Сирень
20 апреля 2015
Сегодня мне подарили срезанный букет сирени,
зная мою безумную любовь к ней и ее запаху.
В Испании сирень не продают.
Букет неожиданно вызвал нить воспоминаний.
Это было в апреле 1991 года,
когда отмечалось 100-летие со дня рождения Прокофьева.
В Союзе композиторов висело объявление,
что утром специальный автобус повезет всех желающих на могилу Прокофьева.
В небольшом автобусе ехали внук Прокофьева, официальные лица во главе с министром культуры и Ваша покорная слуга. Имени министра не помню, но помню только, что его жена киноактриса Жанна Болотова была похожа на меня или я на нее. Это сходство сыграло потом свою роль.
Было грустно, что «неофициальных» музыкантов, кроме меня, не было,
но уже на Новодевичьем из машины высадились еще люди, к администрации отношения не имеющие. Это были земляки Прокофьева из Солнцовки, которые привезли на его могилу землю оттуда.
До сих пор помню их появление, тронувшее до слез.
От могилы Прокофьева и Миры Мендельсон-Прокофьевой,
скромной и без всяких загородок повеяло покоем.
Это посещение, которое было нужно моей души, так как к Прокофьеву, музыку которого я люблю, у меня особое отношение с оттенком мистичности,
неожиданно подарило мне месяц в Сортавале, один из лучших в моей жизни.
В те времена Союз композиторов имел Дома творчества в разных местах.
В Рузе, в Иваново, Юрмале. В том числе и в Сортавале.
Меня давно тянуло в эти края, и я пришла в Союз клянчить путевку.
Получить путевку в отдельную дачу было невероятно для простого смертного музыканта, они давались только сильным мира сего.
Другим доставалась и то не всегда комната в пансионате.
Секретарь, ведающая распределением, встретила меня радостной улыбкой.
Она ездила в том автобусе на могилу Прокофьева, меня запомнила и явно соединила с министром, ибо сразу же нашла для меня место в пансионате, которому я была очень рада, и даже извинялась, что не может предложить дачу.
В это время раздался звонок.
Оказалось, что один из композиторов не смог поехать!
Так я получила «дачу Книппера» - лучшую дачу в Сортавале.
Дача обособлено стояла на поляне около озера.
Две комнаты с фортепиано, чудесным видом, террасой с креслом-качалкой,
а на берегу была припаркована лодка. В этой лодке я выезжала на середину озера и вертела головой во все стороны, ловя различные во всех сторонах краски заката.
Именно там я начала писать картины, под влиянием художественного окружения, среди которого был старенький Борис Алексеевич Смирнов-Русецкий, член группы «Амаравелла», знакомый с самим Рерихом, за это знакомство он отсидел 14 лет в лагерях. Борис Алексеевич писал в Сортавале удивительные картины пастелью.
На мою дачу все приходили, чтобы полюбоваться видами, посидеть на берегу.
Однажды утром я вышла на террасу и увидела лежащий на кресле-качалке
букет сирени….
Никто из композиторов не признавался, но некоторые говорили:
«Как жалко, что мне эта мысль не пришла в голову»!
И я стала думать, что если Прокофьев косвенно содействовал мне в получении этой дачи, то он также способствовал появлению этого букета, кто бы его ни положил….
Сегодня мне подарили срезанный букет сирени,
зная мою безумную любовь к ней и ее запаху.
В Испании сирень не продают.
Букет неожиданно вызвал нить воспоминаний.
Это было в апреле 1991 года,
когда отмечалось 100-летие со дня рождения Прокофьева.
В Союзе композиторов висело объявление,
что утром специальный автобус повезет всех желающих на могилу Прокофьева.
В небольшом автобусе ехали внук Прокофьева, официальные лица во главе с министром культуры и Ваша покорная слуга. Имени министра не помню, но помню только, что его жена киноактриса Жанна Болотова была похожа на меня или я на нее. Это сходство сыграло потом свою роль.
Было грустно, что «неофициальных» музыкантов, кроме меня, не было,
но уже на Новодевичьем из машины высадились еще люди, к администрации отношения не имеющие. Это были земляки Прокофьева из Солнцовки, которые привезли на его могилу землю оттуда.
До сих пор помню их появление, тронувшее до слез.
От могилы Прокофьева и Миры Мендельсон-Прокофьевой,
скромной и без всяких загородок повеяло покоем.
Это посещение, которое было нужно моей души, так как к Прокофьеву, музыку которого я люблю, у меня особое отношение с оттенком мистичности,
неожиданно подарило мне месяц в Сортавале, один из лучших в моей жизни.
В те времена Союз композиторов имел Дома творчества в разных местах.
В Рузе, в Иваново, Юрмале. В том числе и в Сортавале.
Меня давно тянуло в эти края, и я пришла в Союз клянчить путевку.
Получить путевку в отдельную дачу было невероятно для простого смертного музыканта, они давались только сильным мира сего.
Другим доставалась и то не всегда комната в пансионате.
Секретарь, ведающая распределением, встретила меня радостной улыбкой.
Она ездила в том автобусе на могилу Прокофьева, меня запомнила и явно соединила с министром, ибо сразу же нашла для меня место в пансионате, которому я была очень рада, и даже извинялась, что не может предложить дачу.
В это время раздался звонок.
Оказалось, что один из композиторов не смог поехать!
Так я получила «дачу Книппера» - лучшую дачу в Сортавале.
Дача обособлено стояла на поляне около озера.
Две комнаты с фортепиано, чудесным видом, террасой с креслом-качалкой,
а на берегу была припаркована лодка. В этой лодке я выезжала на середину озера и вертела головой во все стороны, ловя различные во всех сторонах краски заката.
Именно там я начала писать картины, под влиянием художественного окружения, среди которого был старенький Борис Алексеевич Смирнов-Русецкий, член группы «Амаравелла», знакомый с самим Рерихом, за это знакомство он отсидел 14 лет в лагерях. Борис Алексеевич писал в Сортавале удивительные картины пастелью.
На мою дачу все приходили, чтобы полюбоваться видами, посидеть на берегу.
Однажды утром я вышла на террасу и увидела лежащий на кресле-качалке
букет сирени….
Никто из композиторов не признавался, но некоторые говорили:
«Как жалко, что мне эта мысль не пришла в голову»!
И я стала думать, что если Прокофьев косвенно содействовал мне в получении этой дачи, то он также способствовал появлению этого букета, кто бы его ни положил….