Стамбул. Последний день.
Утро начинается стандартно, завтрак, трамвай. Я еду к Эминёню, чтобы еще раз пройтись по площади, зайти во дворик Йени Джамие и полюбоваться бликами воды Халича. Через рынок я намереваюсь пройти к мечети Сулеймание, я не посмотрела гробницу Роксоланы и султана Селима. В свое время, судьба этой женщины, украинской полонянки Насти Лисовской, проданной в рабство, сумевшей стать женой султана Селима-Законодателя и прозванной турками Хуррем (Смеющаяся), занимала меня долгое время, когда я прочитала роман Загребельного. Понятно, что с романтичным образом златоволосой девчушки настоящая Хуррем имела мало общего, но все же…
Гробница Селима и Роксоланы в стороне слева от Сулеймание. Погладив неизменную кошку, я вошла туда. Гробницы султанов, султанш и их детей обычно покрыты зелеными покрывалами, но гробница Роксоланы покрыта кофейным. Зато это единственная гробница, около которой букеты цветов. Увидев, что я вошла, служитель, смутившись, унес букеты к себе в каморку. Около гробниц - таблички с краткой биографией, ничего нового они мне сказать не могут.
Выйдя обратно к Эминёню, сажусь на ступеньки Йени Джамие и замираю на несколько минут, прощаясь. Потом сажусь на трамвай и еду к Большому Базару, вернее, к Нуросмание. Там вчера ошивалась бездомная псина, а угостить ее мне было нечем, зато сегодня у меня целый пакетик остатков вчерашнего ужина (порции в харчевнях никак не вписываются в мои 250 грамм). Собака не находится, так что питается курятиной серая кошка. А я рядышком с ней жую черешню. Потом захожу напоследок в Нуросмание и еду в гостиницу сдать комнату.
Даниэля, к счастью, нет, зато неприятности имеются. Служащие гостиницы пытаются убедить меня, что вино из мини-бара выпито мной. После нескольких неприятных минут, я клянусь разнести этот бар к чертям, если кто-нибудь еще раз вспомнит о вине, которого я теперь не пью вообще, как и любое другое спиртное. Запихав неприятный осадок на дно новенькой поддельно-найковской сумки, купленной в Эминёню, я оставляю вещи в холле и еду на поиски кошки с тюльпаном и васильком. Послонявшись по рынку, не найдя кошки, зато понаблюдав за местной достопримечательностью, огромным кошаком когда-то белого, а сейчас пыльного цвета, подживающимся у ювелирной лавки и нежащимся на специальном матрасике с подушечкой, я понимаю, что рынком сыта по горло.
Выхожу из рынка и иду к Султанахмету, не преследуя никакой цели, просто побродить напоследок. Побродив, цель все-таки нахожу: раза три я пыталась найти мечеть Соколлу (турки произносят Сокуллу), попытаюсь-ка еще разок, чем черт не шутит. За Цистерной примостилось справочное бюро для туристов, но и там служащие с трудом объясняют, как пройти к мечети. Плюнув на туманные разъяснения, просто иду куда-то в том направлении, надеясь на удачу. И она не заставляет себя ждать, появившись в образе сурового вида кряжистого дедка, с четками в руке. Дедок абсолютно не говорит по-английски, но слово «Сокуллу» понимает, и ткнув узловатым длинным пальцем вниз, пытается объяснять по-турецки. Правда, глянув на мою непонимающую физию, он прерывает объяснения, похоже, на полуслове, и медленно начинает спускаться по брусчатой улочке, показывая мне дорогу. Отогнав мелькнувшую мыслишку о том, что не стоило бы идти не пойми куда черт знает с кем, я послушно бреду за стариком, с ужасом думая, что потом мне придется подыматься обратно вверх по этой улице, а ноги, похоже, начинают тихо поскуливать от изнеможения.
Наконец, дойдя до невзрачных ворот, старик тычет в них пальцем и, пробормотав какую-то фразу, из которой, кроме «Сокуллу», я ничего не понимаю, так же медленно сворачивает в переулок.
А я прохожу в ворота и оказываюсь во дворике мечети. Вход в нее плотно закрыт тяжелым зеленым клеенчатым занавесом (как и в других мечетях), а служитель моет полы дворика. Дожидаясь, пока он освободится, я присаживаюсь на ступеньку. Эта мечеть выглядит совсем не отлакированной для услаждения туристических толп, мрачная, основательная.
В подсобных помещениях - школа, как бишь ее, медресе… Через окно я вижу пацанов, склонившихся над книгами и учителя, чего-то им вдалбливающего. Один из пацанов вдруг пулей вылетает из класса и мрачно плюхается на скамейку. Учитель вылетает за ним следом, они о чем-то спорят, учитель, похоже, увещевает нерадивого ученика вернуться в класс, но пацан непреклонен. Учитель возвращается к остальным, а мальчишка тут же поднимается со скамьи и отправляется пинать мячик, разом повеселев. Подумав, что полностью солидарна с ленивцем, я наконец отрываю служащего от начищения ступеней и он разрешает мне зайти, недовольно кудахтая. В мечени полумрак, лампы не зажжены, а фотографировать со вспышкой он мне не разрешает. Внутренняя роспись мечети под стать внешнему суровому образу, строга, невылощена.
Выйдя из мечети, улыбнувшись пацану с мячом, я начинаю подниматься вверх. Пытаясь сократить дорогу, сворачиваю в какой-то проулок. Мимо меня пробегает стайка девчушек, я расспрашиваю дорогу, но они растерянно улыбаясь, что-то щебечут по-турецки (число женщин, знающих английский, прилично меньше, чем мужчин, могущих худо-бедно связать несколько фраз).
Я шагаю дальше и наталкиваюсь на тутовое дерево. Его, похоже, никто не оббирает, ветви с ягодами свисают чуть ли не до земли, а, подойдя поближе, я понимаю, почему. Под деревом - будка, а в ней огроменная псина на цепи. Но «у нас с собой было…», остатки ужина, за исключением двух кусков, скормленных нуросманийской кошке. Собачища соглашается на бартер и начинает хрумкать мясо, а я, со своей стороны, хрумкаю спелые ягоды.
Вернувшись в Султанахмет, я обедаю, заказав «кёфтэ», на этот раз они безупречны, хотя едальня поставлена на поток и засидеться за столиком невозможно, толпа страждущих не иссякает.
Выйдя, размышляю, не отправиться ли мне снова на поиски кошки, но вдруг понимаю, что устала от Города, и весьма вероятно, что и Город утомлен моими непрерывными шатаниями. Да и время уже поджимает, пора возвращаться в гостиницу и ждать автобуса до аэропорта. Я решаю свернуть с Диван Йолу и пройти нижними улочками Лалели. Надо сказать, это довольно нелегкое занятие, улочки узкие, а водители из турок… м-м, скажем, пренебрегающие правилами, зато я попадаю на маленький рыночек, совсем не туристический, там торгуют овощами, чесноком с аккуратно обрезанными хвостами и мятой клубникой. Ароматы чеснока и клубники создают довольно оригинальное амбрэ, и я прохожу по рядам рынка, не торопясь уйти. На этих улочках нет туристов, меняльных лавок и крутых едален, там живут обычные люди, негромко переговаривающиеся друг с другом, сидя на порогах подъездов с неизменными стаканчиками чая в руках.
Нехотя вынырнув из раструбов улиц, я подхожу к своей гостинице. Заходить мне туда не хочется, а времени, чтобы куда-то пойти, уже не осталось. Напротив гостиницы невзрачная лавка с вывеской на ломаном русском, сфотографированная Ланкой. От нечего делать, захожу туда… и нахожу свою кошку, ту самую, со склоненной набок головкой, сидящую копилкой, а не развалившуюся, раскинув лапы. С тюльпаном на грудке, правда синим, и васильком на боку, правда, красным, так что непонятно, василек это или гвоздика. Но кошка мне нравится. Довольная, я возвращаюсь в гостиницу и дожидаюсь автобуса. Служащие пытаются улыбнуться мне на прощанье, но желание раздвинуть губы в ответной улыбке, похоже, отдыхает на дне моей сумки.
Я залезаю в автобус, спутники приветствуют меня, интересуясь, как я отдохнула.
В турецком аэропорту, обозначив телеграфным стилем события последнего дня, я не знаю, чем себя занять. К дреме кресла не предрасполагают, «дьюти-фри» тоже не влечет, тем более, что он дороже нашего( тоже не из дешевых) раза в два, и расчет там в евро. Пытаюсь устроиться поудобнее, но подремать мне не удается: ко мне неожиданно подсаживается Шуламит, наша палеонтологичка, недавно вышедшая на пенсию. Она ездила с другой нашей палеонтологичкой, Ахувой, на конференцию, кукует в аэропорту уже часа два, а самолет у нее только через пять часов. Подивившись про себя, нафиг торчать в аэропорту 6-7 часов вместо того, чтобы смотаться в город, я болтаю с Шуламит до объявления посадки.
Таможенница, толстушка, похожая на Фели из любимого Миркиного сериала «Мордим», долго возится с моим паспортом, сверяя блин моей физии с паспорта с прилично вытянувшимся сегодняшним оригиналом. Наконец мы поднимаемся в воздух и я в последний раз смотрю на Город, широко раскинувшийся подо мной, прощаясь с ним до будущего раза. Я нигде не бросала монетку, чтобы вернуться в Стамбул, но я знаю, что когда-нибудь обязательно вернусь к нему.
Гробница Селима и Роксоланы в стороне слева от Сулеймание. Погладив неизменную кошку, я вошла туда. Гробницы султанов, султанш и их детей обычно покрыты зелеными покрывалами, но гробница Роксоланы покрыта кофейным. Зато это единственная гробница, около которой букеты цветов. Увидев, что я вошла, служитель, смутившись, унес букеты к себе в каморку. Около гробниц - таблички с краткой биографией, ничего нового они мне сказать не могут.
Выйдя обратно к Эминёню, сажусь на ступеньки Йени Джамие и замираю на несколько минут, прощаясь. Потом сажусь на трамвай и еду к Большому Базару, вернее, к Нуросмание. Там вчера ошивалась бездомная псина, а угостить ее мне было нечем, зато сегодня у меня целый пакетик остатков вчерашнего ужина (порции в харчевнях никак не вписываются в мои 250 грамм). Собака не находится, так что питается курятиной серая кошка. А я рядышком с ней жую черешню. Потом захожу напоследок в Нуросмание и еду в гостиницу сдать комнату.
Даниэля, к счастью, нет, зато неприятности имеются. Служащие гостиницы пытаются убедить меня, что вино из мини-бара выпито мной. После нескольких неприятных минут, я клянусь разнести этот бар к чертям, если кто-нибудь еще раз вспомнит о вине, которого я теперь не пью вообще, как и любое другое спиртное. Запихав неприятный осадок на дно новенькой поддельно-найковской сумки, купленной в Эминёню, я оставляю вещи в холле и еду на поиски кошки с тюльпаном и васильком. Послонявшись по рынку, не найдя кошки, зато понаблюдав за местной достопримечательностью, огромным кошаком когда-то белого, а сейчас пыльного цвета, подживающимся у ювелирной лавки и нежащимся на специальном матрасике с подушечкой, я понимаю, что рынком сыта по горло.
Выхожу из рынка и иду к Султанахмету, не преследуя никакой цели, просто побродить напоследок. Побродив, цель все-таки нахожу: раза три я пыталась найти мечеть Соколлу (турки произносят Сокуллу), попытаюсь-ка еще разок, чем черт не шутит. За Цистерной примостилось справочное бюро для туристов, но и там служащие с трудом объясняют, как пройти к мечети. Плюнув на туманные разъяснения, просто иду куда-то в том направлении, надеясь на удачу. И она не заставляет себя ждать, появившись в образе сурового вида кряжистого дедка, с четками в руке. Дедок абсолютно не говорит по-английски, но слово «Сокуллу» понимает, и ткнув узловатым длинным пальцем вниз, пытается объяснять по-турецки. Правда, глянув на мою непонимающую физию, он прерывает объяснения, похоже, на полуслове, и медленно начинает спускаться по брусчатой улочке, показывая мне дорогу. Отогнав мелькнувшую мыслишку о том, что не стоило бы идти не пойми куда черт знает с кем, я послушно бреду за стариком, с ужасом думая, что потом мне придется подыматься обратно вверх по этой улице, а ноги, похоже, начинают тихо поскуливать от изнеможения.
Наконец, дойдя до невзрачных ворот, старик тычет в них пальцем и, пробормотав какую-то фразу, из которой, кроме «Сокуллу», я ничего не понимаю, так же медленно сворачивает в переулок.
А я прохожу в ворота и оказываюсь во дворике мечети. Вход в нее плотно закрыт тяжелым зеленым клеенчатым занавесом (как и в других мечетях), а служитель моет полы дворика. Дожидаясь, пока он освободится, я присаживаюсь на ступеньку. Эта мечеть выглядит совсем не отлакированной для услаждения туристических толп, мрачная, основательная.
В подсобных помещениях - школа, как бишь ее, медресе… Через окно я вижу пацанов, склонившихся над книгами и учителя, чего-то им вдалбливающего. Один из пацанов вдруг пулей вылетает из класса и мрачно плюхается на скамейку. Учитель вылетает за ним следом, они о чем-то спорят, учитель, похоже, увещевает нерадивого ученика вернуться в класс, но пацан непреклонен. Учитель возвращается к остальным, а мальчишка тут же поднимается со скамьи и отправляется пинать мячик, разом повеселев. Подумав, что полностью солидарна с ленивцем, я наконец отрываю служащего от начищения ступеней и он разрешает мне зайти, недовольно кудахтая. В мечени полумрак, лампы не зажжены, а фотографировать со вспышкой он мне не разрешает. Внутренняя роспись мечети под стать внешнему суровому образу, строга, невылощена.
Выйдя из мечети, улыбнувшись пацану с мячом, я начинаю подниматься вверх. Пытаясь сократить дорогу, сворачиваю в какой-то проулок. Мимо меня пробегает стайка девчушек, я расспрашиваю дорогу, но они растерянно улыбаясь, что-то щебечут по-турецки (число женщин, знающих английский, прилично меньше, чем мужчин, могущих худо-бедно связать несколько фраз).
Я шагаю дальше и наталкиваюсь на тутовое дерево. Его, похоже, никто не оббирает, ветви с ягодами свисают чуть ли не до земли, а, подойдя поближе, я понимаю, почему. Под деревом - будка, а в ней огроменная псина на цепи. Но «у нас с собой было…», остатки ужина, за исключением двух кусков, скормленных нуросманийской кошке. Собачища соглашается на бартер и начинает хрумкать мясо, а я, со своей стороны, хрумкаю спелые ягоды.
Вернувшись в Султанахмет, я обедаю, заказав «кёфтэ», на этот раз они безупречны, хотя едальня поставлена на поток и засидеться за столиком невозможно, толпа страждущих не иссякает.
Выйдя, размышляю, не отправиться ли мне снова на поиски кошки, но вдруг понимаю, что устала от Города, и весьма вероятно, что и Город утомлен моими непрерывными шатаниями. Да и время уже поджимает, пора возвращаться в гостиницу и ждать автобуса до аэропорта. Я решаю свернуть с Диван Йолу и пройти нижними улочками Лалели. Надо сказать, это довольно нелегкое занятие, улочки узкие, а водители из турок… м-м, скажем, пренебрегающие правилами, зато я попадаю на маленький рыночек, совсем не туристический, там торгуют овощами, чесноком с аккуратно обрезанными хвостами и мятой клубникой. Ароматы чеснока и клубники создают довольно оригинальное амбрэ, и я прохожу по рядам рынка, не торопясь уйти. На этих улочках нет туристов, меняльных лавок и крутых едален, там живут обычные люди, негромко переговаривающиеся друг с другом, сидя на порогах подъездов с неизменными стаканчиками чая в руках.
Нехотя вынырнув из раструбов улиц, я подхожу к своей гостинице. Заходить мне туда не хочется, а времени, чтобы куда-то пойти, уже не осталось. Напротив гостиницы невзрачная лавка с вывеской на ломаном русском, сфотографированная Ланкой. От нечего делать, захожу туда… и нахожу свою кошку, ту самую, со склоненной набок головкой, сидящую копилкой, а не развалившуюся, раскинув лапы. С тюльпаном на грудке, правда синим, и васильком на боку, правда, красным, так что непонятно, василек это или гвоздика. Но кошка мне нравится. Довольная, я возвращаюсь в гостиницу и дожидаюсь автобуса. Служащие пытаются улыбнуться мне на прощанье, но желание раздвинуть губы в ответной улыбке, похоже, отдыхает на дне моей сумки.
Я залезаю в автобус, спутники приветствуют меня, интересуясь, как я отдохнула.
В турецком аэропорту, обозначив телеграфным стилем события последнего дня, я не знаю, чем себя занять. К дреме кресла не предрасполагают, «дьюти-фри» тоже не влечет, тем более, что он дороже нашего( тоже не из дешевых) раза в два, и расчет там в евро. Пытаюсь устроиться поудобнее, но подремать мне не удается: ко мне неожиданно подсаживается Шуламит, наша палеонтологичка, недавно вышедшая на пенсию. Она ездила с другой нашей палеонтологичкой, Ахувой, на конференцию, кукует в аэропорту уже часа два, а самолет у нее только через пять часов. Подивившись про себя, нафиг торчать в аэропорту 6-7 часов вместо того, чтобы смотаться в город, я болтаю с Шуламит до объявления посадки.
Таможенница, толстушка, похожая на Фели из любимого Миркиного сериала «Мордим», долго возится с моим паспортом, сверяя блин моей физии с паспорта с прилично вытянувшимся сегодняшним оригиналом. Наконец мы поднимаемся в воздух и я в последний раз смотрю на Город, широко раскинувшийся подо мной, прощаясь с ним до будущего раза. Я нигде не бросала монетку, чтобы вернуться в Стамбул, но я знаю, что когда-нибудь обязательно вернусь к нему.