Самоубийство
Я часто думаю о самоубийстве.
Самоубийство ведь не только физическое бывает, хотя и о нём я думал не раз. Уволиться с работы, потому что тяжело, или развестись с женой, потому что заебался - тоже самоубийство. Ты своими руками убиваешь работу или семью.
Бросить проект, уйти из института, забить на тренировки, перестать ходить на занятия - это всё формы самоубийства.
Но каждый раз, размышляя о самоубийстве, я прихожу к мысли, что самоубийство - это самое тупое, трусливое и позорное, что я могу сделать, потому что самоубийство избавляет от проблемы лично меня, но не решает её. Наоборот, проблема усугубляется и перекладывается на плечи других. Причем эти другие на меня рассчитывают и верят мне.
То есть самоубийство - это когда ты съёбываешь, вывалив самосвал говна на тех, кто надеялся на тебя. Так поступают только самые конченные гондоны.
В этом месте рассуждений я обычно вспоминаю историю матери, которая осталась одна с тремя детьми, и, не выдержав жопы, которая началась со всех сторон, просто спрыгнула с крыши. Стоит говорить о том, как кайфанули после этого её дети?
Поэтому любые самоубийцы - пидорасы.
Только, пожалуйста, обратите внимание, что само по себе увольнение или развод - это не самоубийство. Вполне можно осознанно решить, что работа тебе не подходит, и что ты хочешь найти работу лучше. Это просто смена работы. Обычно в таких ситуациях ты всё доделываешь и, сохранив приятельские отношения с начальником уходишь.
Да и с физическим самоубийством можно представить пример, когда оно будет самоубийством лишь формально. Например, тебя через десять минут будут пытать и убьют, а у тебя за щекой капсула с цианистым калием. Раскусить её будет вполне рациональным решением. Раскусывать, кстати, стоит на девятой минуте, а не на первой, потому что на восьмой могут прискакать свои и тебя спасти.
И что же делать, если ты на грани? Если всё против тебя, вокруг одни уроды, тебя не понимают, не любят, бьют, орут, матерятся?
Во-первых, перечитать этот пост. Во-вторых, сука, терпеть. А в-третьих, блять, думать и действовать.
Осталась одна с детьми и нет денег? Терпи, сука, думай и действуй. Детей срочно пристраивай в садик; со старшим проведи работу, что халява кончилась и теперь он за главного, пусть учится готовить; а сама ебашь на трёх работах. И так далее. Пиздец с работой - думай, как рзгрести. Достала жена - пойми почему и исправь.
В худшем случае результат будет такой же, как при самоубийстве. Ты действительно сдохнешь, тебя уволят, ты разведёшься с женой. Но ты хоть будешь знать, что ты сделал всё, что мог.
Кстати самураев, которые чуть что любили зарезаться, я тоже плохо понимаю. Ну обосрался ты, ну принято у вас кончать с жизнью в этом случае, ну возьми меч и пойди в стан врага. Авось перед смертью зарежешь пару-тройку супостатов. Хоть как-то свой косяк искупишь.
Ну и отрывочек из «Время-не-ждёт» напоследок:
...
Но во вторник утром распространился слух, не на шутку встревоживший Харниша, тем более что в «Уоллстрит джорнэл» можно было прочесть о том же: газета сообщала, что, по достоверным сведениям, на заседании Правления компании Уорд Вэлли, которое состоится в ближайший четверг, вместо обычного объявления о размере дивидендов правление потребует дополнительного взноса. Харниш впервые за все время заподозрил неладное. Он с ужасом подумал, что, если слух подтвердится, он окажется банкротом. И еще у него мелькнула мысль, что вся эта грандиозная биржевая операция была проделана на его деньги. Ни Даусет, ни Гугенхаммер, ни Леттон не рисковали ничем. Харниша охватил страх, правда, ненадолго, но все же он успел очень живо вспомнить кирпичный завод Голдсуорти; приостановив все приказы о покупке акций, он бросился к телефону.
- Чепуха, просто очередная сплетня, - послышался в трубке гортанный голос Леона Гугенхаммера.
- Как вам известно, я член правления, - ответил Натаниэл Леттон, - и, безусловно, был бы в курсе, если бы предполагалось такое мероприятие.
- Я же предупреждал вас, что подобные слухи будут распространяться, - сказал Джон Даусет. - В этом нет ни крупицы правды. Даю вам слово джентльмена.
Харнишу стало очень стыдно, что он поддался панике, и он с удвоенной энергией принялся за дело. Приостановка операций по скупке акций Уорд Вэлли превратила биржу в сумасшедший дом. Игроки на понижение жали по всей линии; акции Уорд Вэлли, стоявшие выше всех, первыми начали падать. Но Харниш невозмутимо удваивал приказы о покупке. Во вторник и в среду он неуклонно покупал, и акции опять сильно поднялись. В четверг утром он все еще продолжал брать, и если сделки заключались на срок, не задумываясь превышал свои наличные средства. Что ж такого? Ведь сегодня будет объявлено о выдаче дивидендов, успокаивал он себя. Когда подойдет срок, внакладе окажутся продавцы. Они придут к нему, будут просить уступки.
Но вот гром грянул: слухи оправдались, правление компании Уорд Вэлли предложило акционерам внести дополнительный взнос. Харнишу оставалось только сдаться. Он еще раз проверил достоверность сообщения и прекратил борьбу. Не только акции Уорд Вэлли, но все ценные бумаги полетели вниз. Игроки на понижение торжествовали победу. Харниш даже не поинтересовался, докатились ли акции Уорд Вэлли до самого дна или все еще падают. На Уолл-стрите царил хаос, но Харниш, не оглушенный ударов и даже не растерянный, спокойно покинул поле битвы, чтобы обдумать создавшееся положение. После краткого совещания со своими маклерами он вернулся в гостиницу; по дороге он купил вечерние газеты и глянул на кричащие заголовки: «Время-не-ждет доигрался», «Харниш получил по заслугам», «Еще один авантюрист с Запада не нашел здесь легкой поживы». В гостинице он прочел экстренный выпуск, где сообщалось о самоубийстве молодого человека, новичка в биржевой игре, который, следуя примеру Харниша, играл на повышение.
- Чего ради он покончил с собой? - пробормотал про себя Харниш.
Он поднялся в свой номер, заказал мартини, скинул башмаки и погрузился в раздумье. Полчаса спустя он встрепенулся и выпил коктейль; когда приятное тепло разлилось по всему телу, морщины на лбу у него разгладились и на губах медленно заиграла усмешка - намеренная, но не нарочитая: он искренне смеялся над самим собой.
- Обчистили, ничего не скажешь! - проговорил он.
Потом усмешка исчезла, и лицо его стало угрюмым и сосредоточенным. Если не считать дохода с капитала, вложенного в несколько мелиорационных предприятий на Западе (все еще требовавших больших дополнительных вложений), он остался без гроша за душой. Но не это убивало его - гордость страдала. С какой легкостью он попался на удочку! Его провели, как младенца, и он даже ничего доказать не может. Самый простодушный фермер потребовал бы какого-нибудь документа, а у него нет ничего, кроме джентльменского соглашения, да еще устного. Джентльменское соглашение! Он презрительно фыркнул. В его ушах еще звучал голос Джона Даусета, сказавшего в телефонную трубку: «Даю вам слово джентльмена». Они просто подлые воришки, мошенники, нагло обманувшие его! Правы газеты. Он приехал в Нью-Йорк, чтобы его здесь обчистили, и господа Даусет, Леттон и Гугенхаммер это и сделали. Он был для них малой рыбешкой, и они забавлялись им десять дней - вполне достаточный срок, чтобы проглотить его вместе с одиннадцатью миллионами. Расчет их прост и ясен: они сбыли через него свои акции, а теперь по дешевке скупают их обратно, пока курс не выровнялся. По всей вероятности, после дележа добычи Натаниэл Леттон пристроит еще несколько корпусов к пожертвованному им университету. Леон Гугенхаммер поставит новый мотор на своей яхте или на целой флотилии яхт.
А Джон Даусет? Он-то что станет делать с награбленными деньгами? Скорее всего откроет несколько новых отделений своего банка.
Харниш еще долго просидел над коктейлями, оглядываясь на свое прошлое, заново переживая трудные годы, проведенные в суровом краю, где он ожесточенно дрался за свои одиннадцать миллионов. Гнев владел им с такой силой, что в нем вспыхнула жажда убийства и в уме замелькали безумные планы мести и кровавой расправы над предавшими его людьми. Вот что должен был сделать этот желторотый юнец, а не кончать самоубийством. Приставить им дуло к виску. Харниш отпер свой чемодан и достал увесистый кольт. Он отвел большим пальцем предохранитель и восемь раз подряд оттянул затвор; восемь патронов, один за другим, выпали на стол; он снова наполнил магазин, перевел один патрон в патронник и, не спуская курка, поставил кольт на предохранитель. Потом положил пистолет в боковой карман пиджака, заказал еще один мартини и опять уселся в кресло.
Так прошел целый час, но Харниш уже не усмехался.
На хмурое лицо легли горькие складки, - он вспомнил суровую жизнь Севера, лютый полярный мороз, все, что он совершил, что перенес: нескончаемо долгие переходы по снежной тропе, студеные тундровые берега у мыса Барроу, грозные торосы на Юконе, борьбу с людьми и животными, муки голодных дней, томительные месяцы на Койокуке, где тучами налетали комары, мозоли на руках от кайла и заступа, ссадины на плечах и груди от лямок походного мешка, мясную пищу без приправы наравне с собаками - вспомнил всю длинную повесть двадцатилетних лишений, тяжелого труда, нечеловеческих усилий.
В десять часов он поднялся и стал перелистывать книгу адресов Нью-Йорка, потом надел башмаки, вышел на улицу и, наняв кеб, стал колесить по темному городу. Дважды он менял кеб и наконец остановился у конторы частного детективного агентства. Щедро оплатив вперед требуемые услуги, он самолично выбрал шестерых агентов и дал нужные указания. Никогда еще они не получали такой высокой оплаты за столь нехитрую работу: сверх того, что взимала контора, Харниш подарил им по пятьсот долларов, посулив в случае успеха еще столько же. Он не сомневался, что на другой день, а быть может, еще этой ночью его притаившиеся партнеры где-нибудь сойдутся. За каждым было поручено следить двум агентам. Требовалось только установить время и место свидания.
- Действуйте смело, ребята, - сказал он в заключение. - Мне очень нужно это узнать. Что бы вы ни сделали, что бы ни случилось, не бойтесь, я сумею вас выгородить.
На обратном пути в гостиницу он опять дважды пересаживался из кеба в кеб, потом, поднявшись в свой номер, выпил на ночь еще один мартини, лег в постель и уснул. Утром он оделся, побрился, велел подать завтрак и газеты в комнату и стал ждать известий. Но пить не пил. С девяти часов начались телефонные звонки - агенты докладывали о своей работе: Натаниэл Леттон едет пригородным поездом из Тэрритауна. Джон Даусет только что сел в вагон подземки. Леон Гугенхаммер еще не показывался, но он, несомненно, дома. Харниш, разложив перед собой план города, следил за каждым движением неприятеля. Первым в свою контору, помещавшуюся в здании МючуэлСоландер, прибыл Натаниэл Леттон. Затем туда же приехал Гугенхаммер. Даусет все еще сидел в своей конторе. Но в одиннадцать часов телефонный звонок возвестил о том, что и Даусет прибыл на место, и пять минут спустя Харниш уже мчался в таксомоторе к зданию Мючуэл-Соландер.
Что было дальше →Джек Лондон, Время-не-ждёт, 1910 год.
Самоубийство ведь не только физическое бывает, хотя и о нём я думал не раз. Уволиться с работы, потому что тяжело, или развестись с женой, потому что заебался - тоже самоубийство. Ты своими руками убиваешь работу или семью.
Бросить проект, уйти из института, забить на тренировки, перестать ходить на занятия - это всё формы самоубийства.
Но каждый раз, размышляя о самоубийстве, я прихожу к мысли, что самоубийство - это самое тупое, трусливое и позорное, что я могу сделать, потому что самоубийство избавляет от проблемы лично меня, но не решает её. Наоборот, проблема усугубляется и перекладывается на плечи других. Причем эти другие на меня рассчитывают и верят мне.
То есть самоубийство - это когда ты съёбываешь, вывалив самосвал говна на тех, кто надеялся на тебя. Так поступают только самые конченные гондоны.
В этом месте рассуждений я обычно вспоминаю историю матери, которая осталась одна с тремя детьми, и, не выдержав жопы, которая началась со всех сторон, просто спрыгнула с крыши. Стоит говорить о том, как кайфанули после этого её дети?
Поэтому любые самоубийцы - пидорасы.
Только, пожалуйста, обратите внимание, что само по себе увольнение или развод - это не самоубийство. Вполне можно осознанно решить, что работа тебе не подходит, и что ты хочешь найти работу лучше. Это просто смена работы. Обычно в таких ситуациях ты всё доделываешь и, сохранив приятельские отношения с начальником уходишь.
Да и с физическим самоубийством можно представить пример, когда оно будет самоубийством лишь формально. Например, тебя через десять минут будут пытать и убьют, а у тебя за щекой капсула с цианистым калием. Раскусить её будет вполне рациональным решением. Раскусывать, кстати, стоит на девятой минуте, а не на первой, потому что на восьмой могут прискакать свои и тебя спасти.
И что же делать, если ты на грани? Если всё против тебя, вокруг одни уроды, тебя не понимают, не любят, бьют, орут, матерятся?
Во-первых, перечитать этот пост. Во-вторых, сука, терпеть. А в-третьих, блять, думать и действовать.
Осталась одна с детьми и нет денег? Терпи, сука, думай и действуй. Детей срочно пристраивай в садик; со старшим проведи работу, что халява кончилась и теперь он за главного, пусть учится готовить; а сама ебашь на трёх работах. И так далее. Пиздец с работой - думай, как рзгрести. Достала жена - пойми почему и исправь.
В худшем случае результат будет такой же, как при самоубийстве. Ты действительно сдохнешь, тебя уволят, ты разведёшься с женой. Но ты хоть будешь знать, что ты сделал всё, что мог.
Кстати самураев, которые чуть что любили зарезаться, я тоже плохо понимаю. Ну обосрался ты, ну принято у вас кончать с жизнью в этом случае, ну возьми меч и пойди в стан врага. Авось перед смертью зарежешь пару-тройку супостатов. Хоть как-то свой косяк искупишь.
Ну и отрывочек из «Время-не-ждёт» напоследок:
...
Но во вторник утром распространился слух, не на шутку встревоживший Харниша, тем более что в «Уоллстрит джорнэл» можно было прочесть о том же: газета сообщала, что, по достоверным сведениям, на заседании Правления компании Уорд Вэлли, которое состоится в ближайший четверг, вместо обычного объявления о размере дивидендов правление потребует дополнительного взноса. Харниш впервые за все время заподозрил неладное. Он с ужасом подумал, что, если слух подтвердится, он окажется банкротом. И еще у него мелькнула мысль, что вся эта грандиозная биржевая операция была проделана на его деньги. Ни Даусет, ни Гугенхаммер, ни Леттон не рисковали ничем. Харниша охватил страх, правда, ненадолго, но все же он успел очень живо вспомнить кирпичный завод Голдсуорти; приостановив все приказы о покупке акций, он бросился к телефону.
- Чепуха, просто очередная сплетня, - послышался в трубке гортанный голос Леона Гугенхаммера.
- Как вам известно, я член правления, - ответил Натаниэл Леттон, - и, безусловно, был бы в курсе, если бы предполагалось такое мероприятие.
- Я же предупреждал вас, что подобные слухи будут распространяться, - сказал Джон Даусет. - В этом нет ни крупицы правды. Даю вам слово джентльмена.
Харнишу стало очень стыдно, что он поддался панике, и он с удвоенной энергией принялся за дело. Приостановка операций по скупке акций Уорд Вэлли превратила биржу в сумасшедший дом. Игроки на понижение жали по всей линии; акции Уорд Вэлли, стоявшие выше всех, первыми начали падать. Но Харниш невозмутимо удваивал приказы о покупке. Во вторник и в среду он неуклонно покупал, и акции опять сильно поднялись. В четверг утром он все еще продолжал брать, и если сделки заключались на срок, не задумываясь превышал свои наличные средства. Что ж такого? Ведь сегодня будет объявлено о выдаче дивидендов, успокаивал он себя. Когда подойдет срок, внакладе окажутся продавцы. Они придут к нему, будут просить уступки.
Но вот гром грянул: слухи оправдались, правление компании Уорд Вэлли предложило акционерам внести дополнительный взнос. Харнишу оставалось только сдаться. Он еще раз проверил достоверность сообщения и прекратил борьбу. Не только акции Уорд Вэлли, но все ценные бумаги полетели вниз. Игроки на понижение торжествовали победу. Харниш даже не поинтересовался, докатились ли акции Уорд Вэлли до самого дна или все еще падают. На Уолл-стрите царил хаос, но Харниш, не оглушенный ударов и даже не растерянный, спокойно покинул поле битвы, чтобы обдумать создавшееся положение. После краткого совещания со своими маклерами он вернулся в гостиницу; по дороге он купил вечерние газеты и глянул на кричащие заголовки: «Время-не-ждет доигрался», «Харниш получил по заслугам», «Еще один авантюрист с Запада не нашел здесь легкой поживы». В гостинице он прочел экстренный выпуск, где сообщалось о самоубийстве молодого человека, новичка в биржевой игре, который, следуя примеру Харниша, играл на повышение.
- Чего ради он покончил с собой? - пробормотал про себя Харниш.
Он поднялся в свой номер, заказал мартини, скинул башмаки и погрузился в раздумье. Полчаса спустя он встрепенулся и выпил коктейль; когда приятное тепло разлилось по всему телу, морщины на лбу у него разгладились и на губах медленно заиграла усмешка - намеренная, но не нарочитая: он искренне смеялся над самим собой.
- Обчистили, ничего не скажешь! - проговорил он.
Потом усмешка исчезла, и лицо его стало угрюмым и сосредоточенным. Если не считать дохода с капитала, вложенного в несколько мелиорационных предприятий на Западе (все еще требовавших больших дополнительных вложений), он остался без гроша за душой. Но не это убивало его - гордость страдала. С какой легкостью он попался на удочку! Его провели, как младенца, и он даже ничего доказать не может. Самый простодушный фермер потребовал бы какого-нибудь документа, а у него нет ничего, кроме джентльменского соглашения, да еще устного. Джентльменское соглашение! Он презрительно фыркнул. В его ушах еще звучал голос Джона Даусета, сказавшего в телефонную трубку: «Даю вам слово джентльмена». Они просто подлые воришки, мошенники, нагло обманувшие его! Правы газеты. Он приехал в Нью-Йорк, чтобы его здесь обчистили, и господа Даусет, Леттон и Гугенхаммер это и сделали. Он был для них малой рыбешкой, и они забавлялись им десять дней - вполне достаточный срок, чтобы проглотить его вместе с одиннадцатью миллионами. Расчет их прост и ясен: они сбыли через него свои акции, а теперь по дешевке скупают их обратно, пока курс не выровнялся. По всей вероятности, после дележа добычи Натаниэл Леттон пристроит еще несколько корпусов к пожертвованному им университету. Леон Гугенхаммер поставит новый мотор на своей яхте или на целой флотилии яхт.
А Джон Даусет? Он-то что станет делать с награбленными деньгами? Скорее всего откроет несколько новых отделений своего банка.
Харниш еще долго просидел над коктейлями, оглядываясь на свое прошлое, заново переживая трудные годы, проведенные в суровом краю, где он ожесточенно дрался за свои одиннадцать миллионов. Гнев владел им с такой силой, что в нем вспыхнула жажда убийства и в уме замелькали безумные планы мести и кровавой расправы над предавшими его людьми. Вот что должен был сделать этот желторотый юнец, а не кончать самоубийством. Приставить им дуло к виску. Харниш отпер свой чемодан и достал увесистый кольт. Он отвел большим пальцем предохранитель и восемь раз подряд оттянул затвор; восемь патронов, один за другим, выпали на стол; он снова наполнил магазин, перевел один патрон в патронник и, не спуская курка, поставил кольт на предохранитель. Потом положил пистолет в боковой карман пиджака, заказал еще один мартини и опять уселся в кресло.
Так прошел целый час, но Харниш уже не усмехался.
На хмурое лицо легли горькие складки, - он вспомнил суровую жизнь Севера, лютый полярный мороз, все, что он совершил, что перенес: нескончаемо долгие переходы по снежной тропе, студеные тундровые берега у мыса Барроу, грозные торосы на Юконе, борьбу с людьми и животными, муки голодных дней, томительные месяцы на Койокуке, где тучами налетали комары, мозоли на руках от кайла и заступа, ссадины на плечах и груди от лямок походного мешка, мясную пищу без приправы наравне с собаками - вспомнил всю длинную повесть двадцатилетних лишений, тяжелого труда, нечеловеческих усилий.
В десять часов он поднялся и стал перелистывать книгу адресов Нью-Йорка, потом надел башмаки, вышел на улицу и, наняв кеб, стал колесить по темному городу. Дважды он менял кеб и наконец остановился у конторы частного детективного агентства. Щедро оплатив вперед требуемые услуги, он самолично выбрал шестерых агентов и дал нужные указания. Никогда еще они не получали такой высокой оплаты за столь нехитрую работу: сверх того, что взимала контора, Харниш подарил им по пятьсот долларов, посулив в случае успеха еще столько же. Он не сомневался, что на другой день, а быть может, еще этой ночью его притаившиеся партнеры где-нибудь сойдутся. За каждым было поручено следить двум агентам. Требовалось только установить время и место свидания.
- Действуйте смело, ребята, - сказал он в заключение. - Мне очень нужно это узнать. Что бы вы ни сделали, что бы ни случилось, не бойтесь, я сумею вас выгородить.
На обратном пути в гостиницу он опять дважды пересаживался из кеба в кеб, потом, поднявшись в свой номер, выпил на ночь еще один мартини, лег в постель и уснул. Утром он оделся, побрился, велел подать завтрак и газеты в комнату и стал ждать известий. Но пить не пил. С девяти часов начались телефонные звонки - агенты докладывали о своей работе: Натаниэл Леттон едет пригородным поездом из Тэрритауна. Джон Даусет только что сел в вагон подземки. Леон Гугенхаммер еще не показывался, но он, несомненно, дома. Харниш, разложив перед собой план города, следил за каждым движением неприятеля. Первым в свою контору, помещавшуюся в здании МючуэлСоландер, прибыл Натаниэл Леттон. Затем туда же приехал Гугенхаммер. Даусет все еще сидел в своей конторе. Но в одиннадцать часов телефонный звонок возвестил о том, что и Даусет прибыл на место, и пять минут спустя Харниш уже мчался в таксомоторе к зданию Мючуэл-Соландер.
Что было дальше →Джек Лондон, Время-не-ждёт, 1910 год.