумение абсолютно искренне.
Вопрос оказался более «интересным», и намного более сложным, чем мне казалось поначалу. Вот, например, аргументировать утверждение «брать чужое - это хорошо» как раз было несложно. Собственно, человек ворует для того, чтобы сделать себе хорошо. У тебя этого - яркого, красивого, блестящего - не было, а теперь оно у тебя есть! Приятно обладать красивой, ценной, нужной тебе вещью. Еще аргумент - эта вещь валялась на полу, и была никому не нужна. На нее даже наступить могли, и она бы сломалась. А ты ее поднял, взял себе, можно сказать, спас для дальнейшего использования. И это тоже, получается, хорошо и правильно.
Дочка говорила не такими словами, ей было не так-то просто выразить свои мысли, и слова пробивались сбивчиво, с трудом и с оговорками. Я переспрашивала, что-то помогала сформулировать, но осторожно - мне не хотелось, чтобы снова получилось, что она говорит не свое, а «мое».
Была у нее еще одна мысль, которая меня поразила - ей хотелось быть «как все», а она - не была, не чувствовала себя «как все», потому что «у всех» были эти блестящие штучки ярчайших расцветок, а у нее - не было. На самом деле, были они, по моим наблюдениям, далеко не у всех, но роли это не играло, дочкин взгляд притягивали чужие «сокровища», и ей было обидно, что она сама их лишена. Поразило меня это потому, что не покупала я ей кое-какой дребедени совершенно сознательно. Вот, например, такие махонькие фломастерчики, расцветок «вырви глаз», которых хватает на полчаса, а потом они перестают писать - ну зачем они? Или наклейки блестящие, переливающиеся, с дурацкими изображениями - ну куда их наклеивать? И ведь, когда я говорила, что мне это все не нравится, дочка не спорила, не требовала, не настаивала, и я-то была уверена, что ей и самой все это неинтересно, и к блестяшкам она равнодушна. Оказалось - не только не равнодушна, но даже страдала потихоньку, и переживала, и очень хотела! И завидовала тем, у кого оно есть…
- Мама, ты не могла бы мне покупать это, хотя бы иногда, - попросила меня дочка, когда мы добрались до сути дела. Конечно, я обещала - покупать.
Но пока что мы никак не могли разобраться с «добром и злом». Мне хотелось, чтобы дочка пришла не то чтобы к выводу, а скорее - переживанию, что брать чужое плохо. Я возвращалась мыслями к своему детскому опыту. Что для меня было важно тогда? Мамино возможное осуждение - определенно. Ну и это непонятно откуда берущееся внутреннее чувство - «плохо, неправильно, не туда…» Могу ли я теперь, как мать, сделать что-нибудь, чтобы у моего ребенка это чувство возникло? Я не знала…
Что ж, как минимум я могла выразить свое мнение и отношение к происходящему. Брать чужое - плохо. Но мне казалось, что недостаточно просто сказать - «это плохо». Нужно как-то аргументировать. Я задумалась о том, какой «набор» аргументов имеется в моем распоряжении. Ущерб другому человеку. Грядущее наказание. Порядочные люди так не делают. Это грех. К тебе будут плохо относиться. Что еще? Я принялась за разговоры, последовательно обсуждая с дочкой все из пришедшего мне в голову.
«Ущерб, причиняемый другим людям» аргументом, безусловно, был, но в нашем случае звучал не очень убедительно. По словам дочки, ущерба не было - пропаж никто не замечал, никто ничего не искал, не плакал, не расстраивался. Что на это ответить, я не знала. Не придумывать же, что тот мальчик, у которого она забрала ластик, просто виду не подал, а дома горько и долго плакал! Во-первых, вранье, во-вторых… еще раз вранье, и неубедительно… К тому же, идти к правде через обман… Может, тогда лучше вообще никуда не идти?
Кроме того, идея «нельзя воровать, потому что обездолишь кого-то» сама по себе казалась мне недостаточной, и не сосем справедливой. Получается, если обездолишь, то нельзя. А если не «обездолишь» - то можно, что ли? Последнее корыто отнять у человека нельзя, а предпоследнее - ничего страшного, у него же одно осталось… Со стороны часто кажется, что оно там «лишнее»… Гораздо ближе мне всегда была идея, что чужая собственность неприкосновенна, неважно, сколько у кого той собственности. Вот этот постулат я и попыталась продвинуть в разговорах с дочкой. На удивление, мысль пошла легко. Не твое - не трогай. Чужое - не бери. Не знаешь чье - все равно не бери. Бери только свое. Понятные, простые правила.
«Грядущее наказание» дочку заинтересовало чисто теоретически. Я приводила ей разные примеры, рассказывала про законы и их исполнение. Мне вовсе не хотелось, чтобы в результате она стала бояться. К тому же, мне казалось, что страх - это не та мотивация, на которой можно построить здоровое нравственное отношение. Ну и если судить по каким-то примерам, жизненным и литературным, то боязнь возможного наказания мало кого останавливала. «Сначала пусть поймают» - а меня же не поймают, я умный, а кто себя умным-то не считает… Кроме того, если следовать идее «наказания», то получалось, что воровать плохо потому, что это самое наказание случится. А если не поймают и не накажут, то все в порядке.
Я обсудила с дочкой последствия «большого», настоящего воровства, за которым может последовать наказание по закону, и мы с ней дружно пришли к согласию, что она ничего такого, выходящего за рамки закона, не делала, и не собирается, и этот аргумент был отодвинут в сторону.
Мы говорили о том, что порядочные люди так не делают. Есть люди честные, есть нечестные. Честные, порядочные соблюдают закон, не делают всяких плохих вещей, не убивают, не крадут, не лгут, не нарушают обещаний, не предают… Вот поди, объясни все это ребенку… Я искала слова. Законы и «моральные договоренности» изобрели потому, что людям нужно как-то жить друг с другом. В человеке есть много разных не очень хороших побуждений. Мы все периодически злимся, терпеть не можем кого-то, мы завидуем, обижаемся, боимся… да мало чего. Но если каждый будет поддаваться злости, или жадности, или ярости, давать волю всему плохому, что есть в нас, и не пытаться себя обуздать, то люди не смогут жить друг с другом. Переотнимают друг у друга все, что можно, оговорят друг друга, да попросту переубивают…
- И поэтому Бог сказал, что это грех? - спросила дочка, сама перейдя к сложной для меня теме.
Сложной тема была потому, что я ни в коем случае не хотела «пугать ребенка Богом». Мы ходили в церковь, не очень часто, но достаточно регулярно, дружили с нашим батюшкой, Младшая воспринимала его кем-то вроде дедушки - не совсем «домашнего», но доброго, смешливого, всегда встречающего ее радостно и ласково. Мне хотелось, чтобы в ней сохранялось и развивалось это отношение к вере как к внутренней, надежной опоре, к церкви как к доброму дому, к религии как к способу «лечить» душу... «Грех» как действие, от которого Господь предостерегает, потому что самому человеку от этого будет плохо - это было мне самой понятно и близко. Но к слову «грех» так часто «прицепляют» дальнейшее «возмездие»… Мне не хотелось, чтобы эта линия вела к страху… К счастью, дочка ни о чем таком и не помышляла, и воспринимала Божий запрет определенно как помощь, так необходимую в человеческих слабостях.
Мы вернулись к людям «честным» и «нечестным». Я сочла своим долгом поговорить о том, что не бывает абсолютно честных людей, равно как и наоборот. В каждом человеке всего намешано. Хотя, конечно, есть более склонные к честности, благородные люди, а есть те, кто соврет и стянет чужое, и глазом не моргнет...
Тут мне опять стало очень трудно, потому что - ну как объяснить ребенку все «многообразие жизни»? Есть ситуации, в которых просто необходимо соврать. Есть ситуации, в которых взять чужое - единственный достойный выход. А Робин Гуд? Герой, прославленный в стране, славящейся своим незыблемым уважением к той самой частной собственности… А добрые, честные герои книжек и фильмов, которые то и дело кого-то убивают… Ведь получается, что ради спасения прекрасной принцессы можно убить уйму всякого народа… Ну как, о боги, как объяснить все это ребенку? Хорошо, с убийствами, ложью, предательством и прочими гадостями мы разберемся потом. Но как после Робин Гуда объяснять, что нельзя брать брошенную мальчиком ненужную ему копеечную наклейку?!
Был и еще один момент, сложный для объяснения. Честно поступать - хорошо. А вот быть честным - хорошо, но ведь трудно… Приходится отказывать самому себе в том, что считаешь для себя «хорошим», ну во всяком случае - нужным. А иногда так плохо и неуютно от того, что поступаешь честно, правильно, по закону… Дочка чувствовала себя лишенной каких-то радостей, важных для нее, и ей было плохо… И ведь так часто бывает. От мысли, что у тебя чего-то нет, а у других это самое есть, и это несправедливо, иногда бывает - хуже некуда. И это очень такое, человеческое… Вот как со всем этим разобраться?
Мы обсуждали все это долго, подробно, по многу раз одно и то же, возвращались к теме снова и снова. Мы были с ней в диалоге - она задумывалась, переспрашивала непонятное, я старалась передать свое собственное отношение, говорила не только о том, в чем уверена, но и о том, что сама считаю неоднозначным… Прошел не один день, прежде чем у меня возникло ощущение, что тема более-менее «утряслась».
За это время мы еще раз перетряхнули все дочкины «закрома», я просила ее отложить вещи, которые она приносила из школы. Получилась кучка - не очень большая. Встал вопрос - что с этим делать. Я предложила вернуть все это владельцам. Дочка согласилась, но сказала, что сама это сделать не может. Во-первых, она уже сама не помнит, что откуда брала, и не всегда знает, чье это было. И даже, может быть, про что-то уже сама не знает, чужое это, или подаренное. Во-вторых, просто не сможет, и все.
Я позвонила учительнице, и договорилась о встрече. Учительница у них была очень хорошая, добрая, умная, я бы даже сказала - мудрая, и я не боялась обратиться к ней с таким деликатным вопросом. Дочка сказала, что ей рассказать можно, но очень просила, чуть не плача, чтобы я не рассказывала ничего никому другому. Я обещала, что - только учительнице.
После уроков мы сели втроем, с дочкой и учительницей, я рассказала, в чем у нас проблема, и попросила ее раздать принесенные штучки их владельцам. Учительница отнеслась с большим пониманием, сказала, что это все бывает, причем, по ее наблюдениям, практически у всех, она много лет проработала в начальных классах, и воочию видела, как все это у детей формируется. Сказала, что тут очень важно отношение взрослых. Еще сказала, что далеко не все родители обращают внимания на то, что у их детей что-то «новенькое» появляется, и это не очень хорошо, когда не обращают внимания, а ведь дети иногда именно для того это и делают - чтобы папа с мамой хоть какое-то внимание обратили… Еще добавила, что в классе действительно много чего валяется просто на полу, или забывается-оставляется на партах, у детей много всякого разного, родители покупают лишнее, и ребенку и в голову не приходит беречь и ценить ту же ручку, бросил - новую купят. Она взяла наш «узелочек», сказала, что постарается все раздать, скажет, что делали тщательную уборку и нашли все это в разных уголках класса и игровой комнаты.
Спустя какое-то время она позвонила и сказала, что «владельцев» не нашлось. Никто не «опознал» свое. В свете того, что она сказала при встрече, это было неудивительно. Дочка посматривала на меня с недоумением - получается, все-таки это все было никому не нужно, и, может быть, вполне нормально было забрать это себе? Я тоже себя спрашивала - а стоило ли городить огород из-за «ничьих» вещей? Я сказала дочке - понимаешь, мы отдали это потому, что оно было - не наше. Неважно, чье оно, и нашелся ли тем вещам хозяин. Важно, что ты нашла в себе силы и сделала это. Дочка согласилась.
Пока вся эта история продолжалась, я обратилась к знакомому детскому психологу, с которой мы вместе работали. С подобной проблематикой она сталкивалась чуть не каждый день, и знала об этом если не все, то очень многое. Она согласилась поговорить с дочкой. В числе прочего, та рассказала ей о том, что иногда испытывает острое чувство сожаления, и даже зависти, когда видит у других детей какие-то яркие мелочи. И ей так хочется, чтобы у нее это было! На перемене в классе она иногда смотрит в чужие раскрытые рюкзаки, а там столько всего! Она никогда не лазила в чужие рюкзаки, ей просто очень хотелось, чтобы и у нее было то, что она видела у других.
Маша, психолог, посоветовала мне довольно простую вещь. «Накрась ей ногти разноцветным лаком, - сказала она, - ярким, можно с блестками, прямо чтобы глаз резало от яркости. Если вдруг рука потянется не туда, куда надо, она сама увидит эти свои яркие ногти - увидит, что и у нее есть много яркого и блестящего, того, что уже принадлежит ей самой!»
Никаких «инцидентов» у нас с Младшей больше никогда не было. Историю эту мы иногда вспоминали - просто как факт нашей жизни. У дочки осталось в памяти по большей части то, что тогда она на самом деле не могла с точностью сказать, откуда взялась та или иная вещичка. Но для нее самым важным было остаться со мной в согласии. И от этого она, по ее словам, даже и наговаривала что-то на себя. Еще одну важную вещь она сказала мне потом, вспоминая эту историю. Тогда, в семилетнем возрасте, она внимательно меня слушала, и искренне соглашалась со всеми моими рассуждениями по поводу воровства, но в глубине души не относила к «воровству» то, что брала сама, сознательно или случайно, например, взятую с чужого стола ручку. Ручка - это даже близко не воровство. Вот, например, мобильник - да, а карандаши, ластики и прочая дребедень - это не «чужое, которое нельзя брать», а - так, мелочь какая-то…
Самое сильное впечатление, которое осталось у меня от той истории - как трудно было объяснять, почему брать чужое - плохо. Очень трудно. Можно говорить много «правильных», самой пережитых, прочувствованных слов, и понимать при этом, что все - мимо, скользит и не «проходит» внутрь. В эти моменты очень остро осознаешь, что, на самом деле, «чувство запрета на чужое» может прийти только изнутри, а снаружи - только «подпорки». И все «знания» и разговоры на тему остаются «снаружи», пока у человека самого что-то не «перещелкнет», не схватится, не «сойдется»…
Теперь, когда на руках у меня была Старшенькая с утянутой из итальянского магазина закладочкой, я изо всех сил старалась вспомнить те разговоры с Младшей. Я же делала это уже, я знаю все аргументы! Я упорно перебирала по нитке те разговоры трехлетней давности, прикидывая, о чем и как говорить со Старшей…
Продолжение следует...