В очередной раз посмотрели великий фильм "Семнадцать мгновений весны" Были очарованы как всегда, ничего интересного :-)) Только на один момент я заново обратила внимание, и он меня несколько царапнул.
Помните тот эпизод, когда Штирлиц в баре пишет записку жене, а связник его ждет? Штирлиц пишет, один вариант его не устраивает, он пишет второй, не может подобрать адекватных формулировок, заканчивает, и - будучи недоволен тем, что записка не отразила всех его чувств, рвет ее и связника отпускает. Ну, по идее, это про тонкость и сложность любви нашего замечательного разведчика имелось в виду - а также про то, что он держал чувства в глубине сердца и не мог их никому показывать.
А теперь посмотрите на это с точки зрения чувств его жены. Когда любимый муж незнамо где, невесть сколько лет, непонятно, доживет ли до встречи, очень ли важно, чтобы записка, написанная его рукой, была оригинальной, художественной и не содержала литературных штампов? Да хоть бы там рожица была намалевана... Насколько важна адекватная передача глубоких чувств, если самое важное - я люблю тебя, - в записке УЖЕ сказано? Что значит сомнение в своих литературных талантах и Высокие, Высокие Чувства по сравнению с возможностью обрадовать и поддержать, собственно, объект этой Высокой Любви?
Ну не бестолочь этот Штирлиц?
Апдейт. Поскольку в комментах возникла дискуссия, из-за чего Штирлиц не стал отсылать записку, я все-таки обратилась к
первоисточнику.
"Ну как написать ей о встрече с сыном в Кракове летом прошлого года? Как сказать ей, что мальчик сейчас в Праге и что сердце его разрывается между нею и Сашей-маленьким, который без него стал Сашей-большим, и Гришанчиковым? Как сказать ей о любви своей и о горе - что ее нет рядом, и о том, как он ждет дня, когда сможет ее увидеть? Слова сильны только тогда, когда они сложились в Библию или в стихи Пушкина... А так - мусор они, да и только. Штирлиц закончил письмо: "Я целую тебя и люблю".
"Как можно словами выразить мою тоску и любовь? - продолжал думать он. - Они стертые, эти мои слова, как старые монеты. Она любит меня, поэтому она поверит и этим моим стертым гривенникам... Нельзя мне ей так писать: слишком мало мы пробыли вместе, и так долго она живет теми днями, что мы были вместе. Она и любит-то меня того, дальнего, - так можно ли мне писать ей так?"
- Знаете, - сказал Штирлиц, пряча листочки в карман, - вы правы, не стоит это тащить вам через три границы. Вы правы, простите, что я отнял у вас время."