ВНЕ СЛО в
Суббота, утро. Мой город, маленький провинциальный Серпухов, теперь там живут мои родители, все друзья переехали в столицу. Осенью здесь пусто и тихо, ровно на столько, чтобы приезжать раз в два месяца на пару дней. Дома ремонт. В городе тоже ремонт, агрессивный ремонт. Строят новый стеклянно-квадратный магазин. Без причины снесли ограды и скамейки во дворах. Под окнами выпиливают деревья хмурые дядьки в спецовках, матерятся так, что даже звуконепроницаемые окна не помогают. Так, забываем о них, забываем. Мы же дома. Всё, забыли. Папа показывает идеально приклеенные обои. Искренне поздравляю его. Мама испекла пирог с сыром и какой-то неведомой рыбой розоватого цвета. Идём с ней в магазин, покупаем продукты в новом супермаркете. Я качу перед собой тележку, мама выбирает между разнораскрашенными пакетами кефира. Берём «домик в деревне», идём дальше. Мне среди этих продуктовых туннелей уже скучно, но мама - как ребёнок в магазине игрушек, с трогательной нежностью рассматривает и читает упаковки. Я хожу за ней, даю советы специалиста и улыбаюсь. Секьюри смотря с подозрением. Нормально всё, дядя. Я дома, все дома. Перед моей бывшей школой покрасили Ленина новой серебристой краской. Рыба в пироге, я посмотрела в магазине, - называется "Ангел".
Ночью легко пишется и можно сидеть в Интернете до бесконечности. Читаю письма и рассылаю ответы, какие они получаются ловкие, сплошные хитросплетения слов и полная неузнаваемость при повторном прочтении утром. Приглядываюсь в «живом журнале» к парочке знакомых персонажей: история любви и история дикой нелюбви. Пишу что-то своё, забываю ответить. Смотрю анонсы новых фильмов. Похоже, из-за штор и обоев комната изменилась до неузнаваемости: выбросили ковры и кресло, теперь здесь слегка отдаёт офисом. Но мне как-то нормально, пишу-печатаю о пироге с ангелом. Получаю приглашение на свадьбу. Принимаю приглашение, отсылаю тексты статей. Получаю фотографии. Пока они качаются, читаю, как Паша добивает Санта-Клауса требованиями внимания к себе. Ем шоколад «Алёнка». Так, откуда взялся шоколад? А, вспомнила. Дедушка купил. Самое то. Пишу письмо в Киев. Говорю с Барабаном по телефону шёпотом. Качаюсь на стуле. Падаю, выдираю провода. Подсоединяю инет полчаса подряд, два лишних всё равно болтаются. Ложусь спать в шерстяных носках. Смотрю сны о построении сценария: влюблённый футболист выигрывает, но девушка противника в перерыве крадёт ворота (???!) и меняет ботинки.
А утром в воскресенье - или 11 часов считается уже днём? - меня будит оркестр.
Он идёт где-то по моей улице, медленно и неотвратимо приближается, выдавая военные песни.У деревьев больше нет макушек и между домами видно улицу как на ладони. Оркестр всё ближе, можно вполне разобрать музыку из песни «Где же вы теперь друзья-однополчане?», превращённую в весёленький марш. Движение, и без того небольшое, перекрыли, и вот теперь прямо по дороге движется демонстрация. Ну, да, «день седьмого ноября - красный день календаря», официально отменённый, переименованный на «согласие, терпение, примирение» - дескать, соглашайся, терпи и примиряйся. Ура, товарищи, дамы и господа! Хорошо живём.
- Да здравствует Великая октябрьская революция, превратившая отсталую Россию в великую социалистическую державу! - кричат в мегафон демонстранты и оркестр смолкает. Теперь они идут тихо, и несколько прохожих смотрят без энтузиазма на моих героев.
А их не много. Впереди едет машина милиции, за ней идёт - блестящий трубами, оркестр. Потом полсотни пенсионеров, празднично приодетых стариков и старушек с красными ленточками на лацканах. Они несут три бархатных, с золотыми кистями, знамени, несколько транспарантов, портрет Ленина, портрет Путина, красные гвоздики. Они идут нестройными рядами, почти нет детей, и, я вижу, с краю, у мальчика, - его торжественно ведут дед и бабка, - надеты мигающие клоунские рожки, а в руке шар с кроликом Бакс-Банни. Они идут медленно и молча, сосредоточенно и важно, слышно только шуршание множества ног. Они поддерживают друг друга, улыбаются и смотрят по сторонам. Замыкает колонну машина скорой помощи. Двое мальчишек догоняют их на велосипедах и снова - абсолютно пустая улица. Где-то далеко снова трубит оркестр: «День победы» без слов.
Но я их слышу внутри, и начинаю вдруг тихо петь. Петь и реветь.
Наверное, мне просто холодно стоять на балконе, босиком, завернувшись в плед. Наверное, я просто слышу, как папа и Димка смотрят из окна кухни на последних коммунистов и беззлобно смеются. Наверное, я никогда не видела мои липы вот так - безголовыми. Наверное, мой дедушка сегодня тоже пошёл бы на демонстрацию, живи он поближе. Наверное, именно к этому, своему празднику он дарит мне шоколадку, как настоящей внучке.
А у меня ничего нет. Абсолютно ничего. Я до сих пор не знаю, не понимаю, где я живу. На самом деле я ничего не знаю об этом мире, о стране, о городе. Я ничего не знаю о них, о своих родных. Я прочитала уйму книг, рассказывающих байки и легенды. Я посмотрела кучу фильмов, почти настоящих. Но я ничего, ничего не знаю наверняка. Я ничего не знаю о себе. Я тоже сочиняю мифы. Профессиональный мифотворец. Я пишу письма санта-клаусам и пью «домики в деревне», потому что их «хорошо иметь». Отныне в домике не «уютно жить» или «приятно погостить», теперь в деревне не «можно отдохнуть» или «случайно оказаться». Теперь в деревне «хорошо иметь домик». Просто иметь в наличии домик, и все проблемы решены. To have - иметь, обладать. Кто больше, тому и принадлежит деревня.
Когда только, как же это всё началось? Может, надо объявить войну? Как оказывается просто - заставиться изнутри домиками из кефира, и жить легко, ничего не зацепляя. Санта, Санта, принеси мне подарок - большую ракетку! Я буду хорошо себя вести, выполнять задания Мастера, звонить родителям хоть раз в неделю, перестану играть с Барабаном в неопределённости! Понимаешь, Санта, я плачу, потому что тебя нет, а я есть. И меня это вполне устраивает. Хуже было бы - если наоборот. Понимаешь, Паша, я с тобой согласна, в этой стране живут негодяи, и самое отвратное, что мы с тобой тоже, давным-давно заразились этим негодяйством. Мы молчим, когда надо кричать. Мы ждём подарков, когда их нам уже вручили. Мы собираем всякую дрянь, мы же плюшкины в третьем поколении, и ни за что не положим свою жизнь, потому что давным-давно на неё положили. Мы ничего не любим. Каждый день нам твердят, что нас не за что любить и нам нечего любить. Это твоя работа, Санта? Какого мы в это верим? Нам дали так мало времени, не исключено, что меньше ста лет, а мы ходим по улицам со своими флагами. Мы ругаем этот негодяйский мир, которым управляют негодяи, но может быть у него просто нет руля? У нас мало времени. Так уж вышло, но на что мы спускаем его? На то чтобы ХОРОШО ИМЕТЬ домик? Нет! Катись отсюда Санта! Забирай с собой эту рекламную бабушку-зомби, пусть она тебе так целенаправленно носит молочко! Ты был, а потом ты продался. Ты был простой, а стал сложный. Ёлочки, костюмчики, олени, кока-кола, ты стал обалденно дорогой и шикарный. Ты исполнил все мечты негодяев: ты живёшь вечно, у тебя всё получается и тебя все любят. Так что резонно попросить пару подарков, у тебя же всего много. Пошёл вон, Санта! Убирайся, ясно? Не хочу, чтобы твоя сладкая морда поздравляла мой дом с Рождеством. Могу поспорить, куча народа уже верит, что это твой праздник. ОКей, это их выбор.
Но ты-то ещё помнишь, КТО НА САМОМ ДЕЛЕ родился?
Пока у нас есть дом, мы будем в нём жить.
Пока мы есть, мы будем.
Do you understand me?
Ночью легко пишется и можно сидеть в Интернете до бесконечности. Читаю письма и рассылаю ответы, какие они получаются ловкие, сплошные хитросплетения слов и полная неузнаваемость при повторном прочтении утром. Приглядываюсь в «живом журнале» к парочке знакомых персонажей: история любви и история дикой нелюбви. Пишу что-то своё, забываю ответить. Смотрю анонсы новых фильмов. Похоже, из-за штор и обоев комната изменилась до неузнаваемости: выбросили ковры и кресло, теперь здесь слегка отдаёт офисом. Но мне как-то нормально, пишу-печатаю о пироге с ангелом. Получаю приглашение на свадьбу. Принимаю приглашение, отсылаю тексты статей. Получаю фотографии. Пока они качаются, читаю, как Паша добивает Санта-Клауса требованиями внимания к себе. Ем шоколад «Алёнка». Так, откуда взялся шоколад? А, вспомнила. Дедушка купил. Самое то. Пишу письмо в Киев. Говорю с Барабаном по телефону шёпотом. Качаюсь на стуле. Падаю, выдираю провода. Подсоединяю инет полчаса подряд, два лишних всё равно болтаются. Ложусь спать в шерстяных носках. Смотрю сны о построении сценария: влюблённый футболист выигрывает, но девушка противника в перерыве крадёт ворота (???!) и меняет ботинки.
А утром в воскресенье - или 11 часов считается уже днём? - меня будит оркестр.
Он идёт где-то по моей улице, медленно и неотвратимо приближается, выдавая военные песни.У деревьев больше нет макушек и между домами видно улицу как на ладони. Оркестр всё ближе, можно вполне разобрать музыку из песни «Где же вы теперь друзья-однополчане?», превращённую в весёленький марш. Движение, и без того небольшое, перекрыли, и вот теперь прямо по дороге движется демонстрация. Ну, да, «день седьмого ноября - красный день календаря», официально отменённый, переименованный на «согласие, терпение, примирение» - дескать, соглашайся, терпи и примиряйся. Ура, товарищи, дамы и господа! Хорошо живём.
- Да здравствует Великая октябрьская революция, превратившая отсталую Россию в великую социалистическую державу! - кричат в мегафон демонстранты и оркестр смолкает. Теперь они идут тихо, и несколько прохожих смотрят без энтузиазма на моих героев.
А их не много. Впереди едет машина милиции, за ней идёт - блестящий трубами, оркестр. Потом полсотни пенсионеров, празднично приодетых стариков и старушек с красными ленточками на лацканах. Они несут три бархатных, с золотыми кистями, знамени, несколько транспарантов, портрет Ленина, портрет Путина, красные гвоздики. Они идут нестройными рядами, почти нет детей, и, я вижу, с краю, у мальчика, - его торжественно ведут дед и бабка, - надеты мигающие клоунские рожки, а в руке шар с кроликом Бакс-Банни. Они идут медленно и молча, сосредоточенно и важно, слышно только шуршание множества ног. Они поддерживают друг друга, улыбаются и смотрят по сторонам. Замыкает колонну машина скорой помощи. Двое мальчишек догоняют их на велосипедах и снова - абсолютно пустая улица. Где-то далеко снова трубит оркестр: «День победы» без слов.
Но я их слышу внутри, и начинаю вдруг тихо петь. Петь и реветь.
Наверное, мне просто холодно стоять на балконе, босиком, завернувшись в плед. Наверное, я просто слышу, как папа и Димка смотрят из окна кухни на последних коммунистов и беззлобно смеются. Наверное, я никогда не видела мои липы вот так - безголовыми. Наверное, мой дедушка сегодня тоже пошёл бы на демонстрацию, живи он поближе. Наверное, именно к этому, своему празднику он дарит мне шоколадку, как настоящей внучке.
А у меня ничего нет. Абсолютно ничего. Я до сих пор не знаю, не понимаю, где я живу. На самом деле я ничего не знаю об этом мире, о стране, о городе. Я ничего не знаю о них, о своих родных. Я прочитала уйму книг, рассказывающих байки и легенды. Я посмотрела кучу фильмов, почти настоящих. Но я ничего, ничего не знаю наверняка. Я ничего не знаю о себе. Я тоже сочиняю мифы. Профессиональный мифотворец. Я пишу письма санта-клаусам и пью «домики в деревне», потому что их «хорошо иметь». Отныне в домике не «уютно жить» или «приятно погостить», теперь в деревне не «можно отдохнуть» или «случайно оказаться». Теперь в деревне «хорошо иметь домик». Просто иметь в наличии домик, и все проблемы решены. To have - иметь, обладать. Кто больше, тому и принадлежит деревня.
Когда только, как же это всё началось? Может, надо объявить войну? Как оказывается просто - заставиться изнутри домиками из кефира, и жить легко, ничего не зацепляя. Санта, Санта, принеси мне подарок - большую ракетку! Я буду хорошо себя вести, выполнять задания Мастера, звонить родителям хоть раз в неделю, перестану играть с Барабаном в неопределённости! Понимаешь, Санта, я плачу, потому что тебя нет, а я есть. И меня это вполне устраивает. Хуже было бы - если наоборот. Понимаешь, Паша, я с тобой согласна, в этой стране живут негодяи, и самое отвратное, что мы с тобой тоже, давным-давно заразились этим негодяйством. Мы молчим, когда надо кричать. Мы ждём подарков, когда их нам уже вручили. Мы собираем всякую дрянь, мы же плюшкины в третьем поколении, и ни за что не положим свою жизнь, потому что давным-давно на неё положили. Мы ничего не любим. Каждый день нам твердят, что нас не за что любить и нам нечего любить. Это твоя работа, Санта? Какого мы в это верим? Нам дали так мало времени, не исключено, что меньше ста лет, а мы ходим по улицам со своими флагами. Мы ругаем этот негодяйский мир, которым управляют негодяи, но может быть у него просто нет руля? У нас мало времени. Так уж вышло, но на что мы спускаем его? На то чтобы ХОРОШО ИМЕТЬ домик? Нет! Катись отсюда Санта! Забирай с собой эту рекламную бабушку-зомби, пусть она тебе так целенаправленно носит молочко! Ты был, а потом ты продался. Ты был простой, а стал сложный. Ёлочки, костюмчики, олени, кока-кола, ты стал обалденно дорогой и шикарный. Ты исполнил все мечты негодяев: ты живёшь вечно, у тебя всё получается и тебя все любят. Так что резонно попросить пару подарков, у тебя же всего много. Пошёл вон, Санта! Убирайся, ясно? Не хочу, чтобы твоя сладкая морда поздравляла мой дом с Рождеством. Могу поспорить, куча народа уже верит, что это твой праздник. ОКей, это их выбор.
Но ты-то ещё помнишь, КТО НА САМОМ ДЕЛЕ родился?
Пока у нас есть дом, мы будем в нём жить.
Пока мы есть, мы будем.
Do you understand me?